Сашенька

С громоздкой сумкой в руках она миновала станцию метро «Маяковская», повернула налево под одну из тех красных гранитных арок, которые придают Москве мрачное, неприветливое великолепие. Улочка, на которую она вышла, казалась тупиком. Но, когда идти было вроде уже некуда, улочка сделала крутой поворот, потом еще, превратившись в совсем узенькую тропинку. Катеньку приводила в восторг эта извилистая улочка в самом сердце расчерченной на правильные квадраты гигантской Москвы. Повернув еще раз, она уперлась в желтую стену с белым верхом и черные стальные ворота, которые стояли открытыми. Внутри виднелась лестница.

Мотоцикл Максима был припаркован у мемориальной доски с барельефом Ленина.

— Выглядишь усталой — плохо спала? Ты принесла то, что я говорил? — спросил Максим.

Катенька кивнула на сверток.

— Я такого дорогого еще никогда не покупала. Пришлось даже позвонить Паше Гетману, чтобы он дал «добро».

— Для него триста долларов пустяк. Ты говорила, зачем нужны деньги?

— Думала, лучше ему не знать.

— Это наша единственная надежда. Она за это мать продаст. — Максим по-свойски взял ее за руку. — Я боюсь, ты становишься еще больше, чем я, одержима тайнами пятидесятилетней давности. Готова?

— Да, но как мы попадем внутрь? Ты говорил…

— Не беспокойся, я все продумал. Теперь запомни, — посерьезнев, продолжал он, — у тебя назначена встреча, чтобы ты могла обсудить возможность подачи заявления о предоставлении перечня документов, хранящихся в этом архиве, и могу тебя заверить, отклонят даже саму возможность подачи заявления. Вперед, Катенька, удачи.

— Мне как-то не по себе. Наш план сработает или меня арестуют?

— Одно из двух, — засмеялся он. — Только подумай, еще две недели назад ты бы никогда не решилась на такой трюк. Держись уверенно, как будто знаешь, куда направляешься, как будто всегда получаешь желаемое. Увидимся.

Она видела, как он завел мотоцикл и рогатый шлем исчез в боковых переулках. Катенька повернулась и вошла в серое высокое здание с колоннами, балконами, каменными изображениями знамен — в стиле сталинского ампира.

У деревянной стойки дремали на колченогих стульях два солдата внутренних войск МВД. Но при виде Катеньки они тут же оживились. Более проворный их этих двух недавних призывников подвинул журнал записи посетителей, изучил ее паспорт с ухмылкой, которая должна была показать, каким высоким доверием Российского государства он облечен. Затем сверился с целой россыпью инструкций и списков под стеклом, нашел в одном списке ее фамилию и выписал ей разовый талон. Напустив на себя вид, который ему самому казался донельзя мужественным, он передал эту бумагу Катеньке, оставив у себя ее паспорт, и величественным жестом указал на лифты: «Выдача разрешений на допуск в архивы — четвертый этаж».

Она даже оглянуться боялась, но уловила чье-то присутствие, потом заметила худощавого лысого молодого человека в мягких туфлях, который вешал в гардеробе пальто и пристально разглядывал Катеньку.

«Странные люди эти архивные крысы», — размышляла Катенька, спеша по лестнице к лифту.

Его двери уже закрывались, когда чья-то рука придержала их и в лифт вошел архивариус, та самая «архивная крыса», нервно, но молча ей кивнул. Он натягивал свой желтый, как у лаборанта, грязный халат.

Лифт был тесным, они находились довольно близко друг к другу, архивариус постоянно извинялся за неловкость, но все его извинения заканчивались невнятным бормотанием под нос. Катенька прижалась к стене лифта, неприятно близко к его одутловатому лицу с редкими рыжими волосинками, синеватобагровыми прыщами и каплями пота. Она нажала на кнопку пятого этажа, но он нажал на четвертый, а когда лифт, скрипя и шатаясь, остановился, архивариус вышел и придержал двери.

— Ваш этаж. — Он не спрашивал, он утверждал. — С заявлениями сюда.

Но Катенька дважды отрицательно покачала головой. Он удивился и остался стоять, озадаченный, когда двери лифта закрылись. Катенька съежилась, поняв, что ее «застукали». Максим же говорил: «Пришлых на пятый этаж не пускают».

