Страница 5 из 18
Он достал четвертинку черного хлеба, и голуби как по команде вспорхнули с мест и покрыли его собой, словно белым одеянием. Он не успевал разламывать мякиш, чувствуя, как птицы тыкаются клювом в его руки, стараясь попасть между пальцами и выхватить корм. Вскоре от четвертинки остались только крошки, которые с его одежды добирали его пернатые друзья.
«Ну вот, теперь вроде как и пора».
Руки стали заново обшаривать пол в поисках верёвки.
«Вот и сгодилась сворованная верёвочка. Наверное, её хозяйка, та, что вешала на неё бельё, пожелала вору на ней удавиться. Сказала так просто, но со злостью. И вот, подиж, угадала-то как».
Он, превозмогая страшную боль, с криками стал разгибать своё разбитое туловище, намереваясь встать на ноги.
«Не торопись. Успеешь. Сначала надо встать на колени, потом, опираясь об стену, – на ноги. А там выбирай любой из крюков».
В потолке голубятни были приварены четыре крюка, на которые давным-давно мужчина вешал гамак. Гамак был давно пропит, а крюки оставались торчать без дела, представляя собой реальную угрозу для человека высокого роста. Стограм поднялся на ноги и открыл леток, чтобы выпустить птицу. Однако птица впервые его ослушалась и не вылетела наружу. Голуби расселись по насестам и замерли, словно мишени в тире городского парка аттракционов.
«Зачем ты мне мешаешь, Господи? Знаешь, что я не смогу повеситься при живых свидетелях? Что глаза у меня заплыли и я ничего не смогу сделать. Да?»
Мужчина стал обходить, обшаривая каждый сантиметр стены, снимая руками голубей и выпуская их в открытый леток. Он был похож на лишённого глаза циклопа, который отыскивал в углах своей пещеры моряков Синдбада. Стограм гладил очередного голубя, целовал и отпускал на волю.
«Третий, четвертый…» – считал он выпускаемых птиц.
Птицы, словно намагниченные человеческим отчаянием, никуда не улетали и садились тут же, на крыше голубятни. Наконец был выпущен последний двенадцатый «монах». Мужчина закрыл леток и перевёл дух. Затем он, терпя боль в ребрах, нащупал первый попавшийся крюк и привязал верёвку. Петлю накинул на шею и тут понял, что низкий потолок вынуждает его поджимать ноги, присаживаться. Он тут же попробовал, натянул верёвку собственным телом. Стало больно шее. В горле запершило, и он стал откашливаться, сотрясаясь от отдающейся внутренней боли израненного тела.
«Я не попаду в рай. А из ада я и так сейчас совершу побег. Если ты, Боже, окажешь мне милость, сделай так, чтобы я стал голубем, когда моя грешная душа отлетит от тела».
Перекрестившись, сильно ткнув себя в лоб и три раза в больное тело, чтобы в последний раз почувствовать боль живой плоти, он резко согнул колени. Верёвка натянулась, сдавливая артерию, в глазах стало темнеть, в ушах всё заложило, и раздалось характерное нарастающее жужжание. Внизу живота раздались сильные позывы переполненного мочевого пузыря.
«Ну вот, сейчас обмочусь, прямо здесь, в голубятне», – мелькнула затухающая молния-мысль.
Стограм попытался встать на ноги. Он не хотел осквернить это дорогое его сердцу место. Ступни нащупали пол, но мышцы перестали его слушаться. Он попытался перехватить руками верёвку, но руки обмякли, словно парализованные ударом. Сигнал от мозга перестал передаваться на конечности, которые он уже не чувствовал.
«Нет, только не так. Не хочу!» – возопило всё, что от него ещё оставалось на этот момент, а затем наступила леденящая пустота.
Дорога до городского отделения занимала десять минут. Егор вышел из дома, сел в свой жигулёнок, но так и не вставил ключ в замок зажигания. Он увидел хромую собаку, ковыляющую на трёх лапах, понуро поджав хвост. Свалявшаяся шерсть, впавшие бока, повисшие уши. Когда-то она была крупной лохматой дворнягой, помесью с кавказской овчаркой. О породистой родне напоминали густая длинная шерсть с пробивающимся сквозь грязь характерным серым окрасом, крупные лапы.
«Наверное, конец дачного сезона, вот и выбросили собаку. Не взяли с собой на теплые квартиры, а она пришла следом, приковыляла за своими «потерявшимися» хозяевами и теперь будет находиться в вечном поиске, пока не издохнет. А издохнет скоро, поскольку её рана не позволит ей выжить в городской конкуренции со своими здоровыми собратьями».
