День рождения Лукана

– Да, вот она, моя радость! – одобрительно продолжал дед. – Красавица – это что, а какая умница! Как я жалею, что она не родилась мальчиком! Другие мои внуки, мальчишки, не такие! Не в меня. А эту я бы научил всему! Она и так все схватывает наравне с лучшими моими учениками!

Похвалы в устах деда были Полле привычны и поэтому не трогали ее. Вот бабушка, кажется, ни разу за всю жизнь не отозвалась одобрительно ни о ее внешности, ни о ее уме. Во внешнем виде девушки бабушка, похоже, больше всего ценила умение всегда прямо держать плечи, а главная наука, которой она старалась во что бы то ни стало научить Поллу, – искусство прядения шерсти, – в отличие от наук словесных, той давалась туго.

– Стоит ли печалиться, друг Аргентарий, о том, чего не может быть? – Сенека сложил в улыбку свои медлительные губы. – Ты учишь ее всему, и это хорошо, ибо женское неразумное существо исправляется наукой и знанием. Я убежден, что женщины должны обучаться так же, как и мужчины, тогда они избавятся от многих своих пороков. Когда-нибудь так и будет, и ты полагаешь этому доброе начало. Я знаю, о чем говорю, имея перед собой святой для меня пример матери, которая вникала во все наши занятия не только по материнской обязанности… Кстати, сколько девочке лет?

– Недавно исполнилось тринадцать, – ответил Аргентарий.

– Ну так уже пора подумать о ее будущем. Есть у меня одна мысль…

– Полла, детка, иди к себе! – обратился Аргентарий к внучке. – Книгу можешь взять с собой, только потом принеси и положи на место.

Ну что за несправедливость?! Как только разговор взрослых становится интересным, детей высылают прочь. Но, похоже, в этом случае разговор непосредственно касается ее. Перебороть искушение было слишком трудно. Где бы только спрятаться?..

Библиотека одной стороной выходила в небольшой садик-перистиль. Хотя уже наступил октябрь, день был сухой и теплый и все двери в сад были открыты. Выйдя в него через другой проход, Полла по самой стенке прокралась к открытому дверному проему, ведущему в библиотеку, остановилась за колонной, присела на корточки и замерла. Изнутри ее не могло быть видно. Хуже было то, что ее легко можно было заметить снаружи, и оставалось только надеяться на везение или помощь богов. Полла беззвучно взмолилась к домашним ларам и пенатам[44], прося, чтобы они сделали ее незаметной.

– Так сколько ему сейчас? – донесся до нее голос деда.

– В ноябре будет девятнадцать.

– Не рановато ли для женитьбы?

– По нынешним временам нет. Если сам цезарь Нерон женился в шестнадцать лет, что мешает другим следовать его примеру? Честно говоря, я вижу определенные положительные стороны ранних браков. Что мы обычно делаем? Предоставляем юношу самому себе, потакая даже низменным его страстям. А потом, когда он уже превратится в закоренелого развратника, мы вручаем ему судьбу невинного существа и хотим, чтобы он стал примерным семьянином и воспитателем для своей жены. Между тем мужу жена, по сути, уже и не нужна, он привык проводить досуг в обществе развратных женщин. Жена от невнимания мужа заводит себе молодого любовника. И где уж тут думать о многочадии, когда мужа и жену почти ничто не объединяет, кроме условий брачного договора… Потому и законы бездейственны. Впрочем, не буду затягивать свою речь… И потом, я же не предлагаю женить их прямо сейчас. Мальчик скоро должен поехать в Афины для завершения образования. Вернется года через три, а девочка к тому времени войдет в самую пору. А сейчас пусть посмотрят друг на друга. Надеюсь, она ему понравится. Он настоящий поэт, поверь мне, хотелось бы дать ему жену, которая бы его понимала…

– Ты по-прежнему полон желания воспитать совершенного человека, Сенека… Возможно, тебе это и удается. Во всяком случае, по первым государственным деяниям нашего цезаря можно сказать, что это юноша достойный. Отмена податей, вольности провинциям, назначение Корбулона, наконец, то, что он повинуется таким наставникам, как Бурр и ты, – все это говорит в его пользу. Впрочем, если нравом он пошел в деда, Германика, этого можно было ожидать…

Сенека некоторое время не отвечал, потом вновь заговорил:

