Страница 52 из 58
- Да, да, есть и еще! Можете все забирать - десять или двенадцать бутылок лучших французских вин. Пожалуйста, забирайте и уходите! Умоляю вас!
- За свои 5 штук ссышь?
- Я искренне вам говорю: здесь нет никаких спрятанных пяти тысяч. Говорю вам искренне от самого сердца - здесь нет никаких 5 тысяч!
- Ах ты хуесос лживый!
- Почему обязательно так грубить?
- Хуесос! ХУЕСОС!
- Я предложил вам свое гостеприимство, свою доброту. А вы звереете и становитесь очень недобрыми.
- Это что - жрачка, что ты нам на тарелке вынес? И ты это называешь едой?
- Чем она вас не устроила?
- ЭТО ЕДА ПЕДИКОВ!
- Я не понимаю?
- Маленькие маринованные оливки... яйца фаршированные. Мужчины такую срань не едят!
- Но вы же съели.
- Так ты еще пререкаться, ХУЕСОС?
Линкольн вскочил с оттоманки, шагнул к Рамону в кресле, съездил ему по лицу, жестко, всей ладонью. 3 раза. У Линкольна были большие руки.
Рамон уронил голову, заплакал.
- Простите. Я только пытался сделать все, что могу.
Линкольн взглянул на брата:
- Видишь? Ебаный хлюздя! РЕВЕТ КАК МАЛЕНЬКИЙ! НУ, Я ЕМУ СЕЙЧАС ПОРЕВУ! Я ЕМУ СЕЙЧАС ТАК ПОРЕВУ, ЕСЛИ ОН 5 ШТУК СВОИ НЕ ВЫХАРКАЕТ!
Линкольн взял бутылку, крепко к ней приложился.
- Пей, - сказал он Эндрю. - Нам еще работа предстоит.
Эндрю тоже крепко приложился к своей бутылке.
Затем, пока Рамон плакал, они оба сидели и пили вино, поглядывая друг на друга и размышляя.
- Знаешь, что я сделаю? - спросил Линкольн у брата.
- Что?
- Я заставлю его у меня отсосать!
- Зачем?
- Зачем? Да просто смеху ради, вот зачем!
Линкольн отхлебнул еще, подошел к Рамону, поднял за подбородок его голову:
- Эй, уёбище...
- Что? О пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!
- Ты у меня хуй сосать будешь, ХУЕСОС!
- О нет, прошу вас!
- Мы знаем, что ты гомик! Готовься, уёбок!
- НЕТ! ПРОШУ ВАС! ПРОШУ!
Линкольн пробежался пальцами по своей ширинке.
- ОТКРЫВАЙ РОТ!
- О нет, пожалуйста!
На этот раз Линкольн ударил Рамона сжатым кулаком.
- Я люблю тебя, Рамон: Соси!
Рамон открыл рот. Линкольн всунул кончик своего члена ему между губ.
- Укусишь меня, уёбище, - и я тебя УБЬЮ!
Рамон, плача, начал сосать.
Линкольн шлепнул его по лбу.
- ЖИВЕЙ давай! Больше жизни!
Рамон задвигал челюстями быстрее, пустил в ход язык. Затем, чувствуя, что сейчас кончит, Линкольн схватил Рамона за волосы на затылке и вогнал его до самого основания. Рамон подавился, задохнулся. Линкольн оставил его во рту, пока он не опустел.
- Так! Теперь отсоси у моего брата!
Эндрю сказал:
- Линк, да я лучше не буду.
- Зассал?
- Нет, не в этом дело.
- Кишка тонка?
- Нет, нет...
- Хлебни-ка еще.
Эндрю хлебнул. Чуть-чуть подумал.
- Ладно, пусть пососет.
- ЗАСТАВЬ ЕГО!
Эндрю встал, расстегнул ширинку.
- Готовься сосать, уёбок.
Рамон сидел и плакал.
- Подними ему голову. Так ему по-настоящему нравится.
Эндрю поднял голову Рамона.
- Мне не хочется тебя бить, старик. Открой рот. Это недолго.
Рамон раздвинул губы.
- Во, - сказал Линкольн. - Видишь, сосет. И никакой суеты.
Рамон задергал головой энергичнее, пустил в ход язык, и Эндрю кончил.
Рамон выплюнул все на ковер.
- Сволочь! - сказал Линкольн. - Ты должен был это проглотить!
Он подошел и дал Рамону пощечину - тот уже перестал плакать и, похоже, пребывал в каком-то трансе.
Братья опять уселись, допили вино из бутылок. Нашли в кухне еще. Вынесли в гостиную, раскупорили и приложились снова.
Рамон Васкес уже напоминал восковую фигуру покойной Звезды в Голливудском Музее.
