Страница 5 из 10
Класса до восьмого мать относилась к этому спокойно. Какая девочка не мечтает стать актрисой? Мечтать не вредно. Но, поняв, что Вероника не просто мечтает, а всерьез намерена ехать в Москву и «учиться там на артистку», мать встала на дыбы.
– Какая Москва?! – кричала она чуть ли не каждый вечер. – Не пущу! Хочешь в институт – поступай в Красноярске! И специальность выбери нормальную какую-нибудь!
Самыми нормальными специальностями в ее представлении были бухгалтер или педагог.
– В Красноярске скучно! – огрызалась Вероника. – И специальность у меня самая лучшая, другой не надо.
Мать выходила из себя и начинала говорить про артисток нехорошее. И лентяйки они все, и алкашки, и проститутки, и детей почти ни у кого нет из-за постоянных абортов. Вероника поначалу возмущалась такой злобной дремучестью, спорила, пыталась переубедить, но быстро поняла бесперспективность подобного подхода и начала отмалчиваться. Правильная, в общем-то, тактика, ведь если не подливать масла в огонь, то огонь быстро погаснет.
Где-то через год мать частично сдалась. Смирилась с тем, что дочь будет артисткой, но по-прежнему выступала против учебы в Москве.
– В Красноярске же есть институт искусств, – убеждала она. – Красноярск близко, на выходные можно приезжать домой, да и спокойнее-то в Красноярске…
Веронике спокойствия не хотелось, даже наоборот – ей хотелось беспокойной столичной жизни, которая отсюда, из далекого сибирского поселка, представлялась вечным праздником, феерически ярким, упоительно радостным… В Москве была настоящая жизнь. Там были ВГИК, ГИТИС, «Щука»[4], «Щепка»[5], Школа-студия МХАТ… Окончишь – и все двери открыты перед тобой, выбирай любую. А куда податься после Красноярского института искусств? В местный ТЮЗ[6] на амплуа вечной Снегурочки – Дюймовочки? Такого «счастья» Веронике и даром было не надо. Ее манили заоблачные высоты, слава, признание…
– Жизнь – это спектакль, и от нас зависит, какую роль мы в нем получим, – говорила она подругам.
Подруги млели, закатывая глаза. Они верили, что Вероника станет актрисой, иначе бы они с ней не дружили. Верили и восхищались.
В Москву Вероника приехала со ста тридцатью рублями и большими надеждами. Сто тридцать рублей (семьдесят пять Вероника скопила, разнося почту во время летних каникул, пятьдесят пять дала мать) были по тем временам солидной суммой, можно сказать – средней месячной зарплатой. Во всяком случае, Вероника рассчитывала, что этих денег ей с лихвой хватит на то, чтобы прожить в столице два месяца, до тех пор пока она не поступит во ВГИК или в ГИТИС. А там уже и общежитие будет, и стипендия. Главное – поступить.
Двадцать пятого августа Вероника отправила маме телеграмму из трех слов «Поступила все нормально». Куда именно поступила, уточнять не хотелось, потому что никуда она не поступила, а устроилась уборщицей на автомобильный завод имени Ленинского комсомола, производивший почти забытые нынче автомобили «Москвич». Работа была не ахти какая, но зато давала деньги на жизнь, временную прописку в Москве и койку в общежитии. Домой Веронике возвращаться не хотелось. Точнее, она просто не могла вернуться в родной поселок, откуда уезжала совсем недавно вся такая возвышенно-одухотворенная, проигравшей, побежденной обстоятельствами. Нет уж, лучше так, уборщицей, зато в Москве. «Главное, зацепиться в столице, а там все сложится», – рассуждала Вероника.
Обиднее всего было то, что во всех местах, куда Вероника пробовала поступить, от «Щуки» до ГИТИСА, она неизменно срезалась на творческом конкурсе, во время демонстрации своих актерских способностей. Чрезмерное волнение (а кто бы на ее месте не волновался бы?) обернулось скованностью и излишком пафоса. Короче говоря – держалась Вероника ненатурально. Человек, менее уверенный в себе и своей одаренности, сдался бы и начал искать себе новое поприще, но Вероника верила в себя и в свою счастливую звезду. Ей просто не повезло, но это же не означает, что ей никогда не повезет. Повезет, да еще как повезет, так повезет, что все ахнут!
