Три

Я сказал:

— Что у него с глазами?

Панковски посмотрела на меня так, будто у меня только что отросла вторая голова.

Я снова взглянул на Бобби, заглянул прямо ему в глаза, однако они были совершенно ясными — синие, как васильки, никаких следов крови. Ни капельки.

Из второй главы романа «Охраняя Джесс: моя жизнь с одним из Троих» Пола Крэддока (в соавторстве с Мэнди Соломоном)

Меня часто спрашивают: «Пол, почему ты взял на себя полную опеку Джесс? В конце концов, ты успешный актер, профессиональный артист, одинокий мужчина с непредсказуемым ритмом жизни, неужели ты действительно исключаешь возможность завести своих детей?» Ответ на это прост: сразу после рождения близняшек Шелли и Стивен усадили меня перед собой и попросили, если с ними что-то случится, стать для девочек официальным опекуном. Они много и тщательно все это обдумывали — особенно Шелли. У всех их близких друзей были собственные молодые семьи, так что они не смогли бы уделять их детям внимание, которого те заслуживали, а родственники Шелли были вообще не вариантом (по причинам, о которых я расскажу позже). К тому же Шелли говорила, что девочки души во мне не чаяли с самого раннего возраста. «Это все, что нужно нашим Полли и Джесс, Пол, — сказала она. — Любовь. А у тебя ее столько нерастраченной». Стивену и Шелли, разумеется, о моем прошлом было известно все. Когда мне не было еще и тридцати, после глубокого профессионального разочарования я немного сошел с рельсов. Я снимался в пилотной версии фильма «Врачебный такт», который в Великобритании называли очередной горячей больничной драмой, когда узнал, что все это отменяется. Я победил в конкурсе на главную роль доктора Малакая Беннета, блестящего хирурга с синдромом Аспергера, зависимостью от морфия и тенденцией к паранойе, и эта отмена тяжело ударила по мне. Я много месяцев посвятил тому, чтобы вжиться в эту роль, и по-настоящему погрузился в нее — думаю, частично проблема была в том, что я слишком перевоплотился в этого персонажа. Как и очень многие актеры до меня, я обратился к алкоголю и другим средствам, чтобы заглушить боль. Эти факторы в сочетании со стрессом, вызванным полной неопределенностью в будущем, вызвали у меня тяжелую депрессию и то, что, как я полагаю, можно было бы назвать рядом навязчивых параноидальных идей.

Однако с этими демонами я имел дело за много лет до того, как у Стивена и Шелли вообще возникла мысль о собственных детях, так что могу честно сказать: они на самом деле считали меня самым лучшим выбором. Шелли настояла на том, чтобы сделать это официально, так что мы пошли к адвокату и оформили все, как нужно. Конечно, когда вы делаете такие вещи, то никогда не думаете, что это действительно может пригодиться.

Но тут я забегаю вперед.

Выйдя из той жуткой комнаты, куда всех нас загнал неумелый персонал «Гоу! Гоу!», я полчаса провел в баре, просто глядя на бегущую строку на экране телевизора, где снова и снова прокручивались ужасные новости. А затем появились первые кадры, снятые в том районе, где, как они думали, упал самолет Стивена: картинка океана, серого и неспокойного, и какие-то качающиеся на волнах обломки. Лодки спасателей, снующие по поверхности в поисках выживших, выглядели игрушечными на фоне сурового и бескрайнего морского пейзажа. Помню, я тогда подумал: «Слава богу, Стивен и Шелли прошлым летом научили девочек плавать!» Глупо, конечно, я знаю. Дункан Гудхью еще мог бы побороться при таком волнении. Но в моменты эмоционального экстрима просто невероятно, какие мысли могут прийти в голову.

Тогда ко мне подошла Мэл. Может, она и выкуривает по две пачки «Ротманс» в день, а одежду покупает в «Праймарк», но сердца у нее и у ее партнера Джеффа — величиной с Канаду. Как я уже говорил, нельзя судить о книге по ее обложке.

— Держись, дорогой, — сказала она мне. — Ты не должен терять надежду.

Те молокососы в баре держались от меня подальше, но все время, пока я там сидел, не сводили с меня глаз. Я был в жутком состоянии: меня прошибал пот, била дрожь, и, должно быть, в какой-то момент я даже заплакал, потому что щеки у меня были мокрые.

