И грянул бой

— О какой шутке ведешь речь, Гнат? Ты, как официальная персона, дал слово от имени их сиятельства князя Меншикова!

— Официальные персоны тоже любят пошутковать, сам Государь Петр Алексеевич уважает добрую подначку. Или тебе не нравится, что я пошутковал от имени их сиятельства? Думаю, их сиятельство на меня за это не осерчает, а ежели и пожурит, это уже наше с ним дело.

— Господин полковник... — снова обратился Барабаш к Яковлеву, но тот махнул рукой, и куренной, получив сзади удар прикладом по голове, рухнул без сознания на землю.

— Подсчитали пленников? — спросил Яковлев у подошедшего к нему офицера. — Сколько всего и кто такие?

— Сложили оружие 276 бунтовщиков, из них 26 старшин. Захвачены также два священнослужителя и 160 женщин и детей, сбежавших от нас из обоих Кодаков.

— Имеются ли среди старшин полковники либо чины войсковой старшины?

— Все старшины до единого — куренные атаманы, нет даже сотников или есаулов.

— Ну и ляд с ними, — махнул рукой Яковлев. — Отбери из старшин десяток самых заматерелых бунтовщиков — их с сотней сечевиков мы прихватим с собой в Киев — пускай расправу над ними свершит Государь или князь Меншиков. А остальные смутьяны примут кару здесь, в своем воровском гнезде... [98]

Яковлев замолчал, всматриваясь в группу высадившихся с причалившей шлюпки русских солдат с мушкетами на изготовку. В их центре, поддерживая друг друга, шли четверо запорожцев, среди которых были Дмитро Недоля и атаман Сидоров.

— Откуда эти... мокренькие? — спросил полковник у приблизившегося прапорщика, командовавшего конвоирами. — Уж не из тех, что подались из Сечи в бега?

— Из них, — ответил офицер. — Наши суда потопили на Днепре три казачьи лодки и выловили эту четверку. Кто такие и в каких чинах — не сказывают, но поскольку этот, — указал он на Сидорова, — явно смахивает рожей на донца, к коим вы имеете интерес, я доставил всех к вам.

— Правильно поступили, господин прапорщик. Благодарю за службу. Впрочем, с благодарностью я несколько поторопился, и чтобы заслужить ее, вашим солдатам придется выполнить один мой приказ. Пускай надерут бревен и досок из сидящих на мели негодных судов и сколотят из них крепкий плот, а посредине поставят высокую виселицу на четыре персоны. И сделают это быстро, не ленясь.

— Слушаюсь, господин полковник.

Яковлев подошел к пленным, остановился против Недоли и Сидорова, некоторое время внимательно рассматривал их. Затем скривил губы в недоброй усмешке.

— Не сказываете, кто такие? Ваньку валять вздумали? Валяйте и дальше — недолго осталось. Кто ты такой, — посмотрел полковник на Сидорова, — мне не важно: по бороде и одежке вижу, что донец, а потому не миновать тебе кары, кем бы ты ни был. Ну а ты, милок, — перевел взгляд Яковлев на Дмитро, — зря в молчанку играешь — я тебя запомнил с поры, когда ты в сражении на Днепре полковника Урна жизни лишил. Или скажешь, что не было такого?

— Нет, не скажу — с детства не приучен брехать, — спокойно ответил Дмитро. — Было такое — срубал в том бою собаку-папежника в полковничьем мундире.

— Царского офицера, слугу Государя, именуешь собакой? — нахмурился Яковлев.

— Собака всегда есть собака, какому хозяину ни служила бы, — по-прежнему спокойно сказал Дмитро.

— Выходит, не раскаиваешься в содеянном, бунтовщик? — угрожающе спросил Яковлев. — Покинув Сечь, думал заслуженной кары избежать? Небось жалеешь, что не удалось уплыть с дружками? Не жалей — догонишь их — вон для вашей четверки плот уже сколочен. А чтобы вы мокренькие не простыли, вас за шеи подтянут на перекладине повыше — на ветерке да на солнышке высохнете быстренько. Прапорщик, — обратился Яковлев к офицеру, — всем четверым бунтовщикам петли на шею, а плот на середину Днепра. И тут же возвращайся с солдатами обратно — на реке делать больше нечего. А раз твои ребятушки приноровились суда разбирать да плоты с виселицами сколачивать, пускай смастерят их еще с десяток и вытешут с пяток плах, чтобы было на чем разбойничьи головы рубить. Сейчас я именем Государя примусь суд и расправу над бунтовщиками чинить...

[99]

Утром, сидя в палатке за штофом водки, Яковлев и Галаган подводили итоги минувшей ночи.

— Потери среди своих казаков и драгун князя Волконского ты знаешь, а я потерял 288 солдат и офицеров убитыми и 142 ранеными, — говорил Яковлев, заглядывая в лежавший перед ним лист бумаги. — Захвачены следующие трофеи: 36 медных и чугунных пушек, 4 мортиры, 10 запасных орудийных станков, 12 больших и малых гаковниц, 13 знамен, 4 бочки пороха, 450 пушечных ядер, 600 ручных гранат. К перечисленному следует добавить 30 мешков муки, одну бочку пшена, 304 бочки соли, 696 пустых бочек, а также якори, куски железа, топоры, цепи, бурава, круги проволоки, клещи, молотки, паруса, корабельные канаты.