Лифт остановился на площадке перед дверями с непрозрачными стеклами, тут же стояла какая-то линялая пластиковая пальма и висела большая портретная рама. Сам портрет отсутствовал. Табличка гласила: «Отдел изучения диалектического материализма, политэкономии и истории КПСС». К ней кто-то скотчем прилепил листок с надписью от руки: «Российский государственный архив секретных политико-административных документов».

— Лучше, если ты там никого не встретишь, — говорил Максим. Однако она ожидала, что в любой момент на нее прыгнет прыщавая «архивная крыса».

В длинном коридоре с закрытыми сосновыми дверями стояла тишина. Тут было намного жарче — еще не отключили отопление. Катенька сверялась с табличками на каждой двери. Она повернула направо, потом еще раз направо, пока не услышала музыку и характерный голос — исполняли известную арию из оперы Глинки «Жизнь за царя». Потом она повернула еще раз — музыка стала громче, когда она подошла к последней двери.

«Агриппина Константиновна Бекбулатова, завотделом рукописей», — гласила табличка. Вот так имечко! Катенька прислушалась: музыка не умолкала.

Может, ей назначить встречу? Нет, Максим сказал, это слишком опасно.

Она постучала. Никто не ответил. Она постучала еще раз. Тишина. Катенька, проклиная упрямых динозавров вроде Сатинова, непреклонных бюрократов и крушение надежд, просто толкнула дверь.

Огромная бледная женщина преклонного возраста спала на диване в одном белье, лицо она прикрыла маской с логотипом «Америкен эйруэйз».

В комнате было жарко, музыка гремела из современного проигрывателя компакт-дисков, от духов разболелась голова. Катенька лишь успела увидеть два вентилятора, горы пожелтевших рукописей и две громадные ляжки, как женщина стянула маску и набросилась на Катеньку.

— Как вы посмели сюда ворваться! Вы кто? Где ваши манеры? Или вы никогда не слышали о том, что нужно стучаться? — Женщина-гора смерила Катеньку взглядом, как будто никогда не видела молодую девушку в джинсовой юбке и сапогах в святая святых архива. — Кто позволил вам ко мне врываться?

— Никто. — Катенька тут же спасовала. Тогда уходите и не смейте возвращаться! — закричала женщина, чьи большие молочно-белые груди оттягивали и без того растянутый бюстгальтер.

— Простите, простите. — Катенька, заикаясь и краснея, начала извиняться. — Меня просто просили вам кое-что передать. Вот… это для вас…

Она подняла сверток.

Женщина сердито сняла сеточку для волос.

— Я ничего не жду, — заявила она, хитро косясь на сверток.

Терять Катеньке было нечего — ее терпению пришел конец.

— Это подарок… — Она оглядела коридор, предполагая, что «мадам» может не понравиться, если коллеги увидят, как ей делают презент. — Я бы предпочла поговорить у вас в кабинете.

Агриппина нахмурилась, наконец вспомнив, где она и что на ней надето.

— Одну минутку! — Она оттолкнула Катеньку от двери и закрыла ее. Музыка прекратилась. Дверь снова распахнулась.

— Я Агриппина Бекбулатова, — заявила женщина, протягивая крепкую руку. — Захотелось часок вздремнуть. Прошу! Присаживайтесь!

Катенька присела на красный диван, еще хранивший тепло от только что возлежавшего на нем могучего тела. Агриппина не скупилась на румяна и губную помаду. На ней было типичное советское синее платье с кружевным декольте и уймой блесток на бедрах. Причесана она была так, как это было принято среди женщин — руководящих работников брежневской эпохи: высоко взбитые волосы выкрашены в медно-каштановый цвет.

— Вы знаете, моя работа — собирать воспоминания членов партии, каталогизировать и хранить в этом спецархиве.

— Агриппина Константиновна, спасибо, что согласились меня принять, — сказала Катенька.

Раскрыв рот, она еще не знала, что будет врать, ведь любую ложь легко распознать, потому что вся коммунистическая верхушка знакома друг с другом, они вместе ходили в школы, потом в вузы, затем переженились, стали жить на соседних дачах и воспитывать новое поколение «золотой молодежи».