Страница 8 из 18
«Смотришь, всё смотришь мне в глаза, сука. Не насмотрелась ещё? Ну на, получай».
Оперативник, не целясь, нажал на спусковой курок. Собака молча, неуклюже скакнула на своих трёх лапах, оставаясь на месте и не сводя с мужчины своего взгляда. Разъярённый её поведением, Егор тщательно прицелился и выстрелил снова. На этот раз он попал, и собака, отчаянно заскулив, опрокинулась на бок, но затем опять поднялась, зализывая хлынувшую из плеча кровь. Вскинула ошарашенную морду на стрелка.
«Ну вот и всё. Ни я, ни ты больше не будем мучиться. Сейчас я тебя добью, и все наладится».
Он навёл мушку точно между двумя слезящимися собачьими глазами и как можно плавнее нажал спусковой крючок. Удар по руке. Рука, подкинутая вверх, посылает промах в хмурое осеннее небо.
– Прекрати! Что тебе эта собака сделала? – Глаза Петровны, полные слёз. – Я думала о тебе… Что мы… А ты…
На Грачёва осуждающе и с полным непониманием смотрели его коллеги по работе. Егор оглянулся на пса, но собаки уже простыл и след. Только Бабай испуганно выглядывает из автомобиля. Он не удивился.
«Все как сегодня утром. Собака опять победила меня. До последнего смотрела мне в глаза сквозь прицел. А баба, как всегда, вмешалась не вовремя, сука! Дать бы тебе в «табло» сейчас, по-настоящему, как мужику!»
— Спасибо, Петровна, что руку отвела, не знаю, что нашло. Видимо, нервы шалят, – поблагодарил он женщину, постаравшись придать лицу подобающее выражение.
Вскоре в гаражи приехала труповозка. Голубятню закрыли на замок, а тело висельника упрятали в мешок и увезли в судебный морг на вскрытие. Побитый городской голубь, оставшийся снаружи голубятни, вспорхнул вслед уехавшим людям и, неуверенно, словно подбитый самолёт, попытался «встать на крыло». Ему удалось пролететь несколько десятков метров, и он сел на ветку дерева, переводя дыхание и набираясь сил для последующего перелёта.
Назад до отделения полиции ехали молча. Словно бойцы, возвращающиеся в тыл, осмысливая на обратном пути, что недавно произошло на передовой. Только перед отделением Степаныч поинтересовался у Петровны, что докладывать начальству. Криминальный труп или нет. Однако услышал формальный во всех отношениях ответ: «Вскрытие покажет…»
Царькова продолжала со страхом вглядываться под кровать, откуда всё явственней слышались кряхтящие звуки. Боль в сердце не отпускала, то усиливаясь, то немного ослабевая. Знакомо скрипнули пружины. Из-под покрывала показалась волосатая мужская нога в стоптанном ботинке и задранной выше икр брючине. Она узнала эти ботинки с налезающими на них вечно спущенными носками. От сердца немного отлегло.
«Андрюшкина нога. И как он под кроватью оказался? А мать его бегает, ищет. Хорошо, что здесь не нашла, под кроватью. За вихры бы вытащила оттуда.
«…ля, что за говно?.. Гроб?! Нет… Слава богу, вроде дышу. У-е-ё. О что это я головой бьюсь тогда? Бутылка катилась, я слышал звук. А… вот полоска света. Надо ногой пошерудить… Блин, точно звук бутылки слышал. Пустой. Полная так не катится. У неё более приятный звук, глухой, благородный. А у этой никакущий был. И кто орёт все время как потерпевший?!»
Следом за первой ногой появилась вторая, без ботинка, а затем вылез и обладатель ног – сын Митрофановны, Андрей. Выбравшись из-под кровати, он уселся на пятую точку, опершись спиной на свое недавнее укрытие. Крутя взлохмаченной головой по сторонам, он явно пытался сообразить, в каком он месте.
– Помоги, сердце, сейчас помру! – раздался громкий женский голос. Наконец его взгляд поймал лежащую женщину, и голова замерла, словно поломанный флюгер. Постепенно в его взгляде стала проявляться какая-то осмысленность, и наконец углы его рта разъехались в противоположном направлении.
«Вот кто меня опохмелит – эта старая олимпийская мумия. А чего она орёт как оглашенная? Блин, от этих воплей голова сейчас лопнет».
Он попытался встать, но давление в черепной коробке резко скакнуло и отдалось резкой, пульсирующей болью в висках.
«Во как стреляет, надо ползком, пока не «подстрелило». – Мужчина встал на колени и, словно остерегаясь меткого «выстрела снайпера», стал пересекать пространство комнаты.
