Сашенька

— Я им кое-что принесла. Надеюсь, им понравится, — сказала она, доставая из сумочки бутылку молока и баночку кошачьего корма.

Кузьма поспешно схватил протянутые угощения, громко сморкаясь и что-то бормоча себе под нос. Он достал из своей тележки коричневое блюдце, налил в него молока, кошки тут же принялись его лакать своими розовыми язычками. Потом он смачно сплюнул; Катенька поняла, что характер плевка передает его настроение.

«Павиан» усмехнулся, покачал головой, но Катенька, не обращая на него внимания, улыбнулась Кузьме и принялась за следующее дело. Позади раздавалось довольное урчание.

«Следственный архив. Июнь 1939 года

Дело № 16375

Бармакид Мендель Абрамович».

Сашенькин дядя, двоюродный дедушка Розы, соратник Ленина и Сталина, заслуживший прозвище «совесть партии», — но в деле лежал лишь один листок бумаги.

«Наркому Л. П. Берии, комиссару госбезопасности первого ранга Замнаркома Б. Кобулова, комиссара госбезопасности второго ранга 12 октября 1939 года

Обвиняемый Бармакид М. А. скончался сегодня в три часа утра. Военврач Медведев осмотрел заключенного и констатировал смерть. Медицинское заключение прилагается».

Значит, Мендель умер естественной смертью. По крайней мере, она узнала судьбу одного из членов этой семьи.

— Положите документы на стол, — приказал «павиан».

— Но я еще не просмотрела дело Сашеньки!

— Еще две минуты!

— Мы заплатили за эти документы, — вне себя прошептала она.

— Не понимаю, о чем вы, — ответил он. — Две минуты.

— Вы отнимаете мое время. Нарушаете договоренность!

— Одна минута пятьдесят секунд.

Катенька с трудом выносила это грязное место, где страдали дорогие ее сердцу люди, давно уже умершие.

Ей хотелось плакать, но не на глазах у «павиана». Она вернулась к делу Сашеньки: в описи было указано, что ее показания занимают 167 листов дела. Однако их не было в этой папке. Вверху была написана только одна фраза: «Направить дело Палицыной в Центральный комитет ВКП(б)».

Она проклинала себя за грубость с «павианом».

— Нет Сашенькиного признания — я могу его прочитать?

— Вы оскорбили меня и в моем лице Советский Союз и компетентные органы! — Он указал на гипсовый бюст Феликса Дзержинского. — Оскорбили «железного Феликса»!

— Пожалуйста, извините меня!

— Я доложу об этом своему начальнику генералу Фурсенко. Вряд ли он разрешит.

— В таком случае я очень сомневаюсь, что господина Гетмана заинтересует ваше предложение продать шпионские секреты зарубежным газетам.

«Павиан» уставился на нее, пососал щеку, потом встал и раздраженно открыл дверь.

— Пошла на хер, сучка! Такие, как ты, свое отслужили! Вы все валите на нас, но Америка за пару лет нанесла России вред больший, чем Сталин за десятилетия! И твой олигарх пусть катится к черту! Ваше время вышло — убирайтесь!

Катенька встала, собрала свои вещи и медленно, стараясь сохранить достоинство, вышла, минуя Кузьму и его кошек. Она плакала: ее глупая вспыльчивость все испортила.

Теперь ей никогда не узнать, что случилось с Сашенькой, никогда не найти Карло. У нее закружилась голова. Надежда умерла.

— Опять вы? — скривилась Марико. — Я же вам уже сказала: больше не звоните!

— Но, Марико, пожалуйста! Послушайте одну секундочку, — отчаянно умоляла Катенька. — Я звоню из телефона-автомата возле Лубянки! Я встречалась в Тбилиси с Лалой… Одну секундочку. Я хочу поблагодарить маршала Сатинова. Я узнала, что ваш отец, рискуя жизнью, спас Снегурочку и Карло. Они тоже хотят его поблагодарить.

Молчание. Она слышала, как дышит Марико.

— Мой отец очень болен. Я ему все передам. Не звоните больше!

