Аносов

Наступил, наконец, праздничный вечер. С минуты на минуту в зале офицерского собрания ждали появления Аносова с женой.

Анна Кононовна была уже одета и несколько раз посылала узнать, скоро ли освободится Павел Петрович.

— Кажется, немало дней в году, можно бы и в будни проделать эти опыты. Так нет же, он еще там возится, — говорила она, все более раздражаясь.

Чуть ли не в десятый раз бегала девушка в плавильню. Был восьмой час вечера, когда она, вернувшись оттуда, вбежала в дом ни жива ни мертва, и только могла выговорить одно слово: «горят!»

Анна Кононовна поняла, что случилось несчастье, и, несмотря на мороз, как была в бальном платье, так и побежала через площадь на фабрику. В плавильне она увидела Аносова, склонившегося над лежавшим на полу человеком. Павел Петрович был очень бледен. Анна Кононовна со слезами бросилась к нему, и он не удивился внезапному появлению жены.

— Все обошлось. Могло быть и хуже.

А затем, обращаясь к кому-то из рабочих, спросил:

— Что ж лекарь-то не идет?

— Он не в себе, — ответил посланный за лекарем.

— То-есть пьян, свинья, — рассердился Аносов. — Окатить его холодной водой и привести немедленно!

— Сейчас снова побегу.

Тогда только Анна Кононовна увидела, что рука мужа обернута белым шарфом.

— Что с рукой?

— Пустяки.

К ним подошел Швецов.

— Придется Николаю-угоднику большую свечу поставить, — сказал он очень серьезно. — Чудом ведь спаслись.

Аносов нехотя выговорил:

— Под таким дождем из расплавленного металла мне еще бывать не приходилось. Хорошо, что зима — одежда нас спасла.

И тут же добавил:

— Вероятно, неравномерно просушилась форма… А опыт придется повторить.

Явился, наконец, лекарь. У подмастерья оказался ожог ноги. Аносов приказал отнести его домой, снабдить лекарствами и выдать денег на лечение.

Вслед за Анной Кононовной прибежала и девушка, она принесла ей ротонду на беличьем меху. Павел Петрович укутал жену, и они отправились домой.

— Сообщить, чтобы без нас открыли бал? — спросила она.

— Нет…

Аносов умылся, надел парадный мундир с орденами. Рука ныла, пришлось сделать перевязь через шею. Так он уже поздно вечером появился на балу.

Все удивлялись, что в этот вечер Аносов был, как никогда, весел и приветлив.

А назавтра Аносов начал приготовления к повторению опыта. На сей раз просушка велась еще тщательнее, и ответ на волновавший Аносова вопрос был получен.

«Я повторил опыт… Успел вылить сталь, но при ковке она на поверхности получала трещины и плены, происшедшие, вероятно, от прикосновения стали к глине и песку. Сей опыт считаю я достойным замечания в особенности потому, что на стали сохранились узоры более явственные, нежели на вылитой обыкновенным способом; что они были подобны булатным и что имели даже тот вид и расположение, какое бывает на стали, не вылитой в форму и приготовленной с помощью флюса и окалины…» А в примечании Аносов подчеркивает: «Из этих данных следует заключить, что уничтожение узора в стали зависит более от доступа воздуха, нежели от скорости охлаждения…»

Опыты велись в разных направлениях. Аносов испробовал графиты разного качества и разнообразные флюсы. Сто тридцать восьмую плавку он провел на графите от тиглей, в качестве флюса применил кварц.

Результат: «На клинках оказались узоры шама».

Клинки, откованные из булата, полученного от сто тридцать девятой плавки, «составляли изрядный хорасан с узорами средней величины».

В примечании Аносов записал: «При повторении сих опытов замечено, что графитные пассауские тигли заключают неодинаковый графит. Опыты остановил до отыскания лучшего графита, а до получения оного я заменил его простыми карандашами с деревом».

Аносов уже предвидел близкую победу. Он искал не один, а несколько ключей к скрытой в веках тайне.