Яковлев отложил лист в сторону, взял в руки другой:

— А вот перечень добра, взятого из разбойничьей церкви: резной с царскими вратами иконостас, писанные на досках и полотне иконы, восемь больших и малых колоколов, три железных креста с купола, одно евангелие, свечи, воск, ладан...

— Что храм ограбили — плохо, — недовольно заметил Галаган. — Не разбойничье это добро, а божье, и негоже грешным человецам на него покушаться.

— Типун тебе на язык, Гнат Иванович, — испуганно замахал руками Яковлев. — Что городишь? Какой грабеж божьего храма? Выглянь из палатки — Сечь до сей поры полыхает так, что дымом половину Днепра заволокло. Хотел бы, чтобы и церковное добро заодно с разбойничьим вертепом в ничто обратилось? Взятое из храма имущество я лично передам киевскому владыке, а желаешь, забирай его сегодня же для Чигиринских храмов. Берешь?

— Беру. Но только не сегодня — не пристало православному вершить богоугодное дело с пьяной харей. А вот когда вернусь из похода в степь, заберу добро для нужд церквей Чигиринского полковничества обязательно, и по возвращении домой велю отслужить там за твое здравие молебен.

— Благодарствую, друже, — полез целоваться Яковлев. — Но послушай, о каком походе в степь ты упомянул? — насторожился он.

— Какой приказ ты получил? Изничтожить до основания изменническое гнездо, не так ли? Думаешь, перебил-перевешал полторы сотни запорожцев, разогнал остальных, сжег Сечь — и дело сделано? А знаешь, сколько казаков сидит сейчас по хуторам и зимовникам, не желая воевать ни за Мазепу, ни за Скоропадского, но всегда готовых взяться за оружие, если Москва начнет покушаться на их вольности? Тьма-тьмущая — в несколько раз больше, чем было на Сечи. Чтобы избавиться от них, надобно уничтожить хутора и зимовники, сжечь мельницы и крупорушки, разрушить плотины и запруды на речках и степных ручьях, выпустить воду из ставков [100]. Только тогда можно искоренить бунтовщичье племя под корень.

— Ну и голова у тебя, Гнат Иванович, — восхитился Яковлев. — Верно говоришь — искоренять бунтарское племя под корень, так искоренять. Вот тебе в том моя рука!

— Коли говорю верно, допиваем штоф, отсыпаемся, а вечером отправляемся в поход. Тебе или Шарфу на судах следует навести должный порядок на притоках Днепра и Чертомлыка, а я со своими казаченьками и драгунами и донцами Кандыбы заберусь поглубже в степь и похозяйничаю там.

— Быть по-твоему, Гнат Иванович...

[101]

О разгроме Сечи царь Петр узнал из сообщения Меншикова 23 мая, и в ответном письме ему написал: «Сегодня получили мы от вас письмо, в котором объявляете о разорении проклятого места, которое корень злу и надежда неприятелю была, что мы, с превеликою радостию услышав, господу, отомстителю злым, благодарили с стрелбою». Радость была столь велика, что Петр не преминул тут же поделиться ею с сыном Алексеем, отправив ему вечером того же дня письмо: «Сего моменту получили мы ведомость изрядную от господина генерала князя Меншикова, что полковник Яковлев с помощью божиею изменничье гнездо, Запорожскую Сечь, штурмом взял и оных проклятых воров всех посек и тако весь корень отца их, Мазепы, искоренен».

98

Приговор доставленным полковником Яковлевым из Сечи запорожцам вынесет лично царь Петр — каждого десятого казнить, остальных сослать в Сибирь на каторжные работы

99

«Учинилось у нас в Сечи то, что по Галагановой и московской присяге, товариству нашему голову лупили, шею на плахах рубили, вешали и иные тиранские смерти задавали, и делали то, что и в поганстве, за древних мучителей не водилось: мертвых из гробов многих не только из товариства, но и чернецов откапывали, головы им отсекали, шкуры лупили (сдирали) и вешали», — из свидетельства казака-очевидца расправы над Сечью экспедиции полковника П. Яковлева. «Многих из них Россияне порубили и многих, в полон взяв, за их к себе измену, вешали и на плотах пущали в них реки Днепра», — пишет о тех же событиях ген.-майор русской службы немец Ригельман

100

Ставок — пруд

101

Полковник Галаган Г. И. «за верныя службы свои» был по достоинству отмечен русским правительством. После Полтавы Петр пожаловал ему в Чигиринском полковничестве село Боровица с несколькими хуторами, а киевский губернатор князь Дмитрий Голицын получил царский указ: «Иметь к Галагану призрение, держать его в охранении и в требовании, и в чем будет просить, чинить ему вспоможение». 24 декабря 1713 г. Голицын велел гетману Скоропадскому выдать Галагану проездные документы до Санкт-Петербурга, где тот в знак «особой царской милости» получил в собственность село Веремеевку и «несколько сот рублев денег»