Страница 24 из 29
Между тем роли спорщиков стоило бы поменять на противоположные. Именно позиция Погодина была, как выясняется, проукраинской, тогда как его оппонент Максимович защищал право малороссов на наследие Киевской Руси, принципиально не выделяя украинскую историю как самостоятельную. Погодин писал свою статью после российского «открытия Украины». Великорусские путешественники уже не раз посещали Малороссию и опубликовали целый ряд соответствующих путевых заметок. К тому времени был описан общий характер малороссов, изданы сборники народных песен и дум, с энтузиазмом прочитаны малороссийские повести Гоголя. Уже оставила свой след в российской мысли ходившая в списках анонимная «История русов», и в 1846 году, за пять лет до написания статьи Погодина, ее наконец опубликовали в Москве. Словом, великорусская публика уже была вполне осведомлена, что малороссы представляют собой отдельный и вполне любезный, покладистый народ.
Конец 1840-х – начало 1850-х годов приходится, как известно, на эпоху Николая I и воспринимается как время реакции во всех без исключения сферах культурной и общественной жизни. Эта эпоха была, однако, гораздо более сложной; и по отношению к украинцам государство порой демонстрировало весьма значительную толерантность. Члены Кирилло-Мефодиевского общества, сурово наказанные властями, воспринимались как потенциально опасные вовсе не из-за украинофильских мотивов своих трудов, а из-за славянофильской идеи будущей конфедерации народов, которая подрывала и внешнеполитический статус-кво, и легитимность европейских монархий[286]. С 1833 года, правда, существовала официальная формула «православие, самодержавие, народность», но даже она оставляла для «народности» еще довольно широкие границы толкования, при условии безусловного соблюдения первых двух принципов. Следует оговорить, что обычное понимание «народности» в этой формуле как национального (русского) характера государства, еще усугубляющееся в англоязычных работах переводом понятия как Nationality, скорее всего неверно. «Народность» в формуле Уварова выражала почти мистическую идею особой природы самодержавной власти в России, осуществляемой в единении с народом и с народного согласия. Именно в таком смысле было интерпретировано начальное событие российской государственности – призвание варягов, означающее, что в самом своем истоке самодержавие стало добровольным выбором народа. Несколько позднее интересующего нас времени подобная идеология была положена в основание празднования 1000-летия России (1862). Иногда с Уваровым ошибочно связывают рождение официального российского национализма, который будто бы отрицал право других славянских народов империи претендовать на свою отдельную культуру и историю. В действительности такие попытки «национализации» империи станут характерными скорее для эпохи Александра III.
(Укажем в скобках, что языковой вопрос в то время еще не связывался с имперской лояльностью. Сам С.С. Уваров, творец формулы «официальной народности», например, по отзыву И.М. Снегирёва, «по-немецки говорил хорошо, а в русском затруднялся»[287] (1832); другой знаменитый патриот того времени, фактически организовавший и финансировавший все изучение российских древностей – граф Н.П. Румянцев, как позднее вспоминал Елпидифор Барсов, был человеком «французского воспитания, не вполне владел русским языком и даже писал с ошибками»[288].)
Империя, которой управлял Николай I, оставалась в большой мере династическим государством, где связь между разными ее частями обусловливалась не единством нации, а лояльностью подданных и исторической последовательностью присоединения провинций. Соответственно, в 1830–1840-е годы еще не сложилось представления о единой имперской истории, которая не допускала бы локальных исторических нарративов или исключала бы их появление. Напротив, создание таких историй считалось делом вполне верноподданническим и патриотическим. Никакой угрозы в них еще не видят: первое издание «Истории Малой Руси» Дмитрия Бантыш-Каменского читают великие княжны, а новое издание книги (1830) автору было позволено посвятить самому императору.
Польское восстание 1830 года лишь способствовало благосклонному отношению властей к каким-либо историческим сочинениям, которые «отвоевывали» бы территорию Юго-Западной Руси, освобождая ее из-под власти польской истории в минувшем и от польского влияния в настоящем. Украинцев в этом деле рассматривают как очевидных союзников, и правительство финансирует целый ряд научных, просветительских, общественных и издательских институций, в том числе таких, которые призваны содействовать поискам местных древностей, изучению истории края и в целом должны выявлять русский облик края и исторические права на него русской истории.
