Неведомое

Позднее, в 1849 и 1850 годах, я жил в Ниме. Мой знакомый книгопродавец М. Салл занимался магнетизмом, и мы с ним частенько об этом толковали; он непременно хотел завербовать меня в свой кружок, говоря, что если меня замагнетизировать, то я, как архитектор, мог бы рассказать подробно о памятниках тех городов, на которые направили бы мое внимание. Я согласился, но, как он ни старался, он никак не мог меня усыпить.

Однажды я по его приглашению присутствовал на очень интересном сеансе; я застал там женщину лет шестидесяти, по-видимому, служанку.

Салл замагнетизировал ее и соединил мои руки с ее руками.

Воспоминание о склепе капеллы пришло мне на память, туда я и решил направить замагнетизированную. Я ей сказал, что мы сели в поезд, везущий нас в Алэ: во все время «переезда» она покачивалась корпусом, точно от мерного движения поезда.

«По приезде» и до входа в колледж она описала до мелочей все, что попадалось нам на пути; мы вошли в переднюю, приемную, затем в церковь. Увидав алтарь, она перекрестилась; потом мы идем к левому приделу; она делает усилия, чтобы сдвинуть плиту, закрывающую трап. Далее мы по лесенке спускаемся вниз в склеп. Она дрожит от страха и хочет уйти.

Я успокаиваю ее и, приведя к гробам, прошу описать их.

— На этом снег! — сказала она.

Гроб был наполнен известкой.

— А у этого покойника чудные волосы.

Действительно, череп был покрыт целой копной волос.

— Взгляните на одежду у того, что рядом, — сказал я.

— Ах, какая роскошь! — воскликнула она. — Шелк и золото.

Правда, один из аббатов был погребен в священническом облачении.

После этого мы пешком отправились в Андуз; я повел ее в один знакомый дом; она подробно описала мне квартиру, обстановку, лестницу, гостиную, решительно все… Но когда я попросил описать присутствующих лиц, она объявила, что не знает… Я сообразил, что сам их не знаю, следовательно, мне невозможно было бы внушить ей свои мысли на этот счет.

Мельвиль Ру,

архитектор в Торнаке (Гард)

VIII. Недавно я лечил с помощью магнетизма жену одного моего приятеля, страдавшую тяжкой болезнью целых 18 лет. Курс лечения, которому я ее подвергнул, продолжался шесть месяцев, и, как это всегда бывает в подобных случаях между магнетизером и субъектом, больная всецело подпала под мое влияние. Она воспринимала, совершенно безо всякого принуждения с моей стороны, все мои ощущения, даже на расстоянии: здесь нельзя ссылаться на воображение. Так, она вдруг заявляла мне: «Вчера у вас была неприятность в таком-то часу», «Вы были грустны; что с вами случилось?» Словом, я удостоверился, что она ощущает все мои впечатления на значительном расстоянии; я мог это проверить на расстоянии в 15 километров.

У меня был еще один пациент, мужчина, которого я мог по своей воле заставлять приходить ко мне. Для этого достаточно было усиленно подумать о нем. «Зачем вы пришли сегодня по такой ужасной погоде!» — спросил я его однажды. «Да просто мне вдруг захотелось вас видеть, — отвечал он, — вот я и пришел». Спрашивается, какую же роль играет тут воображение?

Подобно тому, как есть сомнамбулизм натуральный и сомнамбулизм вызванный, точно так же есть магнетизм намеренный и магнетизм невольный, что и объясняет естественную симпатию и антипатию.

Д-р Х.

Вальпарайзо

Все эти явления невозможно приписать случайностям. Они прямо доказывают обмен мыслями; доказывают, что иногда существуют как бы токи между сознаниями, душами, сердцами людей — токи, зависящие от причин еще неисследованных.

Вот еще примеры, не менее убедительные.

Профессор Сильвио Вентури, директор дома умалишенных в Джирифалько, писал от 18 сентября 1892 года:

IX. «В июле 1885 года я жил в Ночере. Однажды я отправился посетить своего брата в Поццуоли, отстоящем в трех часах пути по железной дороге.

