«Опыты» мудреца

Доблесть, которою так жаждут прославиться, может проявиться при случае столь же блистательно, независимо от того, надето ли на нас домашнее платье или боевые доспехи, находитесь ли вы у себя дома или в военном лагере, опущена ли ваша рука или занесена для удара.

Страх ощущается нами с большею остротою, нежели остальные напасти.

Столько имен, столько побед и завоеваний, погребенных в пыли забвения, делают смешною нашу надежду увековечить в истории свое имя захватом какого-нибудь курятника, ставшего сколько-нибудь известным только после своего падения.

Крайняя степень страха выражается в том, что, поддаваясь ему, мы даже проникаемся той самой храбростью, которой он нас лишил в минуту, когда требовалось исполнить свой долг и защитить свою честь.

Многих из тех, кого помяли в какой-нибудь схватке, израненных и еще окровавленных, назавтра можно снова повести в бой, но тех, кто познал, что представляет собой страх перед врагом, тех вы не сможете заставить хотя бы взглянуть на него.

Смелый поступок не должен непременно предполагать доблесть у совершившего его человека, ибо тот, кто по-настоящему доблестен, будет таковым всегда и при всех обстоятельствах.

Страх то придает ногам крылья, то приковывает их к земле.

Ценность и достоинство человека заключены в его сердце и в его воле; именно здесь – основа его подлинной чести.

Кто заражен страхом болезни, тот уже заражен болезнью страха.

Что касается трусости, то, как известно, наиболее распространенный способ ее наказания – это всеобщее презрение и поношение. Есть основание опасаться, что позор не только повергает в отчаяние тех, кто наказан подобным образом, и не только доводит их до полнейшего равнодушия, но и превращает порой во врагов.

Совсем не трудно изображать храбреца, пока не приступишь к выполнению замысла.

Распространять молву о наших деяниях и выставлять их напоказ – это дело голой удачи: судьба дарует нам славу по своему произволу.

Страх – это страсть воистину поразительная, и врачи говорят, что нет другой, которая выбивала бы наш рассудок из положенной ему колеи в большей мере, чем эта.

Молчаливость и скромность – качества, в обществе весьма ценные.

Привычка терпеливо трудиться – это то же, что привычка терпеливо переносить боль.

Вежливость ничего не стоит, но приносит много.

Честный человек предпочтет скорее расстаться со своей честью, чем с чистой совестью.

Пытливости нашей нет конца: конец на том свете.

Существуют вещи, которые только затем и прячут, чтобы их показать.

Чрезмерно сильное горе подавляет полностью нашу душу, стесняя свободу ее проявлений.

Обвинениям в адрес самого себя всегда верят, самовосхвалению – никогда.

У животных есть та благородная особенность, что лев никогда не становится из малодушия рабом другого льва, а конь – рабом другого коня.

Величие победы измеряется степенью ее трудности.

Полное согласие – свойство для беседы весьма скучное.

…Не достигнув желаемого, они сделали вид, будто желали достигнутого.

Взять город приступом, выслать посольство, царствовать над народом – все это блестящие деяния. Смеяться, любить и кротко обращаться со своей семьей, не противоречить самому себе – это нечто более редкое, более сложное и менее заметное для окружающих.

Не все, что колеблется, падает.

Все средства – при условии, что они не бесчестны, – способные оградить нас от бедствий и неприятностей, не только дозволены, но и заслуживают всяческой похвалы.

Сильное воображение порождает событие.

Открывать свое сердце состраданию свойственно людям снисходительным, благодушным и мягким.

Оставаться равнодушным к слезам и мольбам и уступать единственно из благоговения перед святынею доблести есть проявление души сильной и непреклонной.

Скорбь – чувство, всегда приносящее вред, всегда безрассудное, а также всегда малодушное и низменное.

Душа мудреца не способна устоять перед обрушившимися на нее впечатлениями и образами, и этот мудрец отдает законную дань природе, когда бледнеет и съеживается, заслышав, к примеру, раскаты грома или грохот обвала. То же самое происходит, когда его охватывают страсти… Мудрец не свободен от душевных потрясений, но он умеряет их.

Наши намерения являются судьями наших поступков.

Раскаяние требует жертв.

Мы не можем отвечать за то, что сверх наших сил и возможностей.

Превосходная память весьма часто уживается с сомнительными умственными способностями.

Я посоветовал бы человеку, говорящему медлительно, стать проповедником, а человеку, говорящему живо, – адвокатом.

Нашему остроумию, как мне кажется, более свойственны быстрота и внезапность, тогда как уму – основательность и медлительность.

Умение держать себя с людьми – вещь очень полезная. Подобно любезности и красоте, оно облегчает нам доступ в общество и способствует установлению дружеских связей.

Людей… мучают не самые вещи, а представления, которые они себе создали о них.

Всякое убеждение может быть достаточно сильным, чтобы заставить людей отстаивать его ценою жизни.

В чем бы они (добродетели) проявляли себя, если б не существовало страдания, с которым они вступают в борьбу?

Страдание захватывает нас настолько, насколько мы поддаемся ему.

Наше представление о вещах – дерзновенная и безмерная сила.

Как учение – мука для лентяя, а воздержание от вина – пытка для пьяницы, так умеренность является наказанием для привыкшего к роскоши, а телесные упражнения – тяготою для человека изнеженного и праздного и тому подобное.

Храбрости, как и другим добродетелям, положен известный предел, преступив который, начинаешь склоняться к пороку.

Что бы ни говорили, но даже в самой добродетели конечная цель – наслаждение.