Страница 22 из 29
Мне не терпелось с ним встретиться, однако судьба все время разводила нас. Ведь в Святой земле рыцарь не ведет оседлую жизнь – приходится то и дело мчаться на север или на юг, нести сторожевую службу в глухих местах, вступать в стычки с неверными. Когда я возвращался в Иерусалим, Ги д’Орнейль оказывался на порубежье, если же я уезжал по делам ордена, Ги возвращался ко двору или сопровождал его величество в поездках.
А потом случилось несчастье. Бодуэн Иерусалимский гостил у графа Моавского, и с ним находился верный Ги д’Орнейль. Граф Моавский устроил охоту для Бодуэна, но во время лова король в пылу травли пересек границу графства и попал в плен к турецкому эмиру Балоку. Это был огромный позор для всего христианского мира. Позор несколько уменьшало лишь то, что на месте, где схватили короля, произошло настоящее побоище. Охранники его величества стояли за своего сеньора насмерть, и земля была просто усеяна их трупами. Как и трупами турок. Однако следов Ги д’ Орнейля не обнаружили. Он исчез. Поэтому все решили, что именно он и был тем Иудой, который навел людей Балока на короля.
В том равновесии сил в Палестине, когда миры христиан и сарацин столь тесно переплетены, предательство – вещь не самая удивительная. И никто не сомневался, что д’Орнейль предатель. Его заклеймили позором и, прокляв, занялись более насущным делом – надо было собирать деньги на выкуп короля и охранять границы его владений.
Почти два года мы ничего не знали о Ги д’Орнейле. Потом король совершил побег из плена и был радостно встречен своими подданными – как христианами, так и мусульманами. Тогда Бодуэн упомянул, что Ги отчаянно сражался за него, убил немало воинов-сарацин, но в конце концов на него набросили аркан и эмир Балок велел живым доставить к нему столь искусного воина. Позже стало известно, что Ги принял ислам и живет в почете у эмира. В любом случае имя его осталось проклятым и презираемым.
Минул еще год. И до нас дошла весть, что на землях атабега Алеппо появилась банда, которая совершает отчаянные набеги на караваны. Атабег был в мире с королем Иерусалима и обратился к Бодуэну, прося помочь ему истребить злодеев, наносящих его торговле такой урон. Особо он назначил награду за голову предводителя – Черного Сокола, как именовали его местные жители. Работа по поимке бандитов всегда выпадала на долю тамплиеров. И магистр ордена Храма поручил это задание мне.
Я не стал рассказывать, как долго мы охотились за людьми Черного Сокола, сколь они были неуловимы и как исчезали, словно растворяясь среди выжженных камней Сирии, когда нам казалось, что они уже окружены. Но невольно мы прониклись уважением к предводителю банды, восхищались его тактикой, ловкостью, отвагой. К тому же люди Черного Сокола грабили только купцов-арабов, но ни разу не обидели паломников-христиан. Для нас, рыцарей Храма, это много значило. И хотя мы обязаны были охранять караваны союзников-мусульман, но в душе сочувствовали Черному Соколу.
– Но однажды, – продолжал я, – мы все же столкнулись с бандой и вступили в схватку. Отряд разбойников оказался куда многочисленнее, чем мы ожидали, и они лучше знали местность. Мы попали в западню, оказались окружены. Я видел, как один за другим гибли мои соратники, пока сам не был ранен и упал с коня.
Очнулся в какой-то пещере. Слабость от потери крови была так велика, что я еле мог пошевелиться. Оставалось неподвижно наблюдать, как пируют разбойники, шумно деля оружие, добытое в схватке.
Только один из них не принимал участия в общем ликовании. Одетый, как кочевники-бедуины – покрывало, схваченное на лбу войлочным кольцом, широкие шаровары, – он сидел в стороне с отсутствующим видом, и я сразу догадался, что это – предводитель. Он был молод, смугл и черноглаз, но что-то в его чертах подсказало мне, что он не араб, а европеец. Предводитель вскоре почувствовал, что я смотрю на него, и взгляды наши встретились. В его глазах не было ничего, кроме тоски.
