Неведомое

Мой ученый друг Ш. Рише рассказывает (Revue des deux Mondes, 1886 год), что его отцу предстояло однажды сделать операцию камнесечения одному больному в Hotel-Dieu: больной умер от страха в тот самый момент, когда хирург просто намечал ногтем на коже ту линию, по которой должен идти надрез.

Все психические и физиологические явления помогают нам уразуметь телепатию.

Разумеется, доискиваясь объяснения столь странных явлений, встречаешь на своем пути немало возражений. Первое заключается в том, что эти явления умирающих происходят не всегда и даже не часто, причем случаются вовсе не при таких условиях, при которых их более всего можно бы ожидать, а именно, когда, например, трагическая смерть внезапно разлучает два нежно любящих сердца, или какая-нибудь драма сразу разбивает несколько жизней, или когда тот, кто умирает, положительно обещал, надеялся, желал явиться и дать остающемуся в живых доказательство своего загробного существования. На это можно ответить, что мы не знаем, как совершаются эти проявления, что существуют неведомые законы, трудности, невозможности, что необходимо, чтобы два мозга находились в гармонии, в синхронизме, для того чтобы приходить в содрогание от одного и того же влияния, что близкое единение двух сердец еще недоказывает синхронического равенства двух мозгов, и т. п. В самом деле, подобные явления происходят лишь иногда и то при довольно обыкновенных условиях; поэтому это возражение остается в силе, и оно довольно серьезное.

Да, весьма серьезное. Что касается меня, то мне не раз в жизни случалось терзаться разлукой с любимыми существами. В дни отрочества у меня умер близкий друг, товарищ по классу, — умер, обещая доказать мне свое существование за гробом, если это возможно. Мы так часто обсуждали с ним вместе этот вопрос! Позднее один из моих самых дорогих коллег-писателей предлагал мне такую же сделку, взаимно принятую обоими нами. Еще позднее лицо, особенно привязанное ко мне, исчезло из списка живых как раз в тот момент, когда загадка о загробной жизни увлекала нас обоих, и, расставаясь со мной, уверяло, что его единственным желанием было, чтобы его безвременная смерть послужила мне к разъяснению этой истины. И никогда, ни разу, невзирая на все мои ожидания, мои мечты, я не испытывал никаких таких проявлений. Ничего, ничего и ничего! Ни мой отец, ни мой дед и бабушка, горячо любившие меня, никогда не являлись мне ни в момент своей смерти, ни после разлуки с жизнью.

Мозг мой, вероятно, не способен воспринимать этот род эфирных волн. Никакое ощущение не предупреждало меня о смерти этих близких людей и никакое сообщение ни разу не доходило до меня.

Но роль ученого исследователя, как и роль историка, требует, чтобы он оставался безличным; наши личные впечатления не должны влиять на нас. Во всяком случае правда, добросовестность, откровенность — прежде всего.

Другое возражение — это нелепость некоторых проявлений, как мы уже замечали раньше. Если на расстоянии совершается действие одного ума на другой, то зачем это действие порождает такие странные иллюзии: захлопывается или открывается окно, сотрясается кровать, слышится стук в мебели, катается шар по полу, скрипит дверь и т. п.? Казалось бы, это действие должно быть чисто интеллектуальным, проявиться, например, в слышании голоса любимого существа, видении образа покидающей нас особы, словом — оставаться в пределах психических и духовных.