— Но прошу вас…

Никто не отвечал. Застонав от разочарования, она позвонила Максиму.

— Ну что? — весело приветствовал он Катеньку. — Исследовать историю двадцатого века не так-то просто — со мной подобное происходит постоянно. Не отчаивайся. У меня есть отличная идея. Встретимся на площади Пушкина.

Катенька остановила «Ладу», дала водителю два доллара. На встречу она приехала первой. Стоял изумительный весенний день: ветер был свежий, с еще холодной сини неба светило робкое солнышко. У статуи поэта, окутанной выхлопами машин и запахом сирени, девушки ждали возлюбленных. Очкастые студенты зубрили свои конспекты. Экскурсоводы в синтетических курточках просвещали американских туристов, а к ресторану «Пушкин» подъезжали лимузины немецких банкиров и русских нуворишей.

— читала Катенька надпись на памятнике,

Стихи Пушкина ее успокоили, придали уверенности.

Мотоцикл въехал прямо на тротуар. Максим стянул свой шлем с рогами и поцеловал Катеньку в своей фамильярной манере.

— Ты выглядишь расстроенной, — заметил он, беря ее за руку. Давай посидим на солнышке, ты мне все расскажешь.

Когда они уселись, Катенька рассказала ему о своей поездке в Тбилиси, о ночи у постели Лалы, о том, что Роза — Сашенькина дочь. Потом о своей недавней встрече с сотрудниками бывшего КГБ.

— Ты отлично потрудилась, — заверил ее Максим.

— Я поражен! Но позволь, я кое-что тебе объясню. Софья Цейтлина сказала, что в органах ей сообщили: Сашеньку осудили на десять лет без права переписки.

Обычно так говорили, когда речь шла о высшей мере наказания.

Катенька обомлела.

— А как же бывшая зэчка, которая уверяла, что видела Сашеньку в лагере в 1950-х?

— КГБ любило запутывать таким образом людей. В деле сказано, что Мендель умер от «сердечного приступа». Еще один эвфемизм. Это означает — он умер во время допроса: его забили до смерти.

— Значит, эти документы написаны особым языком? — спросила Катенька.

— Боюсь, что да. В период репрессий было много случайностей, но в то же время в том мире не было простых совпадений: все связано невидимыми нитями. Нужно лишь их найти. «Направить дело Палицыной в ЦК ВКП(б)», — повторил он. — Я знаю, что это означает. Поехали со мной. Садись.

Катенька забралась на его черный мотоцикл, натянула джинсовую юбку на колени. Вокруг хрипели бесчисленные моторы, Максим маневрировал в беспорядочном транспортном потоке. Он вырвался на Тверскую, круто свернул налево у памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому, затем — вниз с крутого холма. Катенька закрыла глаза и подставила лицо свежему ветру, который неистово трепал ее волосы.

Они остановились у бетонного корпуса брежневских времен с замызганным стеклянным фасадом и потемневшим фризом с барельефами Маркса, Энгельса и Ленина над вращающимися дверями.

Максим ловко соскочил с мотоцикла, снял шлем и пригладил волосы. Так он больше походил на «металлиста» восьмидесятых, чем на историка. Он первым вошел в прохладный мраморный вестибюль, Катенька за ним. В вестибюле лепились торговые точки, где продавали компакт-диски «Бон Джови», кепки и шляпы, перчатки — почти как на толкучке в былые времена. Но в глубине вестибюля, у лифтов, охраняемых двумя совсем юными солдатиками, стоял мраморный бюст Ленина. Макс предъявил свой читательский билет, Катенька — паспорт. Взамен паспорта ей выдали разовый талон.

Максим повел ее вверх по лестнице. Мимо столовой, где было душно и пахло борщом, к лифтам, которые с пыхтением доставили их еще выше, — Катенька не успела даже оглянуться, как Максим завел ее в читальный зал со стеклянными стенами и удивительным видом на Москву.

— Нет времени любоваться крышами, — прошептал он, когда старые коммунисты неодобрительно посмотрели на них, оторвавшись на время от документов. — У нас есть тут местечко.