Итак, Погодин пишет свою статью в 1851 году, а публикует в 1856-м уже при новом императоре, начало царствования которого ознаменовалось существенной либерализацией. Но, вместе с тем, пишет он и до Валуевского циркуляра 1863 года, и до Эмского указа 1876 года, жестко ограничивших и права украинского языка, и деятельность местных патриотов. Но пока Малороссия легитимно признана как нечто своеобразное и должна иметь свою историю (в рамках империи), подобно тому, как свою историю имеют Польша и Финляндия. В этом смысле очень характерно звучит высказывание члена Главного управления по делам печати цензора Муханова, который в 1861 году специально отмечал по поводу малороссийской истории:
Цензура вообще не может и не должна препятствовать обнародованию специальных сочинений, касающихся истории разных областей империи, бывших некогда отдельными и ныне составляющих с ней одно целое, если только сочинения эти написаны с чисто ученою целью, без всякой мысли о возможности самостоятельного существования тех областей и без всяких сепаратических учений и настроений[289].
Погодин – славянофил. Для него отрицать существование малороссов и их истории невозможно; наоборот, он считает, что малороссийский народ «носит все признаки самобытного племени». Такое убеждение было присуще и прочим славянофилам во времена создания погодинской статьи. Так, например, Юрий Самарин написал в 1850 году в Киеве в своем дневнике:
Пусть же народ украинский сохраняет свой язык, свои обычаи, свои песни, свои предания; пусть в братском общении и рука об руку с великорусским племенем развивает он на поприще науки и искусства, для которых так щедро наделила его природа, свою духовную самобытность во всей природной оригинальности ее стремлений; пусть учреждения, для него созданные, приспособляются более и более к местным его потребностям. Но в то же время пусть он помнит, что историческая роль его – в пределах России, а не вне ее, в общем составе государства Московского[290].
История и политика в это время еще не воспринимаются как нечто единое. Можно последовательно утверждать отдельность своей или чужой истории и не делать из этого никаких политических выводов на будущее. В 1845 году Погодин утверждал, что между великороссами и украинцами существует значительная разница с этнической точки зрения:
Великороссияне живут рядом с малороссиянами, исповедуют одну веру, имеют одну судьбу, долго одну историю. Но сколько есть различия между великороссиянами и малороссиянами! Нет ли у нас большего сходства в некоторых качествах даже с французами, чем с ними? В чем же состоит сходство? Этот вопрос гораздо затруднительнее[291].
Следовательно, он был готов идти достаточно далеко, возможно, даже дальше самих украинцев, в признании малороссов народом, отдельным от россиян. Но если они существуют, то должны обладать и своей историей. Проблемой для Погодина остаются ее истоки. Когда начинается малороссийская история, если она отлична от великорусской? Ведь ясно, что не в Киевской Руси, поскольку место тут уже занято. Значит, начинается она тогда, когда малороссы появляются как заметная этническая или историческая группа. К чему бы ни обращался российский историк, везде он мог найти лишь единственную версию ответа – во времена после татаро-монгольского нашествия.
286
Как становится ясным из циркуляра, разосланного тогда самим С.С. Уваровым (см.: Saunders D. The Ukrainian Impact on Russian Culture. 1750–1850. Edmonton, 1985. Р. 233–234. См., впрочем, противоположную интерпретацию официальной позиции: Миллер А.И. «Украинский вопрос»… С. 56–58).
287
Иван Михайлович Снегирёв и дневник его воспоминаний. СПб., 1871. С. 112. Одна из первых инициатив Уварова на посту министра народного просвещения состояла в организации при Дерптском университете ежемесячного издания «Dorpater Jahbücher für Literatur, Statistik und Kunst besonders Russlands». Предшественник Уварова князь Ливен, который, возможно, также мог испытывать проблемы с русским языком, так закончил свою речь перед профессорами Московского университета в 1828 году: «Я русский и вы русские!»
288
Переписка государственного канцлера графа Н.П. Румянцева с московскими учеными, с предисл., примеч. и указат. Е.В. Барсова // Чтения в имп. Обществе истории и древностей российских. 1882. Кн. 1. С. II.
289
Цит. по: Миллер А.И. «Украинский вопрос»… С. 64. Разъяснения Муханова были вызваны сомнениями цензора В. Бекетова по поводу «Хмельниччины» Пантелеймона Кулиша. Бекетов обратился в Главное управление по делам печати с вопросом: «Может ли вообще быть допущена история Малороссии, в чем как бы высказывается самостоятельность этого края?» и получил приведенный выше ответ.
290
Из дневника, веденного Ю.Ф. Самариным в Киеве, в 1850 году // Русский Архив. 1877. № 6. C. 232.
291
См.: Погодин М.П. Ответ П.В. Киреевскому // Москвитянин. 1845. № 3. С. 57. Отд. Науки. [В этом же номере помещен его отклик на статью Максимовича: Максимович М.А. О народной исторической поэзии в древней Руси: (Письмо к М.П. Погодину).]