Страница 5 из 14
Плеханов же и в начале века, и позднее, уже после Октябрьского переворота, в том же «Открытом письме», указывал на очевидную разницу между городским и сельским пролетариатом: «Рабочий класс может рассчитывать на поддержку среди крестьян, из которых до сих пор состоит наибольшая часть населения России. Но крестьянству нужна земля, в замене капиталистического строя социалистическим оно не нуждается… хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдёт помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма». Но не мог Плеханов предполагать, что большевики, отобрав землю у помещиков, «забудут» передать её крестьянам, как обещали, и уничтожат лучшую, зажиточную часть единоличных хозяев.
Зато пугающая точность предвидения Плеханова проявилась в следующем его утверждении: «Если бы, захватив политическую власть, наш пролетариат захотел совершить „социальную революцию“, то сама экономика нашей страны осудила бы его на жесточайшее поражение». Действительно: российский социализм в итоге, в последней четверти ХХ в. потерпел сокрушительное поражение в конкуренции с рыночной экономикой Запада. Кроме того, так же, как и в случае с пролетариатом, масса сельского населения в России была в то время куда менее образованной (точнее — вовсе необразованной), в сравнении с населением в Европе.
Ленин, однако, с самого начала рассчитывал не только на поддержку пролетариата крестьянством внутри страны, но и на поддержку мирового пролетариата. И как же он ликовал — а вместе с ним и делегаты VI чрезвычайного съезда Советов, проходившего в ноябре 1918 г. и посвященного первой годовщине Октябрьского переворота (вновь слегка забегаем вперёд), — когда обсуждалась как свершившийся факт революция в Германии! Но и тут предвидение Плеханова оказалось устрашающе точным: «Говорят: то, что начинает русский рабочий, будет докончено немецким. Но это — огромная ошибка. / Спора нет, в экономическом смысле Германия гораздо более развита, чем Россия. „Социальная революция“ ближе у немцев, чем у русских. Но и у немцев она ещё не является вопросом нынешнего дня. Это прекрасно сознавали все толковые германские социал-демократы как правого, так и левого крыла, ещё до начала войны. А война ещё более уменьшила шансы социальной революции в Германии, благодаря тому печальному обстоятельству, что большинство немецкого пролетариата с Шейдеманом во главе стало поддерживать германских империалистов. В настоящее время в Германии нет надежды не только на „социальную“, но и на политическую революцию. Это признаёт Бернштейн, это признаёт Гаазе, это признаёт Каутский, с этим наверное согласится Карл Либкнехт. / Значит, немец не может докончить то, что будет начато русским. Не может докончить это ни француз, ни англичанин, ни житель Соединённых Штатов. / Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая в конце концов заставит его отступить далеко назад от позиций, завоёванных в феврале и марте нынешнего года» (выделено мной. — А. А.-О.).
Но на II съезде РСДРП (вернёмся вновь к нему), проходившем в июле-августе 1903 г., ни Ленин, ни Плеханов не могли знать о предстоявших тектонических сдвигах в социальном и государственном устройстве России. Кстати, съезд этот не случайно проходил в Брюсселе, а затем в Лондоне (бельгийские власти заставили делегатов перенести заседания в «другое» место). И это тоже очень важный момент для рассмотрения нашей темы: дело в том, что к началу работы съезда российские власти прекрасно отдавали себе отчёт, откуда исходит настоящая угроза общественному спокойствию, и поэтому очевидно, что подобное «мероприятие» заведомо не могло быть организовано на российской территории. В Уставе о цензуре и печати от 1890 г. (четвёртом по счёту и последним в истории России) в статьях 95 и 96 прямо говорилось о необходимости не допускать к публикации «сочинений и статей, излагающих вредные учения социализма и коммунизма, клонящиеся к потрясению или ниспровержению существующего порядка и к водворению анархии»[9] (выделено мной. — А. А.-О.). Такое же понимание угрозы, исходящей от крайних течений социализма, укрепилось и во властных верхах европейских промышленно развитых государств. И «вредность» этих учений к началу работы II съезда РСДРП, конечно же, только возросла: вопросы обсуждались всё менее теоретические, началось уже, незаметно для самих участников, накопление опыта и шлифовка навыков для подготовки к захвату власти — какой бы эта цель ни казалась далёкой в 1903 г. И процесс этот наиболее ярко проявился как раз в ходе работы съезда: между его главными участниками разногласия сразу возникли по, казалось бы, сугубо техническому вопросу о том, кого выбирать для руководства работы съездом — бюро или президиум и сколько делегатов должны войти в эти органы. Но именно тут фактически проявились и противоречия по существу дела: как «делать» политику — путём дискуссии, выяснения и учёта разных мнений или путём принятия решений и жёсткого контроля за их исполнением со стороны небольшой группы партийных вождей. Чем на практике закончилось в 1917 г. выяснение отношений по этому «техническому» вопросу между лидерами российской социал-демократии, известно. Но нам ведь важен и сам процесс — то, как именно это произошло. «Заметим наперёд, — пишет Ленин в своём „Рассказе о II съезде РСДРП“, — что раскол искряков был одним из главных политических результатов съезда, и желающему ознакомиться с делом надо обратить поэтому особое внимание на все эпизоды, связанные, хотя бы отдалённо, с этим расколом».