«За сими опытами, — пишет он в своем труде «О булатах», — следовали другие, клонившиеся к сплавлению графита без обожженного кварца, так как в этом флюсе я подозревал влияние силиция на булат. Избежать кварца я считал возможным и потому, что железные руды могут служить флюсом для расплавления графита и для получения самого булата. Но опыты (146–148) показали, что прибавление обожженной железной руды или окисла железа лишает булат узоров; между тем как тот же графит с кварцем (149) обращал железо в булат».

Аносов научился управлять процессом, он нашел тайну булата.

«Опыты показали, — заявляет он, — 1) что булат может быть получен без графита из всякого железа, прибавляя при переплавке его окалину и оставляя в тигле до охлаждения; 2) что навивное железо лучше обыкновенного, ибо грунт булата выше; и 3) что проковка этих булатов тем затруднительнее, чем более заключается углерода в стали».

И дальше:

«Сравнивая сей способ с персидским, описанным Магометом Али, в обоих находится много общего: то же сплавление железа в прикосновении с углем, та же выливка после плавки; недостает только окончательного процесса для проявления узоров, который, вероятно, от него был сокрыт и остается до сего времени неизвестным для европейцев…

…Но как булаты, получаемые помощью графита, сохраняют ковкость даже при крупных узорах, не требуя никакой другой работы, то я предпочел прежний способ новому и для усовершенствования булатов обратился к приисканию графитов по возможности лучшего качества».

В. Петербурге в это время продолжали проявлять повышенный интерес к булату. Начальником штаба корпуса горных инженеров был К. В. Чевкин — один из обладателей редкой коллекции булатов. Во время инспекторского осмотра заводов Златоустовского округа Чевкин высоко оценил приготовленные Аносовым образцы булатов. Узнав, что директор Парижского монетного двора Бреан предпринял опыты для выплавки булата, которые будто бы увенчались успехом, Чевкин поручил Аносову повторить эти опыты.

Аносов исполнил служебное поручение. Опыты были зарегистрированы в журнале под №№ 142–145. Вывод Аносова таков:

«Узоры на нижних концах полос были подобны опытам с растительными телами, но далеки от настоящего булата. Эти опыты убедили меня в том, что Бреан не близок еще к цели, особенно потому, что и самые понятия его о булатах, как я имел случай отметить выше, не вполне объясняют явления, встреченные мною при опытах».

Аносов сам, своими силами, своим ясным умом проник в тайну булата, нашел несколько способов его производства и остановился на одном из них — наиболее экономичном и позволяющем получать булат в больших количествах.

«Я снова достиг потерянного успеха», — писал он.

Лучшим методом получения булата Аносов считал сплавление железа с графитом или соединение его прямо с углеродом.

Начиная со сто сорок восьмого опыта, Аносов стал выдавать одну за другой плавки булата.

Но и на этом он не успокоился, решив до конца отработать технологический процесс. В результате — еще ряд важных выводов. Аносов писал: «…чем дольше плавится булат, тем более улучшается его качество».

Аносов получал булат уже не золотниками, а фунтами. Каждая плавка давала 10–12 фунтов. Аносов заранее мог оказать, какой булат получится от той или другой плавки: хорасан или шам. Из приготовленного булата он изготовил много сабель и шашек. Некоторые из них отослал в Петербург, и там они произвели огромное впечатление.

Успехи Аносова не могли не обратить на себя внимания, о них доложили царю. 20 января 1337 года главноуправляющий корпусом горных инженеров объявил «удовольствие царя за поднесенные первые образцы русского булата» — две сабли и одну черкесскую шашку.

В Царскосельском арсенале было немало сабель, клинков, шашек и других изделий из булата, привезенного из восточных стран. Аносовский булат им не уступал.

Сто семьдесят восьмой опыт дал «кара-табан с крупными узорами выше всех бывших».

Один из клинков, сделанных из плавки, записанной в «Журнале опытам» под № 179, употребили на изготовление сабли для великого князя Михаила Павловича. Саблю эту впоследствии передали в Государственный Эрмитаж, где она хранится и до сих пор.