– Ну конечно, не все так гладко – тебе, как старому другу, могу в этом смело признаться. Но все же я надеюсь на лучшее. Цезарь увлечен разного рода искусствами: он учился живописи, ваянию, чеканному ремеслу, он ценит и знает поэзию, сам пишет стихи… и недурные… М-да… Вот, например: «Шейка блестит киферейской голубки при каждом движенье…» Неплохой образ, если и дальше работать в том же духе, можно добиться успехов… Он… стремится выступать на сцене. Все это должно облагораживать и возвышать душу. К сожалению, наше общество до сих пор находится во власти предрассудков. Сценические выступления считаются позором. То есть мы чтим – слава богам! – эллинских поэтов, гордимся, что за последние два века цвет поэзии прижился на латинской почве, но тех, кто представляет ее народу, презираем. Зато с удовольствием смотрим, как на арене осужденные преступники проливают человеческую кровь. Не от этого ли грубость нравов? А что плохого, если играть в трагедии – да хоть бы и в комедии, разумеется пристойной, – будут представители высшей знати? Что в этом позорного, скажи, как человек, свободно мыслящий?

– Я согласен, ничего плохого в этом нет. Но все же привычка – необоримая сила. И я не пойму: ты хочешь, чтобы наша Полла выступала на сцене?

– Почему бы и нет, если у нее будет такое желание? Она прекрасно читает, она хороша собой. В будущем я вижу цезаря в окружении достойнейших семейств, и эта пара: Лукан и Полла – по праву займет одно из первых мест.

Лукан… Вот, значит, как зовут ее будущего мужа. Полле стало смешно – подружки, Бебия и две сестры Нерации, определенно станут звать ее «луканой» или «луканикой»![45] Мало того, что они дразнят ее «ростовщицей» из-за дедовского имени![46] Но именем деда, что бы там ни говорили, она гордилась – в значительной мере потому, что очень любила его. А полюбит ли она этого Лукана? Но он молод и он, по словам Сенеки, настоящий поэт… Сердце ее забилось. Она почувствовала, что приближается главное событие ее жизни, которого с волнением ждет не только каждая девушка, но и вся ее семья.

– Полла! Что это ты там делаешь? – зазвучал в ее ушах голос бабушки Цестии. Заметила! Полла вскочила и бросилась бежать на цыпочках, надеясь, что в библиотеке не слышны ее легкие шаги. Бабушка изловила ее в одном из переходов. Высохшая, смуглая, строгая, с яркой проседью в чуть вьющихся иссиня-черных волосах, пятидесятипятилетняя Цестия внешне олицетворяла непреклонную добродетель римской женщины.

– Ты что там делала, негодница? Подслушивала? И не стыдно? Благородная девица называется! А чем это тебя так заинтересовал их разговор? Ну-ка выкладывай! Не то расскажу им обоим, как ты подслушивала!

Тут Полла поняла, что бабушка сама сгорает от любопытства.

– Они, кажется, хотят выдать меня замуж… – выдавила она.

– Замуж?! – Глаза бабушки вспыхнули. – Когда? За кого?

– Не сейчас, не скоро, года через три… За какого-то… Лукана… – Полла почувствовала, что краснеет.

– Это его племянник, – решительно сказала бабушка. – Блестящее замужество! Ну, будем молить царицу Юнону, чтобы все устроила…

Смотрины были назначены через две недели, в Венерин день. Когда он наконец наступил, с утра весь дом ходил ходуном от приготовлений. Поллу нарядили в новое белое платье, служанки-вестиплики часа два укладывали на ней складки[47], но то, что вышло, ей совсем не понравилось: Полла сама себе казалась большой наряженной куклой. К тому же волосы ей причесали еще глаже, чем обычно. Ради торжественного случая приехала ее мать, Аргентария Старшая, и вместе с бабушкой Цестией стала давать ей наставления, как себя вести с женихом, чтобы ему понравиться, в каком порядке здороваться с его родными. От волнения у Поллы ком стоял в горле, и больше всего на свете ей хотелось убежать в дальние комнаты и спрятаться.

44

Лары и пенаты – домашние боги у римлян.

45

Lucana, lucanica – луканская колбаса.

46

Argentarius – меняла, банкир.

47

Красиво укладывать складки одежды в античности было целым искусством, этим и занимались рабыни-вестиплики.