Итак — бюро или президиум? Мартов предлагал избирать президиум из девяти делегатов, и уже из их числа — троих в бюро. Ленин же выступал за выбор лишь троих «для держания в строгости» (кого и зачем?!). В результате избрали троих, в том числе Ленина, но без Мартова. Однако «держанию в строгости» делегатов это не помогло, потому что одно за другим возникали разногласия: то по вопросу о позиции отдельных членов организации «Искры», то по проблеме «равноправия языков». Характерным был эпизод с принятием 1-го пункта устава партии. В ленинской редакции он звучал так: «Членом Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, признающий её программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций» (курсив Ленина). Мартов же предлагал вместо слова «участие» записать: «работой под контролем и руководством одной из партийных организаций» (курсив Ленина).
Всякому здравомыслящему человеку ясно, что по существу никакой разницы в этих формулировках нет. А при более пристальном рассмотрении может показаться, что именно формулировка Мартова, не в пример ленинской, была более жёсткой. Но какой смысл вкладывали Ленин и Мартов каждый в свою формулировку? В понимании Ленина было «необходимо сузить понятие члена партии для отделения работающих от болтающих, для устранения… такой нелепости, чтобы могли быть организации, состоящие из членов партии, но не являющиеся партийными организациями, и т. д. Мартов стоял за расширение партии и говорил о широком классовом движении, требующем широкой — расплывчатой организации и т. д.», причём слово «расплывчатой» представляется здесь сугубо личным выражением Ленина, употребляемым для убедительности: мало вероятно, что сам Мартов в реальности съезда предлагал строить партию на «расплывчатом» фундаменте. Да и что плохого в стремлении Мартова расширить возможности для участия в партии? Только то, что пришлось бы учитывать много разных мнений, и это на самом деле мешало бы движению этой партии к власти. Так в итоге и произошло: большевики пришли к власти, а меньшевики, не только Мартов, но и Плеханов, остались дискутировать «за бортом». Но всё дело в том, для чего люди добиваются власти и как её потом используют. Как использовали власть большевики и чем это закончилось, хорошо известно. Тем не менее тут Ленину невозможно отказать в предвидении, которое и помогало планировать партийную работу: ему с самого начала было совершенно ясно, что для захвата власти нужна жёстко структурированная организация, а не дискуссионный клуб. Мартову это не представлялось столь очевидным, как, видимо, не представлялась очевидной сама необходимость вооружённого захвата власти. Именно это имел в виду Бердяев, когда впоследствии утверждал: «Пусть меньшевики имели тот же конечный идеал, что и Ленин, пусть они также преданы рабочему классу, но у них нет целостности, они не тоталитарны в своём отношении к революции. Они усложняли дело разговорами о том, что России сначала нужна буржуазная революция, что социализм осуществим лишь после периода капиталистического развития [и, очевидно, были правы. — А. А.-О.], что нужно ждать развития сознания рабочего класса, что крестьянство класс революционный и пр… Для Ленина марксизм есть прежде всего учение о диктатуре пролетариата. Меньшевики же считали невозможной диктатуру пролетариата в сельскохозяйственной, крестьянской стране. Меньшевики хотели быть демократами, хотели опираться на большинство. Ленин не демократ, он утверждает не принцип большинства, а принцип подобранного меньшинства».
9
Устав о цензуре и печати // Свод законов Российской империи. Т. 14. — СПб.: Издание кодификационного отдела при Государственном совете, 1890. — С. 1–46 (внутр. нумерация).