Страница 5 из 58
Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу....
В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
- Эй, впустите меня, - сказал я.
- Ты кто? - спросили меня.
- Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
- А ты не в сапогах, а?
- В сапогах? С какой стати?
- Рейнджеры.
- Рейнджеры? Это еше что такое?
- Тогда заходи, - ответили мне....
Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать - причем, немалая, да еше и с крышей - была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине - а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем-нибудь другим.
Мало того - в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
- Дорогуша, пора простынки менять.
А я ей:
- Так я же вчера только заехал.
- Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.
- Угу, - сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.
- Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, - сообщила она мне. - У тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.
- Наверное, мне повезло.
Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила.
Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
- Ладно, дорогуша, простыни я постелила. Что-нибудь еше надо?
- Ну, 12-15 кварт пивка бы не помешали.
- Принесу. Только денежки - вперед.
Я дал ей денег и прикинул: ну, всё. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сидели, болтали и пили пиво.
- Расскажи мне о себе, - попросил я.
Она рассмеялась и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов, она вскарабкалась на эту мою постель и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось...
На следующий день я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе, милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку милая дамочка не лезла у меня из головы. Зная только, что у ее матери здесь - фотостудия.
Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и наконец просрался - что за радостное действо! Должно быть, газетная колонка повлияла.
Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Я выпростал руку и снял трубку.
- Вам звонят, мистер Буковски. Редактор "--- ---". Разговаривать будете?
- Буду, - ответил я, - алё.
- Вы - Чарльз Буковски?
- Да.
- Как вы оказались в такой дыре?
- Что вы имеете в виду? Я обнаружил, что люди здесь довольно славные.
- Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить их отсюда.
Что вас туда привело?
- Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с автобуса, а тут холодища.
- Вы прилетели на самолете. Не забыли?
- Не забыл.
- Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?
- Надо, если не возражаете. Если не хотите мне его давать, ну его на фиг.
- Я просто не понимаю, зачем вы живете в таком месте.
- Ладно, вы - редактор самой большой газеты в этом городе и разговариваете со мной по телефону, а я живу в техасском борделе. Слушайте, давайте просто расстанемся и обо всем забудем. Барышня плакала или что-то в этом роде; мне это запало в душу. Я уеду отсюда первым же автобусом.
- Подождите!
- Чего ждать?
- Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк. Позвонила мне.
Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас тут в Техасе - народ гостеприимный.
- Да, я как-то вечером зашел в один ваш бар. На себе это почувствовал.
- Вы еще и пьете?
- Не просто пью - запоем.
- Мне кажется, я не должен давать вам адрес этой девушки.
- Так забудьте тогда про все это к ебеней матери, - сказал я и повесил трубку.
Телефон зазвонил снова.
- Вам звонок, мистер Буковски, от редактора "--- ---".
- Давайте его сюда.
- Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории. Многие читатели интересуются.
- Скажите своему обозревателю, чтобы черпал из своего воображения.
- Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?
- Ничем не зарабатываю.
- Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?
- Это не всякому дано.
- Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.
- А может, это я рискую?
Он продиктовал мне адрес.
- Вам рассказать, как туда добраться?
- Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.
- Мне в вас что-то не совсем нравится, - сказал он.
- Да идите вы... Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.
И повесил трубку...
У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.
- Я ищу Чарльза Буковски, - сообщил я ей. - Нет, прошу прошения, сказал я.
- Я ищу некую Глорию Вестхэвен.
- Я ее мама, - ответила старушка. - А вы - человек из аэроплана?
- Я - человек из автобуса.
- Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
- Чудесно. Что теперь будем делать?
- О, заходите же.
Я зашел же.
- Глория, - завопила старушка.
Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.
- Проходите сюда, прошу вас, - сказала она. - Извини нас, мама.
Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели подальше друг от друга.
- Чем занимаетесь? - спросила она.
- Я писатель.
- О, как мило! Где вы публиковались?
- Я не публиковался.
- Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
- Точно. И живу я в борделе.
- Что?
- Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
- Нет, я имею в виду другую фразу.
- Я живу в борделе.
- Вы постоянно живете в борделях?
- Нет.
- А почему вы не в армии?
- Не прошел психиатра.
- Вы шутите.
- Я рад, что нет.
- Вы не хотите воевать?
- Нет.
- Они Пёрл-Харбор разбомбили.
- Я слышал.
- Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
- Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
- Вы трус.
- Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь придурок-недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.
- Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.
- Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.
- Может, вам следует кожей и писать.
- Может, вам следут писать своей пиздой.
- Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
- Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.