Дома я оставил всех в добром здравии. Обыкновенно я проводил два дня в Поццуоли, иногда и больше. Прибыл я в два часа, и мы собрались сейчас же всем обществом кататься на лодке. Вдруг я остановился в задумчивости и, приняв энергичное решение, объявил, что намерен тотчас же вернуться в Ночеру. Ко мне пристали с расспросами, называли чудаком, да и сам я понимал все сумасбродство моего решения, но что делать! Я испытывал непреодолимое желание вернуться домой.

Увидав мое упорное сопротивление, меня наконец отпустили. Я нанял тележку, запряженную тощей лошаденкой, и мы поплелись шагом. Боясь пропустить последний поезд, отходивший в семь часов, я стал понукать возницу, но жалкая кляча не могла пуститься рысью. Наконец, мы вылезли и, к счастью, нашли другой экипаж, чтобы поспеть к поезду.

Приехав домой, я остолбенел, застав у себя четверых врачей: Вентру, Канджеру, Рачиоли и городского. Они суетились вокруг постели моей дорогой дочурки, с которой сделался круп и которая находилась в смертельной опасности. Она заболела как раз в тот момент, когда меня настойчиво потянуло домой. И я имел радость способствовать ее спасению. Жена моя перед моим приездом все время с тоской мысленно звала меня».

Разве все эти многочисленные факты не указывают на существование психических токов между живущими? Эти свидетельства имеют громадную важность для тех вопросов, которые мы стремимся выяснить, а именно, относящихся к необычным свойствам и способностям души человеческой.

Доктор Эме Гинар, хирург в одном из парижских госпиталей, живущий на улице Ренн, приводит следующий факт:

X. «Обычно я лечу свои зубы у одного дантиста из моих товарищей, в квартале Оперы; но так как у него большая практика, а мне некогда подолгу ждать у него в приемной, то я на этот раз решил обратиться к другому дантисту, Марсиалю Лагранжу.

Нарочно привожу эти подробности, чтобы показать, что я не поддерживал отношений с этим врачом и всего раз только видел его в начале года.

Однажды в сентябре в два часа ночи я вдруг проснулся от сильной зубной боли и уже не мог сомкнуть глаз. Я страдал настолько сильно, что это мешало мне спать, но не настолько, чтобы не быть в состоянии думать о своих привычных занятиях. Как раз в то время я писал статью о хирургическом лечении рака, и вот теперь всю эту бессонную ночь я продумал над планом моей последней главы. По временам моя умственная работа прерывалась припадком зубной боли, и тогда я решал, что завтра же пойду к Лагранжу удалить больной зуб.

Особенно подчеркиваю этот пункт: во время долгой бессонницы мои помыслы были сосредоточены исключительно на двух предметах — на моей статье о лечении рака желудка операционным путем и на упомянутом дантисте.

В десять часов утра прихожу в приемную зубного врача; увидав меня, Марсиаль Лагранж, не задумавшись, восклицает:

— Скажите, как это странно! Вы всю ночь снились мне!

Я отвечал шуткой:

— Надеюсь, по крайней мере, что ваш сон не был неприятен, хотя я в нем замешан?

— Наоборот, — воскликнул тот, — это был ужасный кошмар: я будто бы страдал от рака желудка и мучился мыслью, что вы вскроете мне живот для извлечения опухоли.

Марсиаль Лагранж положительно не мог знать, что в эту ночь я изучал именно этот предмет; у нас даже не было общих знакомых. Прибавлю, что это мужчина лет сорока пяти, невропат, очень впечатлительный.

Вот факт во всей его простоте, и не какая-нибудь сказка, раз уж я сам играл в нем определенную роль. Простое ли это совпадение? Мне это представляется невероятным. Не есть ли это, вернее всего, случай в духе телепатических явлений? Что замечательно здесь — это моя бессонница и невольное влияние, оказанное на сознание дантиста во время его сна.

Издавна сложилась такая поговорка: когда мысли людей усиленно заняты кем-нибудь отсутствующим, про него обычно в шутку говорят: «У него, должно быть, в ушах звенит». Может быть, эта поговорка основана на телепатических явлениях вроде моего случая?»