Остров

– Теперь мне не разрешают учиться, – добавил он. – Только в следующем году можно поступить снова.

Мы приехали в Чурриану, и я остановила машину у обочины шоссе. Дом Энрике был совсем рядом. Долорес и Лаура поставили свои машины за моей. Выходя из автомобиля, Грегорио метнул взгляд на Селию.

– Идемте, – пригласила я.

Уже темнело, но небо словно было насыщено мягким светом. У ограды стояли две машины. Мы вошли в сад, усаженный юкками, банановыми пальмами и тамариндовыми деревьями. Приземистое белое здание было увито вьюном и жасмином. В неподвижной, словно под водой, атмосфере кактусы, окрашенные закатом, казались кораллами.

– Привет, – сказал Энрике. – Долго искали нас?

Он расцеловал меня в обе щеки, и я забыла о трех месяцах, когда мы жили вдалеке друг от друга. Наши взгляды встречались и тут же убегали в сторону, словно боясь пораниться при столкновении, и я поняла, что он так же взволнован встречей, как я. Сделав над собой усилие, я представила ему друзей.

– Энрике Ольмос… Долорес Белес…

Они пожали друг другу руку, а я краем глаза наблюдала за ними и, казалось, слышала биение его сердца. Мое намерение забыть его сразу же потерпело неудачу. Мы все еще любили друг друга. Грустная и успокоительная пришла мысль, что все возобновится.

– Проходите сюда, – лицо его приняло обычное на людях насмешливое выражение, и, взяв меня под руку, он повел нас на террасу, – Здесь вы можете танцевать, пить, любить друг друга – словом, делать что вздумается. Если у какой-либо сеньориты нет пары, я буду рад поручить ее заботам Агапито.

Взглянув туда, куда он указывал, мы увидели карлика, одетого в длинный пиджак, короткие брюки, рубашку с жестким воротничком и бабочкой. В сандалиях на босу ногу он шел по галерее с сигарой в зубах. В журналистских кругах Энрике славился своим пристрастием к уродам. В Мадриде он собирал калек и забавлялся тем, что спаивал их. Он поднял Агапито за пояс. На минуту все оцепенели.

– Мой секретарь завзятый сердцеед, – сказал Энрике. – В Севилье у него было несколько девушек из общества. Устоять перед ним не может никто…

Все смеялись, когда, завернутая в газовую шаль, гостей вышла приветствовать Исабель. Она порывисто притянула меня к себе.

– Клаудия, как я рада! – Потом озабоченно огляделась. – А Рафаэль? Он не приехал?

– Он был занят, – ответила я. – Но приедет с минуты на минуту.

– Девочка, ты очень похорошела. И с каждым днем все молодеешь.

Она сыпала своей обычной скороговоркой, и, поставив карлика на пол, Энрике пожалел, что у женщин рот не закрывается на «молнию».

– Моя жена – самое болтливое существо на свете, – сказал он. – Когда она вам надоест, отвернитесь от нее и ступайте прочь. Я, например, всегда так делаю.

Когда Исабель разговаривала со мной, я нередко поступала так же, и сейчас, в который уже раз, пыталась найти причины, побудившие Энрике жениться на ней.

– Проходите сюда, – сказал он. – Выпьем немного.

Пока он подавал напитки, Роман поинтересовался делами в газете, и Энрике заявил, что Испания с каждым днем все больше походит на Индию:

– Во всяком случае, Севилья ничем не отличается от Бенареса. Давно там не были?

Я уселась на балюстраду рядом с Долорес и Эллен, и Энрике подал нам стаканы с настойкой.

– Солнце жарит, как сумасшедшее, и люди умирают от голода прямо на тротуарах. Муниципальный совет утвердил специальные ассигнования на уборку мертвецов. Как только возле твоего дома обнаружится труп, можешь позвонить в отдел санитарной службы, и за мертвецом приедут на «джипе» из американской помощи. Попы удрали из церквей, теперь они щелкают фисташки, взобравшись на деревья в парке Марии-Луисы. А когда какому-нибудь епископу вздумается провести свой послеобеденный отдых на трамвайных путях, уличное движение перекрывается. Никто не решается разбудить его. На днях мы стояли более шести часов на площади Кальво Сотело. Некоторые процессии продолжаются неделями. И каждое воскресенье на арене для боя быков полдюжины протестантов дают сражения…

Терраса понемногу заполнялась. Исабель пошла навстречу каким-то незнакомым девушкам, и, воспользовавшись сумятицей, Магда взяла меня под руку и уволокла в темный угол.

