Неведомое

Я знал, что бабушка стара и немощна, но отнюдь не ожидал ее кончины. Ручаюсь вам за строгую правдивость этого рассказа.

Жюльен Лагаррю,

капитан морской пехоты в Ханъе

LXXXVII. Будучи студентом Киевского университета, уже женатый, я поехал на лето к сестре, жившей в поместье близ Пскова. На обратном пути через Москву моя жена внезапно заболела инфлуэнцей и, несмотря на свою цветущую молодость, не выдержала болезни. Паралич сердца сразил ее, как удар молнии.

Не стану описывать моего горя и отчаяния. Но вот что я считаю долгом сообщить вам — загадку, разрешение которой мучит меня.

Мой отец жил в Пулкове. Он не подозревал о болезни своей молодой невестки, но знал, что мы с ней в Москве. Каково же было его удивление, когда он увидел ее около себя, выходя однажды из дому; несколько шагов она прошла с ним рядом!.. Затем она исчезла. В беспокойстве он тотчас же отправил телеграмму с запросом о здоровье моей дорогой жены. Это было в день ее смерти…

На всю жизнь останусь вам благодарен, если вы сможете объяснить мне это необыкновенное явление.

Венцеслав Билиховский.

Киев, Никольская, 21

Приведенные рассказы очень многочисленны и как будто иногда повторяются, но на самом деле они чрезвычайно разнообразны. Я намерен присоединить к ним еще несколько, чтение которых будет не менее интересно и поучительно для нашего исследования. Мне кажется, что при чтении их у каждого должно постепенно и прочно складываться убеждение в несомненности существования этой новой области исследований.

Г-жа Адан еще недавно, 29 ноября 1898 года, писала Гастону Мери в ответ на предпринятое им расследование «чудесного».

LXXXVIII. «Меня воспитала бабушка. Я боготворила ее. Хотя она была опасно больна, но от меня скрывали ее болезнь, боясь взволновать меня, так как я в то время кормила ребенка.

Однажды вечером, в 10 часов, я уже спала, ночник освещал комнату. Проснувшись от плача моей дочки, я увидела у своей кровати бабушку и воскликнула:

— Бабушка, как я рада тебя видеть!

Она не отвечала мне и только поднесла руку к глазам.

Я увидела две большие пустые впадины! Соскочив с кровати, я бросилась к бабушке; в тот миг, когда я собиралась обнять ее, — видение исчезло.

Бабушка скончалась в тот же день, в восемь часов вечера».

Жюль Клареси, в свою очередь, писал в ответ на тот же запрос (1 декабря 1898 года):

LXXXIX. «В Радеване, в Перигоре, у моего деда был старый фермер, звали его Монпеза. Однажды ночью Монпеза приходит к дедушке, будит его и говорит: «Г-жа Пелиссье умерла! Сейчас, только что умерла! Я ее видел».

Г-жа Пелиссье была сестра моего дедушки и жила с мужем в Париже, и в те времена (времена дилижансов) требовалось, кажется, четыре дня, чтобы письмо дошло в глушь Перигора. Телеграфов, конечно, еще не существовало. Как бы то ни было, в Радеване потом узнали, что в ту самую ночь и в тот час, как Монпеза вскочил в испуге, увидав появление г-жи Пелиссье, бабушка умирала в Париже, на улице Monsieur le Prince».

ХС. «Другое предание со стороны моей бабушки по матери. Один из моих внучатых дядей был военный, капитан гвардии. Его мать и братья проживали в Нанте. Когда он приезжал к ним на побывку, у него была привычка стучать в окно нижнего этажа, как будто докладывая: «Вот и я!»

Однажды вечером вся семья была в сборе, вдруг раздается стук в оконное стекло. Моя прабабушка радостно вскакивает: «Это он! Он возвращается домой из армии».

Бегут к двери: никого. В этот самый час мой внучатный дядя был убит тирольским егерем под Ваграмом в самом исходе сражения. У меня хранится его орден Почетного Легиона, совсем маленький крестик, который сам император снял для него со своей груди на поле битвы, и письмо его полкового командира, сопровождавшее эту награду.