Мужчина открыл дверь и окликнул собаку. Пёс испуганно вздрогнул и разразился заливистым лаем. Низким, с хрипотцой, свойственным крупным собакам. По звуку лая Егор давно научился определять угрозу, раздающуюся за закрытыми дверьми, в которые ему по долгу службы нередко приходилось вламываться. Этот лай был похожим, но почувствовать реальную угрозу от этой измочаленной жизнью собаки мешал фальцет, на который сбивался грозный лай. Словно псу не хватало силы, чтобы замаскировать страх и отчаяние, и поэтому он заканчивал басистые ноты скулёжом, как бы извиняясь за свою грубость. При этом хвост дворняги уже не подавал признаков жизни, оставаясь висеть мёртвым грузом. На очередном лае пёс захлебнулся от полного упадка сил и замолк, с укоризной посмотрев на человека в машине.
«И я тоже, как этот пёс, ковыляю по жизни, лаю на всех – на кого надо и не надо. А самому скулить хочется. Особенно после работы или во сне, когда приснится Светка. Вот и её облаял тогда. Зачем? Два года не могу понять, что нашло? Почему не сдержался? Все из-за этой работы, которая калечит нервную систему. Она словно стальная пружина. На работе сжимается, а дома “выстреливает”, заставляя выпускать пар на родных и близких».
Взгляд упал на часы.
«Опаздываю!»
Он наконец завёл машину и тронулся с места. Непрогретый автомобиль пару раз дёрнулся, скакнув, как заяц. Пёс продолжал смотреть в глаза Егору, словно укоряя его за такую трусливую прыть. В глаза! Это было странно. Обычно собаки смотрят без акцента и не могут долго задерживать взгляд. А этот держал. Егор стал объезжать животное и перепроверил, взглянув на ходу в его угольки глаз.
«Так и есть, смотрит, сучий потрох!»
Он продолжал держать на собаке взгляд, надеясь, что пёс первым отведёт глаза. Уступит ему – человеку! Но глупое животное словно издевалось. Он чувствовал, что не должен ехать, отведя взгляд от дороги, но человеческая гордость не позволяла ему проиграть беспородной дворняге. Он только успел услышать глухой стук тела, а оглянувшись вперёд, увидел чью-то тень, перелетающую через капот автомобиля.
«Убью! – почему-то первое, что пришло ему на ум. – Пришибу эту хромую тварину!»
Он выхватил из кобуры пистолет и, сняв с предохранителя, послал патрон в патронник. Рванув дверь, Егор выскочил не в сторону жертвы ДТП, а в направлении этого рокового пса, который окончательно сломал ему жизнь. Вскинув руку, он выискивал мушкой пистолета виновника происшествия, всерьёз желая поквитаться с животным. Но собаки и след простыл. За несколько секунд «трёхногий» испарился, словно пары эфира. Работник полиции обречённо вернулся к машине, издали видя приличную вмятину левого переднего крыла. То место, на которое пришёлся удар по пешеходу.
«Все, конец, …лять! Доигрался в переглядки! С собакой! Теперь погоны слетят. И попрут с работы. Что с потерпевшим? Господи, только был бы жив… Не понял… А где сбитый?»
Мужчина обежал всю машину по периметру, заглянул под кузов. Жертвы наезда не было и в помине. Оперативник, чувствуя, как его охватывает радостная эйфория, ещё раз убедился в наличии вмятины на крыле.
«Краска с крыла слетела. Знать, сильный был удар. И на капоте вмятина, словно по нему что-то перекатилось. А тела нет. Лихо! Мать твою… Повезло. Знать, день не так уж и плохо начался. И всё равно, не надо было окликать эту трёхногую шавку. Надо сегодня выжрать и проститутку ту… Как её звать? Неважно. Главное, опять не называть её Светкой. А то подумает, что больной. Да и хрен с ней. Пусть о чём хочет, о том и думает, а я снова назову её Светиком. Чтобы хоть ненадолго погрузиться в эту сладость. Пусть и ненатуральная сладость ощущений, а всего лишь суррогат, иллюзия». Неожиданно он увидел в окне дома на первом этаже, среди занавесок, чьё-то лицо. Встретившись с Егором взглядом, наблюдатель, словно брошенный в воду камень, моментально погрузился в глубь помещения. У окна, словно расходящиеся по воде круги, остались лишь колышущиеся на окнах шторы.