Приблизившись, он заговорил со мной на прекрасном нормандском. Суть его речи сводилась к тому, что он знает, кто я. Поэтому мне и была дарована жизнь – ведь за рыцаря-тамплиера заплатят хороший выкуп.
Я ответил, что тому, кто сошелся с неверными и вдобавок с грабителями, наверняка придется гореть в аду. Мои слова не задели его. Усмехнувшись, предводитель заметил, что ему это ведомо и без меня, и в голосе его звучала горечь.
Тогда я не знал, что это Ги д’Орнейль. Когда же разбойники привели ко мне лекаря-араба, тот сболтнул, что Черный Сокол некогда служил у христиан, а затем жил на попечении эмира Балока, пока не ступил на стезю разбоя. Тут-то меня и осенила догадка.
Спустя несколько дней воины ордена снова выследили отряд Черного Сокола и нанесли ему жестокое поражение. Лишь считанные разбойники вернулись в свое логово в пещере, горя желанием выместить на мне злобу.
Вот тогда-то изгой Ги и встал на мою защиту – один против всех. И крест честной! – я не мог сдержать восхищения. Он был словно бог войны, словно целый рой разъяренных демонов! Никогда не видел, чтобы смертный человек так сражался.
Он отстоял меня, а ночью тайно вывел из пещеры, дав лошадь, воды и указав путь. Я спросил – что скажут его сотоварищи, обнаружив мое бегство, но в ответ он беспечно махнул рукой.
И тогда я назвал его по имени.
Ги вздрогнул и помрачнел.
– Не стоило показывать, что вы узнали меня.
В его голосе даже прозвучала угроза, но я его не боялся. Не погубит же он меня теперь, когда сам спас.
– Я сохраню в тайне, что узнал вас, клянусь своей рыцарской цепью. И отныне я буду молиться за вас, чтобы вы порвали со своим теперешним положением и вновь стали гордостью христиан.
Он расхохотался.
– Напрасные усилия! Я так опорочен, что не все ли равно, как я встречу свой конец. Среди собратьев по вере меня считают предателем. Вдобавок меня принудили принять ислам, а христиане подобного не прощают.
– Что бы вам ни пришлось пережить, сударь, вы не нарушили главной заповеди – любить ближнего, как самого себя. И, спасая меня, доказали это.
Он долго смотрел на меня.
– Вы думаете, у меня еще есть шанс?
– Отчего нет? Вспомните притчу о заблудшей овце и слова Спасителя: «…На небесах более радости об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Поэтому оставьте свое пагубное занятие, вернитесь в лоно Святой Матери Церкви и…
– Кто мне поверит? Здесь, в Святой земле, я слишком известен и осквернен.
– Что с того? Мир велик. Там, где о вас ничего не знают, можно начать все сначала. И вновь стать достойным рыцарем.
– Аминь, – тихо сказал он и ушел в ночь.
Больше я его не видел. Но вскоре узнал, что банда Черного Сокола перестала быть ужасом караванных путей. Более того, как-то один из побывавших в Иерусалиме паломников поведал, что некий Ги из Святой земли побывал в Риме и сам Папа принял у него исповедь, дав отпущение грехов. Мне очень хотелось верить, что это и был мой спаситель.
Я умолк, глядя на Риган. Огонь в очаге почти угас, она сидела, кутаясь в шаль, и я не видел ее лица.
Я продолжил:
– Одного я не понимаю – как этот человек, с таким трудом получивший прощение, мог вновь нарушить закон, да так, что сам Генрих Боклерк объявил его своим врагом?
И тут Риган всхлипнула, громко, с дрожью.
– Когда Гай родился… В тот день умерла наша мать, дав ему жизнь. Для отца это был удар. Он был словно не в себе. А в доме было несколько нищих, решивших, что если у хозяина родится сын, их щедро угостят. Отец это понимал и разозлился. Он выгнал их всех вон, хотя была зима и на улице завывала метель. И все они погибли. Все, кроме одной старухи. Она стояла за частоколом усадьбы и проклинала отца… и его сына. Как потом рассказывала моя нянька-валлийка, у Гая тогда на груди появилась отметина – опущенный углом вниз треугольник. А там, в Уэльсе, говорят, что это знак изгнанника. Вот мой брат и изгнанник… на всю жизнь.
Я сел рядом с ней.