Тайна «Хорнсрифа»

Шюттенстрем, старший помощник и геолог снова остались втроем. Фишель вытирал платком лоб- Он был возбужден и никак не мог успокоиться. Доктор Бек молчал и неподвижно смотрел перед собой. Лицо Шюттенстрема выражало отвращение, досаду и гнев. Он медленно опустился на стул, громко вздохнул, затем, положив руки на колени, со зловещим спокойствием произнес:

— Дорогой господин Фишель, так дело не пойдет!

Казалось, он хотел добавить что-то еще, но, взглянув на геолога, по-видимому, передумал и ничего больше не сказал. Вынув из кармана радиограмму, принесенную радистом, он быстро пробежал глазами текст.

— Раз уж мы собрались все вместе, — сказал Шюттенстрем, обращаясь к Фишелю, — я думаю, вы ничего не будете иметь против, чтобы доктор остался здесь. Хорошо. Речь, правда, идет о совершенно секретном документе. Но в нашем положении он не настолько уж секретен, чтобы доктору нельзя было знать о его содержании. Итак, слушайте: «Квадрат «Z-З» с шестого апреля объявляется запретным для немецких подводных лодок».

Доктор Бек вопросительно посмотрел на командира:

— Простите, господин Шюттенстрем, как это понимать?

Фишелю не понравилось, что командир обсуждает служебные вопросы в присутствии постороннего. И поэтому его, по существу, верное замечание прозвучало как невежливое поучение:

— Очень просто, господин доктор. Это означает, что «Хорнсриф» находится сегодня, двадцать девятого марта, там, где он должен быть не раньше шестого апреля.

Бек не обратил внимания на резкий тон старшего помощника.

— Но это же только говорит о том, — ответил доктор, — что мы прибудем в Бордо на несколько дней раньше, чем это предполагалось сначала.

— Или мы никогда туда не прибудем, — вставил Шюттенстрем. — К сожалению, слова господина Фишеля соответствуют истинному положению вещей. Мы находимся сейчас в квадрате «Z-З», то есть в операционном районе германских подводных лодок, именно в тот момент, когда этот район еще не является для них запретной зоной.

Помолчав немного, он медленно добавил:

— Гм… может случиться и так, что наша собственная подводная лодка примет нас за английское судно. И тогда… Пусть смилостивится над нами господь!

Пораженный услышанным, Бек спросил:

— А разве нельзя остановиться и подождать до шестого апреля?

Шюттенстрем только улыбнулся в ответ:

— Нет, дорогой мой доктор, мы не можем позволить себе этого. Мы находимся в водах с очень интенсивным движением американских конвоев. Не говоря уже о том, что нас неоднократно обнаруживали раньше, я могу предполагать, что самолеты или подводные лодки противника очень быстро смогут раскрыть местонахождение «Хорнсрифа». Тогда у нас останется очень мало шансов на спасение. Пусть уж лучше свои лодки…

Геолог, казалось, был не удовлетворен ответом Шюттенстрема.

— А вы разве не можете сообщить командованию, что мы находимся сейчас здесь? Оно, конечно, оповестит об этом подводные лодки.

— Нет, — решительно возразил Шюттенстрем, — я никогда не пойду на это. Мы наверняка привлечем к себе внимание радиоразведки противника, что равносильно самоубийству. Мы не можем позволить себе вести радиопереговоры в непосредственной близости от врага.

Времени на продолжение разговора больше не было. Не обращая внимания на доктора Бека, Шюттенстрем повернулся к старшему помощнику и приказал:

— Капитан-лейтенант Фишель, немедленно прикажите усилить наблюдение. Если поблизости будет обнаружена наша подводная лодка, надо сделать все, чтобы на ней вовремя опознали нас.

— Но ведь вы же идете ва-банк! — застонал Бек. Лицо его мгновенно изменилось и приняло серый оттенок, угол рта начал нервно подергиваться. Перед глазами геолога снова встала ужасная картина, свидетелем которой он был в порту Йокогама.

Шюттенстрем пожал плечами. Фишель поднялся, чтобы исполнить приказание командира. Уже стоя в дверях, он обернулся.

— До сих пор «Хорнсриф» ходил под счастливой звездой, — сказал он, и на его плотно сжатых губах появилась язвительная усмешка, не предвещавшая ничего хорошего.

Старик сделал вид, что не услышал этих слов.