– Баба Зин, хорош кричать, дай чего-нибудь выпить лучше.
– Лекарства дай, там на столе от сердца, капли, – протянула руку сердечница, указывая Андрею, что от него требуется, – накапай мне поскорее, мне очень плохо.
«Тебе плохо, блин, да ты нас всех переживешь и похоронишь. Ты ещё той, сталинской закалки. А вот мне действительно хреново».
Мужчина подполз к столу, на котором стояли разные пузырьки с лекарствами и графин с водой. Аккуратно, чтобы не стрельнуло в висок, поднялся, опираясь на тяжёлый дубовый стол. Выбрал пузырёк, долго не мог отвинтить крышку трясущимися руками. Наконец справился, открыл. Сразу принюхался.
«Спиртом даже не пахнет. Значит, какое-то говно! Капель тебе я считать не буду, руки хреново слушаются».
Загородив стол спиной, не считая капель, ливанул из пузырька на глазок. Затем плеснул в стакан из графина.
«Во как получилось здорово. Цвет как у портвейна. Самому, что ль, хлобыстнуть? Нет, пусть сначала она попробует, а то будет продолжать орать как оглашенная. Заодно и продегустирует».
Он поднёс стакан. Царькова выпила и, скривившись в лице, закашлялась. Андрей стал стучать по спине, полагая, что пошло «не в то горло». Женщина ничего не могла сказать, только пыталась остановить его шлепки, беспомощно размахивала руками и все никак не могла остановить кашель.
– Ты что мне налил?! – Едва переведя дыхание, просипела женщина. – Это же йод!!!
– Йод что, не лекарство? – недовольно поморщился сын Митрофановны, опять начиная чувствовать головную боль. – Ты вон пришла в себя, даже лицо покраснело, а я страдаю. Какие же вы все эгоисты. Я тебя спас! А ты опять кричишь, вместо того чтобы меня отблагодарить.
– Андрей, а ты как здесь оказался у меня под кроватью? – стала немного приходить в себя от такого шокового «исцеления» пенсионерка.
– Спроси чего полегче. Наверное, на автопилоте приземлился. Домашний мой аэродром, сама знаешь, в таком виде посадки не разрешает. Где, кстати, мой диспетчер?
– Кто? – не сразу поняла пожилая женщина.
– Мать, говорю, где?
– Тебя все ищет, бегает, а сейчас, наверное, мне за врачом пошла.
«Блин, что бы у неё спереть? Где-то здесь подсвечник стоял. Опа-на, уже нет, знать, моя мать успела, расстаралась уже».
— Денег дашь на моё восстановление? – разозлился Андрей, что столько времени потеряно без пользы для больного организма.
– Откуда у пенсионерки деньги, Андрюша? – попыталась усовестить молодого мужчину больная женщина.
– Нет? А давай тогда медаль твою золотую продадим. Олимпийскую, – предложил беспринципный молодой человек. – Тебе же деньги нужны? На лекарство? Мать мне говорила, что ты совсем обнищала! Я тебе все деньги назад принесу. Себе только на чекушку возьму.
– Возьми себе на водку у меня под подушкой, – сдалась Зинаида Фёдоровна, понимая, что от запойного пьяницы, каким был сын её работницы, по-другому уже не избавиться. Мужчина бесцеремонно откинул её вместе с подушкой вперёд к ногам, сложив как старую тряпичную куклу.
«Ничего себе. Как я здорово ещё гнусь. У меня сохранилась гибкость, как у совсем юной девочки. Гибкость – это всегда был мой конёк. Меня даже малышкой отдали в гимнастику. Тренерша всегда говорила родителям, что с моей гибкостью я могу выступать женщиной-змеёй в цирке. И мужчины всегда ценили это мое свойство. Особенно мой тренер и муж Канцибер. Он не раз говорил, что влюбился в меня, когда я первый раз на разминке в конном манеже встала на мостик из положения стоя. Просто прогнулась назад и встала на руки… Надо же! Увидел во мне идеальную линию лошади! Опрокинутая между рук голова с хвостом моих длинных волос выглядела как зад кобылицы. Тайный, похотливый зоофил. Он не раз заставлял меня потом принимать это положение. Интересно, со своей молодой женой он продолжает играть в эти игры? Нет, это вряд ли. Это особенность моего тела… Ой, да чего это я о таких глупостях?.. Что это за звук? Хлопнула дверь… Кто-то пришёл? А почему я всё еще в таком неудобном положении? Я что, вечно буду смотреть на свои торчащие из-под одеяла ступни?»