Автограф президента

Француз буквально остолбенел. Он, наверное, подумал, что я с перепугу спятил, раз заговорил с ним по-русски. Не давая ему опомниться и задать мне какой-нибудь идиотский вопрос, из-за которого весь мой замысел полетит к черту, я, теперь уже по-французски, чтобы было понятно всем, обратился к полицейскому:

— Я советский дипломат, поэтому никуда с вами не поеду до тех пор, пока сюда не приедет наш консул! Пусть мой товарищ сходит в туристский комплекс, там есть телефон, и позвонит в советское посольство.

Теперь француз все понял, он даже пробормотал какую-то непонятную фразу, которая, по его задумке, должна была сойти за несколько русских слов, и стал выходить из машины. Я очень опасался, что полицейские его узнают или просто не позволят ему уйти, но они ничего не возразили, им был нужен водитель, а он оставался на месте, и через несколько мгновений француз растаял в темноте.

После этого мне больше нечего было опасаться, и я решил было поехать на место неведомого мне дорожного происшествия, не столько, чтобы доказать свою непричастность, сколько для того, чтобы поскорее увезти их подальше от этого места. Чтобы оправдаться, мне совсем необязательно было ждать консула, к тому же я совершенно не рассчитывал, что француз выполнит мое «поручение» и позвонит в советское посольство. Но вдруг заверещала рация, полицейский послушал и сказал, что я был прав, виновником аварии был другой водитель и они приносят мне свои извинения.

После этого оба полицейских оседлали свои мотоциклы и, включив мигалки, дали полный газ.

Я некоторое время постоял еще на том месте, где меня остановили полицейские, пережидая, когда утихнет мелкая дрожь в коленках. Я представил, что было бы, если бы француза узнали, а это было очень даже возможно, потому как он работал в контрразведке, и мне не удалось бы выдать его за «своего друга Федю», и почувствовал, как спине стало холодно. Но дрожь и этот противный холодок вскоре прошли, и я поехал домой.

Хуже всех, однако, в этот вечер пришлось нашему консулу. Дело в том, что француз, добросовестно желая вызволить меня из возможных неприятностей, позвонил-таки в посольство. После его звонка дежурный по посольству сообщил о моих проблемах консулу. Когда я приехал в посольство, консул уже уехал выручать меня из беды и чуть не до полуночи рыскал по всему району, где расположен туристский комплекс, в поисках моей машины. Утром он едва не накинулся на меня с кулаками, но я, как ни в чем не бывало, сказал, что представления не имею ни о каких происшествиях, поскольку вчера вечером был в кино, а его, видимо, просто кто-то разыграл.

Не мог же я сказать ему, как все произошло на самом деле! Мы хоть и были друзьями, но мои служебные дела его совершенно не касались.

В работе с этим французом мне «везло» на всякие инциденты. Однажды, когда мы ехали с ним в машине, дорогу неожиданно перебежала маленькая девочка. Я успел отвернуть в сторону и затормозить, но меня занесло и развернуло. Девочку я не зацепил, но едва не влетел в дерево.

Когда все обошлось и мы продолжили нашу деловую поездку, я спросил француза, как бы он поступил, если бы я сбил девочку или ударился в дерево. Он, не оценив должным образом ситуацию, ответил, что остался бы со мной до приезда дорожной полиции, чтобы засвидетельствовать, что я ни в чем не виноват, так как девочка неожиданно выбежала на дорогу из-за укрытия и предотвратить наезд было невозможно. Тогда я самым решительным образом раскритиковал его решение и сказал, что, если, тьфу-тьфу, в тот момент, когда мы едем вместе, случится какой-нибудь наезд или авария, первое, что он должен сделать, если останется жив и сможет самостоятельно передвигаться, это убегать, уходить или уползать с места происшествия.

— А как же ты, Мишель? — спросил недоумевающий француз.

— Даже если я буду умирать, запомни — ты обязан уйти! — снова повторил я. — Остальное не твое дело!