— Э-э… господин Фишель, — обратился он к своему помощнику, — что я хотел еще вам сказать… Да, как только закончите все дела, зайдите, пожалуйста, ко мне. Мне нужно с вами поговорить.

— Есть, господин капитан-лейтенант. — Фишель резко вскинул руку к козырьку фуражки и вышел.

Некоторое время после его ухода в каюте царило молчание. Потом Бек, откашлявшись, с нескрываемым беспокойством в голосе обратился, к Шюттенстрему:

— Не поймите меня неправильно, но… вы полагаете, что дело может кончиться плохо?

На его лице был написан ужас. «Иокогама… — думал Бек. — А где-то там, далеко, жена и дети, дом, книги, сад…» Сквозь иллюминатор доктор видел лишь безграничную водную поверхность, у самого горизонта сливавшуюся с небом.

Шюттенстрем ответил не сразу. Медленным, задумчиво-усталым движением он взял бутылку и налил до краев два бокала:

— Давайте сначала выпьем, доктор. — Эти слова должны были прозвучать ободряюще. Но когда командир «Хорнсрифа» повернулся к геологу, тот вдруг увидел сразу постаревшее лицо. Это уже не тот шумный, энергичный Шюттенстрем, душа своих молодцов. Нет, это был другой человек, посмотрев на которого, можно было сразу понять, что он чувствует приближение чего-то неотвратимого и неумолимо безжалостного.

— Да, дорогой доктор, откровенно говоря, наше дело дрянь. Извините, что я так выражаюсь, но иначе я не могу сказать. Чего я только не предпринимал, чтобы ускользнуть от англичан. Несколько раз заставлял перекрашивать посудину, часто менял курс… — Бокал, налитый до краев, дрожал в его руке. Шюттенстрем сделал жест рукой, приглашая доктора последовать его примеру, и залпом выпил виски. Затем он налил себе еще. — Я надеюсь, что мои высказывания останутся в секрете. Полагаю, что могу доверять вам. Я плаваю уже сорок лет. Юность моя прошла безрадостно, да и в дальнейшем не всегда все было гладко. Думаю, что могу причислить себя к морякам, которые, кроме вина и женщин, познали и еще кое-что. И вот, когда я теперь еще раз мысленно окинул взглядом прошедшую жизнь, твердо могу сказать одно: хотя людей и страны разделяют друг от друга языки и границы, все же у всех людей на земле много общего. Любовь, наслаждение жизнью, труд, страх перед смертью, голод и состояние сытости — все это одинаково присуще всем. И вдруг объявляется кто-то и заявляет: ты должен воевать! Один человек должен убивать другого из-за того, что тому почему-то нельзя больше продавать руду, нефть или хлопок, хотя этого добра хватило бы на всех живущих на нашей планете. Может быть, вам покажется смешным все, что я говорю. Но я не могу выразить свои мысли иначе и… Я не политик, а всего лишь моряк. Моим девизом всегда было: выполняй свой долг там, куда тебя поставили! Но, возможно, этого недостаточно, а? — Шюттенстрем беспомощно поднял руку и снова медленно опустил ее на стол.

Доктор Бек взглянул на него.

— Я понимаю вас, — сказал он. — Я уже давно задаю себе такой вопрос. Да, я тоже спрашивал: почему? — его голос стал резким, высоким. — Да, всем своим разумом, всем существом я пытался понять, что же происходит сейчас на свете. Вы понимаете меня? И я должен вам сказать, — его голос окреп, стал более спокойным, — я пришел к твердому убеждению: правда на стороне тех, кого у нас сейчас называют врагами отечества. Но ведь одного понимания этого факта недостаточно. Если его соединить еще с мужеством! Только в таком случае люди смогут изменить свою судьбу… А пока, — он скрестил руки на груди, — пока мы обанкротились. Да, да, самым постыднейшим образом обанкротились, допустив эту войну.

На несколько секунд воцарилась тишина.

— Но не все обанкротились, дорогой доктор, — возразил Шюттенстрем. — Не все! Есть еще такие, у которых было, да и сейчас есть, мужество. Вы ведь знаете, каково сейчас Шмальфельду. Нетрудно догадаться, что ему предстоит. Это один из тех немногих, кто не утратил мужества. Он не только не позволит согнуть себя в бараний рог„но и останется настоящим человеком. Шмальфельд ни за что не откажется от своей невесты, маленькой еврейки из Сингапура.