– Что с тобой? – спросила она.

– Со мной? – Я боялась, что она заговорит об Энрике, и торопливо заверила: – Со мной ничего…

На улице почти совсем стемнело. Зажглось несколько фонарей.

– Похоже, ты обиделась на Долорес за вчерашнее.

– Я? Нисколько.

– Прости ее. Она с ума сошла от любви к Роману и срывает зло на других. Не знает, что и придумать, чтобы удержать его…

Пока мы говорили, Рафаэль прошел садом и обнял Энрике. Несколько секунд я искоса наблюдала за ними, а Магда откровенно шпионила.

– Твой муж рассказывал тебе о Лауре?

– Да.

– Она пришла, накачавшись как бурдюк, и рассвирепела, когда я не дала ей выпить.

– Он мне рассказывал.

– Детка, я в жизни ничего подобного не видела. Не понимаю, как Долорес терпит.

Чтобы прервать этот разговор, я объяснила, что Рафаэль все мне рассказал. Я оставила ее остолбеневшей и вернулась в бар. Энрике подал мне еще настойки.

– Ты видела своего мужа?

– Да.

– Подожди, я сейчас вернусь.

Я села рядом с Долорес и расцеловала ее в обе щеки. Она внимательно смотрела на меня светлыми глазами. «Жизнь ужасна. Надо быть идиотом, чтобы выносить ее». Роман увлеченно танцевал с молоденькой девушкой. «Мне необходимо начать работать, – говорила Долорес. – Если я не буду работать, то скоро начну творить черт знает что». Обнимая ее за талию, я не могла оторвать глаз от Энрике. Долорес осушила свою рюмку и показала на него пальцем.

– Ты влюблена в него?

– Да.

– А говорят, что нет.

– Я знаю.

– Ты права. Это не имеет значения…

Когда Энрике пригласил меня на танец, окружающий мир перестал существовать. Все, кроме нас. Я прижалась щекой к его щеке и закрыла глаза. От него пахло вином.

– Ты сводишь меня с ума.

– Я тоже схожу с ума.

– Повтори еще раз, умоляю. Вдали от тебя я чувствую себя старой и некрасивой и страшно не уверенной в себе… Пожалуйста, скажи, что любишь меня.

– Люблю тебя.

– Повтори еще.

– Люблю тебя.

– Обними меня покрепче. Еще крепче.

– Я люблю тебя, Клаудия.

– Скажи, что прощаешь меня.

– Я прощаю тебя.

– Любимый… Любимый мой.

Пластинка кончилась, и надо было расстаться. Все полетело кувырком. Дул береговой ветер, напоенный ароматом жасмина. Я села на галерее между Селией и Эллен, пришел Джеральд с флягой виски и угостил нас.

Рафаэль танцевал рок-н-ролл с Лаурой, мимо нас прошел карлик и подмигнул Эллен. Селия смеялась со своим парнем. За ними угрюмо наблюдал Грегорио, потом вдруг поднялся и остановился перед Хорхе.

– Как вам понравилось в тюрьме? Вам не хочется вернуться туда?

– Нет, – простодушно ответил Хорхе.

– Тогда будьте поосторожней. Человек – единственное животное, которое дважды спотыкается об один и тот же камень.

Наступило короткое молчание; Хорхе смотрел на Грегорио, а тот, казалось, был на грани нервного припадка. Он был пьян и дышал тяжело. Селия взяла Хорхе за руку.

– Потанцуем?

Они отошли, и Грегорио, словно тюк, рухнул на стул. Будто земля ушла у него из-под ног. Я едва сдержала смех и пошла сообщить обо всем Долорес.

Она пикировалась с Романом и не слушала меня. В баре сидел какой-то косоглазый молодой человек в очках, и Энрике церемонно представил нас.

– Габриель Баррас. Сеньора Эстрада, большая поклонница вашего таланта…

Он оставил нас, и молодой человек, откашлявшись, надулся как пузырь.

– Вы читали «Напрасный зов»?

– Нет.

– А… «По ту сторону бриза»?

– Я ничего не читала.

Последовала долгая пауза. Прерывающимся голосом молодой человек назвал несколько стихотворений, опубликованных в антологии.

– Я не знаю ваших писаний, – сказала я. – Энрике пошутил.