Страница 20 из 20
Разгром Хохлова, а вслед за ним и неудачи (хотя и не такие беспросветные) полков Ивана Рыдаря и Сидора Аристова, брата воеводы, взорвали край. Войско Алдара и Кусюма множилось, и не только за счет башкир: восстали все, у кого были хоть какие-то претензии к властям, а претензий хватало. В такой радостной обстановке Алдар и Кусюм приняли решение о восстановлении Казанского ханства, объявив ханом того самого «царевича» Мурата, немедленно отправившегося в Крым просить признания и помощи (до его возвращения «малым ханом» был назван Султан-Хаджи, «муж мудрый, блистающий ученостью»). Торжественное провозглашение ханства подбросило в огонь дополнительных дровишек. В начале декабря мятежники (общим числом уже свыше 40 тысяч сабель) вышли к Каме, осадили Мензелинск, штурмовали Билярск, взяли Заинск и десяток городков поменьше, после чего местным воеводам, до тех пор боявшимся сообщать царю, что происходит, стало ясно, что шутки кончились.
Полный пердимонокль
26 декабря в Москву примчался Кудрявцев, сделавший на следующий же день подробный доклад о «воровстве диких и кровожадных врагов христианского мира». В некоторых источниках упомянуто, что царь был крайне «гневен», справедливо считая генерала, по беспределу повесившего беднягу Дивея, главным виновником обострения, однако разбираться в нюансах у царя не было времени. Его крайне беспокоили данные разведки, из которых неопровержимо следовало, что «царевич» Мурат уже в Крыму, а «батыри Алдарко, Кусумко, Уразайко и всех дорог башкирцы (…) начали мыслить к воровству тому четвертой год, чтоб им всем под рукою и под волею великого государя не быть. И для того посылали к салтану турецкому и к хану крымскому (…), чтоб им дал кому ими владеть. И те их посыльщики привезли с Кубани Салтан-Хазю, что называетца ханом, и все ему куран целовали… и все башкирцы за святого его почитают и воздают ему честь…». Оставив оргвыводы на потом, царь 30—31 декабря провел экстренное совещание, повелев направить «для отпору башкирцов» дополнительно 5 полков, тысячи ружей, созвать дворянское ополчение, «охочую вольницу» и вызвать яицких казаков, поручив командование талантливому полководцу Петру Хованскому.
Кроме войск, однако, князь получил «особое повеление» сделать все, чтобы уладить конфликт мирно, поскольку сил на все фронты не хватает. Во исполнение чего, прибыв в Казань под конец января 1708 года, командующий первым делом сообщил повстанцам, что он «от великого государя милость привез», приказав немедленно отозвать из Уфимского уезда всех прибыльщиков. Ответа, однако, не последовало: дела у мятежников казались слишком хороши, чтобы мириться. Они наступали по всем фронтам, а в феврале 1708 года, прорвав Закамскую линию, подошли, наконец, и к вожделенной Казани, где в какой-то момент началась форменная паника. Войска Хованского были еще в пути, а сил гарнизона, даже усиленного полками, оставленными Шереметевым, хватало лишь на то, чтобы отгонять «дикие» ватаги бунтовщиков. Всем было ясно: начни Алдар и Кусюм штурм всеми наличными силами, города не удержать.