- Получим свои 5 штук и отвалим, - сказал Линкольн.
- Он же говорит, что их тут нету, - сказал Эндрю.
- Педики - прирожденные вруны. Я их из него вытрясу. Ты сиди и винцо себе пей.
А я этим гондоном займусь.
Линкольн поднял Рамона, перевалил себе через плечо и отнес в спальню.
Эндрю остался сидеть и пить вино. Из спальни доносились какие-то разговоры и крики. Тут он увидел телефон. Набрал нью-йорскский номер, за рамонов счет. Там жила его бикса. Она свалила из Канзас-Сити за лучшей жизнью. Но до сих пор писала ему письма. Длинные. Жизнь пока не улучшалась.
- Кто?
- Эндрю.
- О, Эндрю, что-нибудь случилось?
- Ты спала?
- Собиралась ложиться.
- Одна?
- Ну конечно же.
- Так вот, ничего не случилось. Этот парень меня в кино протащит. Говорит, у меня лицо утонченное.
- Ох, это же чудесно, Эндрю! У тебя прекрасное лицо, и я тебя люблю, сам знаешь.
- Конечно. Как у тебя там, киска?
- Не очень, Энди. Нью-Йорк - холодный город. Все только в трусики норовят залезть, им одного подавай. Я официанткой работаю, сущий ад, но думаю, что получу роль во внебродвейской пьесе.
- Чё за пьеса?
- Ох, не знаю. Какие-то розовые слюни. Один черномазый написал.
- Не доверяй ты этим черномазым, крошка.
- Я и не доверяю. Это просто опыта набраться. И у них какая-то известная актриса за бесплатно играть будет.
- Это-то ладно. Но черномазым не доверяй!
- Я ж не набитая дура, Энди. Я никому не верю. Просто опыта набраться.
- Кто черномазый?
- Фиг его знает. Какой-то драматург. Просто сидит все время, траву курит и рассуждает о революции. Революция сейчас - самое то. Приходится следовать моде, пока ее не сдует.
- Этот драматург - он к тебе не шьется?
- Не будь таким дураком, Эндрю. Я к нему хорошо отношусь, но он же всего-навсего язычник, зверь... А я так устала столики обслуживать. Все эти умники - за задницу щиплют только потому, что четвертак на чай оставили. Ад сплошной.
- Я о тебе постоянно думаю, крошка.
- А я - о тебе, красавчик, старина Энди-Большая Елда. И я люблю тебя.
- Ты иногда смешно говоришь, смешно и по-настоящему, вот поэтому я тебя и люблю, малышка.
- Эй! Что там у вас за ВОПЛИ?
- Это шутка, малышка. Тут у нас в Беверли-Хиллз большая пьянка. Знаешь же этих актеров.
- Орут так, будто убивают кого.
- Не волнуйся, крошка. Это просто шутка. Все ужрались. Кто-то роль репетирует.
Я тебя люблю. Скоро позвоню опять или напишу.
- Пожалуйста, Эндрю, я люблю тебя.
- Спокойной ночи, лапусик.
- Спокойной ночи, Эндрю.
Эндрю повесил трубку и направился к спальне. Вошел туда. Рамон распластался на большой двуспальной кровати. Он был весь в крови. Все простыни были в крови.
Линкольн держал в руке хозяйскую трость. Ту самую, знаменитую трость, которой Великий Любовник пользовался в кино. Вся она тоже была в крови.
- Сукин сын не хочет раскалываться, - сказал Линкольн. - Принеси мне еще бутылку вина.
Эндрю сходил за бутылкой, открыл ее, и Линкольн присосался к горлышку надолго.
- Может, 5 штук тут и нет вовсе, - сказал Эндрю.
- Есть. И нам они нужны. Педики - хуже жидов. В смысле, жид лучше сдохнет, чем хоть один пенни отдаст. А педики ВРУТ! Усёк?
Линкольн снова посмотрел на тело на кровати.
- Где ты спрятал 5 штук, Рамон?
- Клянусь... клянусь... из глубины души, нет у меня 5 штук, клянусь! Клянусь!
Линкольн обрушил трость на лицо Великого Любовника. Еще раз. Текла кровь. Рамон потерял сознание.
- Так ничего не выйдет. Засунь его под душ, - велел Линкольн брату. - Оживи его. Смой всю кровь. Начнем все заново. На этот раз - не только рожу, но и хуй с яйцами. Он у нас заговорит. Тут любой разговорится. Сходи его вымой, а я пока тут выпью немножко.
Линкольн вышел. Эндрю взглянул на кровоточившую красную массу - к горлу на мгновение подкатил комок - и стравил прямо на пол. Проблевавшись, почувствовал себя лучше. Поднял тело, доволок до ванной. Рамон, казалось, начал оживать.