В тот самый час, когда в силу невесть какой галлюцинации слуха мать и дети слышали в Нанте, как невидимая рука постучалась в окно, отсутствующий воин умирал на поле битвы под Ваграмом».

Следующий случай был рассказан архитектору Анрикэ в присутствии Эймара Ла-Пэра, главного редактора газеты «Independant», г-м Монтегу, помощником начальника исправительной колонии Сен-Мориса (французская Гвиана). Этот Монтегу был товарищем детства депутата Ла-Мот-Праделля.

XCI. 4 февраля 1888 года Монтегу отправился утром в свой обычный объезд колонии. Когда он вернулся к завтраку, жена сказала ему: «Ла-Мот-Праделль умер». Сначала пораженный этой внезапной новостью, он вскоре успокоился, когда м-м Монтегу рассказала ему следующее: ночью она проснулась и, открыв глаза, увидела перед собой Ла-Мот-Праделля, который пожал ей руку и сказал: «Я умер, прощайте!»

Монтегу стал вышучивать свою жену и сказал ей, что это просто приснилось. Но она уверяла, что это факт и что она уже не засыпала после этого видения.

День или два спустя у Монтегу был званый обед. Хозяин дома рассказал этот случай своим гостям, которые тоже подтрунили над г-жей Монтегу. Но директор колонии объявил, что он верит в это явление, а следовательно, и в смерть депутата.

Возник оживленный спор, и кончился он тем, что его участники побились об заклад, кто окажется прав. Шесть или восемь недель спустя в колонии был получен номер «Independant», где сообщалось, что г. Ла-Мот-Праделль, депутат Дордоньи, скончался в ночь с 3 на 4 февраля 1888 года.

Вот рассказ, слышанный г. Анрикэ от Монтегу и подтвержденный его женой.

Этот случай, не менее достоверный, чем предыдущие, заимствован из «Анналов психических наук» (1894, стр. 65). А вот еще другой, извлеченный из того же издания (1895, стр. 200); он был сообщен из Монтелимара доктору Дарие г. Рионделем, стряпчим, живущим в этом городе.

ХCII. «У меня был брат гораздо моложе меня (он умер на сороковом году своей жизни 2 апреля прошлого года); он служил на телеграфе в Марселе и агентом «Messageries Maritimes».

Расстроив свое здоровье долгим пребыванием в колониях, мой бедный брат схватил местную лихорадку, но никто из близких не мог предположить такой быстрой и неожиданной развязки.

В воскресенье 1 апреля прошлого года я получил от него письмо, где он сообщал, что здоровье его превосходно.

Ночью этого дня, то есть с воскресенья на понедельник, я был вдруг разбужен необыкновенным и сильным шумом, точно кто швырял булыжник об пол моей комнаты, которая, однако, была заперта на ключ.

Было без четверти два, по крайней мере, я убедился, что так показывают мои часы и будильник. Нечего и говорить, что, встав утром, я стал искать причину происшествия, разбудившего меня, с чувством страха, которое никак не мог побороть.

В восемь часов утра я получил от близкого друга моего брата из Марселя телеграмму, содержавшую извещение, что брат опасно болен, и просьбу, чтобы я приезжал с первым же поездом.

Поспешив к брату, я узнал, что он умер ночью, без агонии, без страданий, не произнеся ни слова.

Я справился о точном часе его смерти у друга, на чьих руках он скончался. Было без четверти два по часам, которые друг держал в руке, когда мой младший брат отдал Богу душу».

Другой случай, не менее удивительный, Ш. Богран не так давно описал доктору Дарие.

ХСIII. У Ж., офицера торгового флота, был брат, с которым он находился в ссоре. Они даже прервали всякие отношения.

Ж., служащий на военном флоте в качестве старшего офицера, возвращался из Гаити в Гавр. Однажды ночью, как только он заснул после вахты, он вдруг почувствовал, что его гамак сильно встряхнули, и услышал зов: «Эммануил! Эммануил!» Он в испуге просыпается; прежде всего ему приходит в голову, что это чья-то шутка. Потом, одумавшись, он вспоминает, что на судне разве что один капитан знает, как его зовут. Однако он встает и отправляется к капитану; тот говорит ему, что не думал звать его и даже забыл его имя.