— Чего уставились? — рявкнула на них Мэл, а потом взяла меня за руку и увела назад в комнату для инструктажа экипажей.

К этому времени туда уже прибыла целая армия психологов и специалистов по психологическим травмам. Они были заняты тем, что разносили чай, напоминавший подслащенные помои, и устанавливали ширмы, за которыми будут проводиться консультации. Мэл взяла меня под защиту и усадила между собой и Джеффом. Джефф похлопал меня по колену и сказал что-то вроде:

— Мы все вместе в этой ситуации, приятель, — после чего протянул мне сигарету.

Я не курил уже много лет, но принял ее с благодарностью.

И никто нам не сказал, чтобы мы тут не курили.

Вскоре к нам присоединились Келвин, тот парень с дредами, и Кайли, рыжеволосая красотка с воздушным шариком (от которого сейчас остался лишь клочок рваной резины на полу). Тот факт, что мы впятером первыми услышали страшную новость, как-то объединил нас; мы сгрудились вместе, непрерывно курили и старались не взорваться. Какая-то нервная женщина — какой-то там консультант, хотя для этой роли она выглядела слишком легковозбудимой, — попросила назвать имена наших родственников, которые летели этим проклятым рейсом. Как и все остальные, она повторила хорошо выученную реплику: «Как только мы что-то узнаем, сразу вам сообщим». Даже тогда мне было понятно, что они меньше всего хотят давать нам пустую надежду, но мы ведь все равно надеялись. С этим ничего нельзя поделать. Ты автоматически начинаешь молиться о том, чтобы любимый человек опоздал на самолет, что ты неправильно понял номер рейса или дату прибытия, что все это всего лишь страшный сон, просто какой-то полоумный, кошмарный сценарий. Я зациклился на этом моменте, когда еще не слышал о крушении самолета, — я тогда следил за подростками, которые убирали давно перестоявшую рождественскую елку (кстати, плохая примета, хотя я человек и несуеверный), — и поймал себя на мысли, что мучительно хочу вернуться в то время, когда это пустое и болезненное ощущение еще не поселилось навсегда в моем сердце.

Еще один приступ паники начал впиваться мне в душу своими ледяными пальцами. Мэл с Джеффом старались занять меня разговорами, пока мы дожидались, что нас прикрепят к консультанту по преодолению психологических травм, но я просто не мог выдавить из себя ни слова, что на меня совсем не похоже. Джефф показал мне заставку на экране своего смартфона — фотографию улыбающейся двадцатилетней девушки, полноватой, но по-своему привлекательной. Он сказал мне, что это Лорейн, его дочь, которую они приехали встречать.

— Славная девочка, одно время сошла с колеи, но сейчас все снова нормально, — печально сказал Джефф.

Лорейн летала на Тенерифе на шальной и богато обставленный девичник, причем решила ехать туда в самый последний момент, когда кто-то выпал из компании. Что там говорят насчет судьбы?

Теперь я уже с трудом дышал, по вискам катились капли холодного пота. Я точно знал, что если немедленно не выйду из этой комнаты, то голова моя просто лопнет.

Мэл сразу все поняла.

— Оставь-ка мне свой номер телефона, дорогуша, — сказала она, сжав мое колено рукой, тяжелой от золотых побрякушек. — Как только мы что-то узнаем, дадим тебе знать.

Мы обменялись телефонами (причем я вначале не мог вспомнить свой номер), и я выскочил оттуда. Кто-то из консультантов пытался остановить меня, но Мэл прикрикнула на него:

— Дайте выйти, раз ему так хочется!

Как я умудрился расплатиться за парковку и вернуться в свой Хокстон, не попав под колеса грузовика на шоссе М23, для меня до сих пор загадка. Еще одна тайна. Потом я увидел, что припарковал «ауди» Стивена, заехав передними колесами на бордюр, словно бросил машину, угнанную, чтобы покататься.

В себя я пришел только тогда, когда, войдя в коридор, споткнулся и опрокинул столик, на который мы обычно кладем почту. Один из польских студентов, которые снимают квартиру в цокольном этаже, выглянул из-за двери и спросил, все ли у меня в порядке. Он, должно быть, смекнул, что ничего не в порядке, потому что, когда я спросил, нет ли у него выпивки, исчез на несколько секунд, а потом, не говоря ни слова, протянул мне бутылку дешевой водки.