Именно после этого разговора мы стали настоящими друзьями, потому что он по достоинству оценил мою заботу о его безопасности. А историю с полицейскими мы потом часто вспоминали как забавный эпизод в наших деловых отношениях…

Итак, при всех сложностях, связанных с использованием автомашины, из многих зол приходилось выбирать меньшее.

Каждая моя встреча с Рольфом на следующий день становилась предметом всестороннего анализа, в кабинете у шефа. И по каждой встрече у нас со Скворцовым возникали споры, в ходе которых мы поочередно находили доводы «за» и «против» того, что Рольф работает с нами честно или по заданию контрразведки.

Так, совершенно неожиданно оказалось, что Рольф является любителем поговорить о «большой политике», и, хотя наши встречи были непродолжительными и весьма насыщенными обсуждением деловых вопросов, он практически на каждой из них находил возможность, чтобы затронуть какую-нибудь острую международную проблему и попросить ее прокомментировать. Правда, довольно быстро выяснилось, что сам он в политике разбирается довольно поверхностно, к тому же, как правило, он никогда не спорил со мной и быстро соглашался с моими доводами, даже когда поначалу высказывал противоположную точку зрения.

Еще после первой встречи, узнав, что по инициативе Рольфа состоялось обсуждение политических проблем, Скворцов недоуменно спросил:

— Но он же в клубе сказал, что политика его не интересует?

— Я напомнил ему об этом, но Рольф ответил, что сказал так только потому, чтобы не садиться со мной за один стол. Говорит, не хотел раньше времени вступать со мной в разговор.

Обратили мы внимание и на то, что Рольф очень скупо и неохотно рассказывает о своих сослуживцах, ссылаясь при этом на нежелание подвергать себя опасности. И вообще, он довольно часто заводил разговор о своей безопасности, однако на встречах всегда вел себя довольно спокойно и никогда не торопился. На этот счет у Скворцова был такой довод:

— Я понимаю его опасения. Одно дело — брать документы со своего стола и рассказывать только то, что тебе известно по работе, и совсем другое — изучать сотрудников «русского отдела»! Несоизмеримый риск, поэтому он и не идет на это. А что касается его поведения на встречах, то Хансен ведь далеко не трус, не так ли?

— Совершенно верно, — согласился я, — мне кажется — он очень смелый человек.

— Вот видишь, Михаил Иванович, так что и здесь все выглядит вполне логично.

Было, однако, одно обстоятельство, которое у нас обоих вызывало все большую озабоченность. А состояло оно в том, что в течение всего времени пребывания в стране местная контрразведка уделяла мне повышенное внимание: я четыре, а то и пять раз в неделю отмечал за собой плотное, иногда просто демонстративное наблюдение. Правда, в этом наблюдении были существенные изъяны и даже зияющие дыры, чем я, как мне, по крайней мере, казалось, умело и пользовался, чтобы не нарушать свой привычный рабочий ритм.

Но самое интересное было то, что в те дни, когда предстояла встреча с Рольфом, слежки за мной не было. Вернее, перед первыми встречами, в конце марта и начале апреля, я еще фиксировал за собой наблюдение на начальном этапе проверочного маршрута, но каждый раз соглядатаи теряли меня, как говорится, на ровном месте. Дважды, заметив слежку, я не выходил на основную встречу с Рольфом, и с тех пор наблюдения в такие дни не стало совсем.

И это было еще не все!

Скворцов как-то спросил:

— Кстати, Михаил Иванович, Хансен когда-нибудь интересовался, была ли за тобой слежка перед встречей с ним?

Я задумался, мысленно прокручивая в памяти все наши беседы, и уверенно ответил:

— Нет, ни разу!

— Неужели это его не беспокоит? — изумился шеф. — Или он так полагается на твои профессиональные навыки?!

Самому тщательному анализу, конечно, подвергалась вся поступающая от Рольфа информация. Надо прямо сказать, что в этом плане все выглядело довольно благополучно, поскольку эта самая информация соответствовала его возможностям и была для нас весьма полезной. Однако и здесь были отдельные сомнительные моменты.