Пока что ахала только Вероника. С непривычки от швабры и тяжелых ведер с водой немилосердно болели спина и руки. Хорошо еще, что симпатичную Веронику поставили уборщицей в здание заводоуправления, а не в какой-нибудь из заводских цехов. Постепенно Вероника привыкла, втянулась, освоилась, даже записалась в театральную студию при заводском Дворце культуры. У завода (подумать только!) имелся свой собственный молодежный драматический театр. Не бог весть что, обычная, в сущности, самодеятельность, но название! Не «коллектив самодеятельности», а «театр»! В названиях вся соль, вся сокровенная суть. В письмах матери и подругам Вероника с упоением рассказывала об учебе, о своих достижениях, о ролях, которые она играла, о новых знакомствах, о хорошей московской жизни… На самом деле все обстояло далеко не столь радужно, но в студии Веронику «обтесали» (сама она в этом контексте употребляла глагол «отшлифовать»), научили правильно держаться на сцене и правильно подавать себя, в результате чего на следующий год она поступила в вожделенный ГИТИС. Повезло, звезды выстроились на небе наилучшим образом, творческий конкурс прошел на ура, остальные экзамены удалось сдать на четверки и пятерки (память у Вероники была отменной и голова варила хорошо), в результате чего Вероника наконец-то стала студенткой.
На дворе был 1985 год, разгар всесоюзной борьбы с пьянством и алкоголизмом. Жестокой, надо сказать, борьбы. Партия и правительство насаждали поголовную трезвость крайне суровыми, беспощадными мерами.
Новый год без шампанского и салата оливье – это не праздник, а так – дата в календаре. Сразу же после боя курантов в общежитие на Трифоновской улице нагрянула комиссия, возглавляемая заместителем декана режиссерского факультета. Вероника, немного перебравшая шампанского, наговорила комиссии дерзостей, некоторые из которых можно было счесть политически провокационными, в результате чего была исключена не только из института, но и из комсомола. Остальные участники застолья получили выговора с предупреждением, потому что сидели тихо и не качали права.
Вероника до последнего не верила, что ее исключат. Надеялась, что поругают-поругают и простят, сжалятся, спустят на тормозах. В сущности, она ничего такого страшного не сделала. Ну, сказала, что раз шампанское продается в советских магазинах, то почему бы советским людям его не пить? Ну, назвала генерального секретаря Горбачева «минеральным секретарем». Ну, вырвала из рук секретаря институтского комитета комсомола початую бутылку шампанского и демонстративно допила ее. Разве можно из-за этого ломать человеку жизнь? Тем более что, протрезвев, Вероника осознала содеянное и выразила раскаяние не только в устной, но и в письменной форме.
Оказалось, что можно. Пришлось Веронике снова устраиваться на работу. На сей раз это оказалось сложнее. «Вы не состоите в комсомоле? – удивлялись кадровики. – Почему? Ах, вот оно что… К сожалению, ничего вам предложить не можем» Еле-еле удалось устроиться на один из деревообрабатывающих комбинатов, разнорабочей в столярный цех.
Перспективы вырисовывались самые мрачные. Назад, то есть домой, пути нет, впереди – ни единого просвета. Поступать на будущий год заново? В ГИТИС можно больше не пытаться, да и в другие учебные заведения тоже не возьмут. Спросят: «А вы разве не комсомолка?» – и дадут от ворот поворот. Что же теперь, до двадцати восьми лет[7] шваброй махать и доски тягать? Вероника попробовала было вступить в комсомол заново, но ей отказали. «Возможно, через год-другой, – туманно ответил секретарь организации комбината. – Если вы проявите себя должным образом…» «И как, интересно, проявлять себя?» – негодовала Вероника. Вместо одной доски сразу три перетаскивать? Или оставаться сверхурочно для уборки цеха?
4
Театральный институт имени Бориса Щукина, ранее – Высшее театральное училище имени Б. В. Щукина.
5
Высшее театральное училище (институт) имени М. С. Щепкина при Государственном академическом Малом театре.
6
ТЮЗ – Театр юного зрителя.
7
Предельный возраст членства в комсомоле.