Давайте жить дружно
И здесь следует отдать должное Никите Кудрявцеву. Говно-человек, как администратор и военный в этой непростой ситуации он проявил себя наилучшим образом (хотя, если подумать, особого выбора у него и не было: царь всерьез подумывал о том, чтобы его повесить, а попади казанский комендант в руки башкир, дело, пожалуй, одной виселицей не ограничилось). Как бы там ни было, укрепляя город, генерал творил чудеса. Под ружье встали все, способные держать оружие. При этом, что нельзя не отметить, татарское «дворянство» отозвалось на призыв охотно, заявив, что «клялись белому царю на коране и клятвы не сломаем», зато пресечь бегство горожан, и татар, и русских, уже загружавших телеги, удалось только после того, как, – «ради надежной охраны от всякой опасности», – из слобод были согнаны в тюремные дворы их жены и дети. В итоге возникло несколько «охочих отрядов» и оборонять город до прихода государевой подмоги стало кому. Генеральный штурм теперь был невозможен, а к началу последней декады февраля, дождавшись подхода основных частей, вступил в дело и Хованский. Умело оперируя 15 полками (около 9 тысяч солдат, драгун и казаков), он двинулся против главных сил мятежников, понемногу заставляя их отходить в Уфимский уезд. По его следам двигались и «охочие отряды», щедро вознаграждая себя захватом пленных на продажу в мятежных селах (к слову сказать, еще одна разумная идея Никиты Кудрявцева, правильно рассчитавшего, что бунтовщики, прослышав о судьбе семей, покинут мятежников и кинутся спасать близких, – что и произошло). Полки же Хованского, не быстро, но неуклонно, ломая сопротивление, дойдя до западного берега Камы, с переправой на «договорные» земли спешить не стали. Мелкие стычки не прекращались, но теперь башкирские командиры уже были согласны говорить.
А говорить было о чем. С одной стороны, успокоить край поскорее требовал царь: на Дону уже вовсю гулял Булавин, открыто похвалявшийся, что «он божиею помощью состоит в союзе с башкирцами», и проверять, так ли это, душа не лежала. С другой стороны, скверные вести получили и вожди мятежа. Как раз в это время вернулись несколько нукеров Мурата, сообщив, что в Бахчисарае и даже в Стамбуле «царевича» приняли с почестями, но помочь войском или хотя бы признать «башкирским ханом» не пожелали. Все, что удалось, – доносили очевидцы, – это собрать полторы тысячи кубанских татар, но попытка открыть второй фронт под Терским городком провалилась и бой с астраханскими стрельцами проигран, так что теперь «Мурат-хан» в плену и живым его едва ли кто-то увидит. Особо печально для Алдара и Кусюма было то, что в одну из ночей исчез и «малый хан»: не желая рисковать, ученый Султан-Ходжа по-тихому покинул ставку и ускакал на родимую Кубань.
В мире, в мире… Навсегда?
При таком раскладе не договориться умным людям было просто невозможно, а люди с обеих сторон были умные. Тем паче башкиры многого и не требовали: их устраивали условия, согласованные в свое время с Шереметевым, плюс наказание казанских властей и прибыльщиков за произвол. Хованский признал претензии башкирских вождей приемлемыми и справедливыми, правительство утвердило его решение, понизив в должности Кудрявцева, а против Сергеева, Жихарева и Дохова возбудив уголовные дела. «Пущим же заводчиком всей смуте» (то есть основным козлом отпущения) оказался несчастный каракалпак Мурат, доставленный в Казань и торжественно подвешенный перед кремлем за ребро. На том, в общем, и поладили. Правда, искры носились в воздухе еще года два, грозя новым пожаром. В 1709-м и 1710-м башкиры опять бунтовали, протестуя против попыток все того же Кудрявцева, хоть уже и всего лишь вице-губернатора, саботировать пакт «Хованский – Алдар и Кусюм». Но вспышки эти были локальными, в сравнении с прошлыми незначительными, и новому казанскому боссу, Петру Апраксину, удалось убедить недовольных действовать по закону, самых же упорных уговорили не выпендриваться всадники хан-тайши Аюки, уже постаревшего, помудревшего и теперь служившего «белому царю» верой и правдой. Последняя попытка возобновить «священную войну», предпринятая с помощью каракалпаков, захлебнулась летом 1711 год под Уфой, – не в последнюю очередь потому, что Петр сдержал обещания. Ни один из лидеров мятежа, вплоть до (объективно) предателя Кусюма, не подвергся преследованиям; Кудрявцев, к конце концов, получил полную отставку без пенсиона, а процесс по делу «обидчиков», хотя и затянулся надолго, завершился в 1721-м самым лестным для башкир образом: прибыльщики Дохов с Жихаревым и каратель Сергеев были признаны виновными, осуждены и пошли на эшафот. Желать большего никто и не смел, и в 1725-м, вернувшись из казахских степей, на верность России присягнули самые непримиримые.
На том все и завершилось.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.