Это возражение уже слабее предыдущего. Большая часть проявлений состоит из видений и звуков. Что касается других случаев, то мы можем предположить, что сотрясение, происходящее в мозгу умирающего, передается известным клеточкам, известным фибрам другого мозга и создает в этой мозговой области какую-нибудь иллюзию, какое-нибудь впечатление. Волна световая, теплородная, электрическая, магнетическая, поражающая, пронизывающая какой-нибудь предмет, скажем, например, губку, встречает различные сопротивления, смотря по свойству губки, различию в ее плотности, благодаря минеральным веществам, в ней попадающимся, и т. д., и каждая часть губки подвергается влиянию в различных степенях. Прихотливость молнии представляет странности еще более разительные. То молния просто сожжет человека, как вязку соломы, то она испепелит ему руки, оставляя перчатки в целости, то спаяет кольца железной цепи, как на кузнице, то убьет охотника, не разряжая ружья, которое он держит в руках, или рассечет серьгу, не тронув уха, или разденет донага человека, не принеся ему самому никакого вреда, а то довольствуется тем, что похитит у него обувь и шляпу, то, наконец, сфотографирует на груди у ребенка гнездо, схваченное им на вершине дерева, в которое ударила молния, позолотит монеты в портмоне, занимаясь гальванопластикой во всех его отделениях, но не трогая его владельца; иной раз она мгновенно разрушает стену толщиной в шесть футов, опрокидывает вековой замок и ударяет в пороховницу, не производя в ней взрыва.

Словом, в проделках молнии встречается гораздо больше необъяснимых странностей, чем в телепатических явлениях.

В искании истины наш долг запрещает нам оставлять без внимания всякое, хотя бы малейшее возражение. Но возражения, приведенные мною, не мешают фактам существовать и единственным объяснением этих фактов, по моему мнению, может быть только действие на расстоянии одного духа на другой.

Теперь пойдем дальше. Существуют ли вне порядка вещей, рассмотренного нами, примеры, дающие нам возможность допустить вероятность, реальность такого действия? Имеем ли мы проверенные опытом, неоспоримые доказательства передачи мысли без посредства чувств?

Да, имеем. Мы рассмотрим их, констатируем, выясним, потому что в таком разряде явлений, чтобы удостовериться вполне, не мешает удостовериться десять раз вместо одного.

Прежде всего возьмем явления животного магнетизма. Не стану говорить о многочисленных опытах гипнотического внушения, опытах, на которых я лично присутствовал у докторов Пюэля, Шарко, Барети, Люиса, Дюмон-Палье и других; не буду говорить о них не потому, что я сомневаюсь в реальности внушения и самовнушения, но потому, что опыты эти слишком известны и о них бесполезно было бы распространяться.

И в этом порядке исследований также попадаются нередко опыты очень сомнительные и прямо-таки надувательства; сами субъекты признавались мне в этом, обвиняя друг друга в шарлатанстве. Зачастую в подобного рода опытах встречается притворство. Я приведу один только пример. Д-р Люис имел обыкновение предъявлять субъекту, якобы усыпленному, склянки с различными жидкостями, которые он прикладывал ему к затылку. Склянки содержали чистую воду, коньяк, касторовое масло, настой тимьяна, лавровишневую воду, эфир, фиалковую эссенцию и т. д. Субъект всегда угадывал жидкости и часто проявлял симптомы, свойственные приемам каждой из них. К несчастию, для достоверности опыта доктор всегда предъявлял склянки в одном и том же порядке, по крайней мере на тех сеансах, где я присутствовал. Однажды я попросил его изменить порядок. Он не согласился и заметил, что мы не должны набрасывать тени сомнения на добросовестность ясновидящих. На этот раз субъектом была истеричная молодая девушка, актриса в одном из парижских театров. Я вернулся из Иври вместе с нею и не замедлил вполне убедиться в ее притворстве, равно как и в притворстве ее сотрудников в этом опыте. Чтобы подобный опыт имел ценность, необходимо оградить его от всего сомнительного: надо постараться, чтобы запах не проникал сквозь закупорку флаконов, в особенности ввиду обостренного обоняния субъекта, чтобы субъект не мог ничего угадывать, чтобы экспериментатор не подействовал на него внушением и чтобы он сам даже не знал содержимого в склянках.

Но не следует терять времени на рассмотрение сомнительных случаев; нет ничего нелепее потери времени. Жизнь наша и так коротка. Будем выбирать и рассматривать лишь наблюдения, исполненные вполне добросовестно. Кроме того, не будем удаляться от нашего предмета — доказать психическое, мысленное действие одного ума на другой.