Страница 55 из 58
— Марику зачем?
— Всё равно ведь ребенок.
Рыбнев пожал плечами.
К ним, наконец, вышли. Рыбнев даже не удивился, потому что чего-то подобного ожидал: из зеленой палатки с эмблемой, белой змеей, обвивающей черный крест, вышел Первоцвет Любимович собственной персоной — с неизменной красной папочкой под мышкой.
— Ба! — сказал Первоцвет, моргая на ярком солнце. — Кого я вижу! Какими судьбами, товарищ майор?
— От некромассы бежим, — соврал Рыбнев.
— Как-то вы странно от нее бежите, в другую сторону, — посетовал Первоцвет Любимович и, не дожидаясь возражений, открыл папочку. — А ведь вас разыскивают, товарищ майор.
— Почему это? — удивился Рыбнев. — Неужели выяснилось, кто опустошил мой счет?
— Не паясничайте, — кротко попросил Первоцвет Любимович и кивнул на некромассу. — У нас есть дела поважнее ваших мелких обид: мы людей спасаем. — Он взглянул на рыбневскую компанию. — Давайте-ка в палаточку зайдем, товарищ майор; там в тишине и побеседуем — у меня палаточка хорошая, с полнейшей звукоизоляцией.
— Спасибо за предложение, но…
— Проклятье!
Они обернулись.
С южной стороны лагеря донеслись крики. Пулеметная очередь прострочила порвавшуюся ткань бытия. Рыбнев сначала подумал, что это некромасса начала атаку на лагерь, но некромасса оставалась неподвижной; да и мелковато для нее — секретно атаковать лагерь с юга. Она бы его просто раздавила.
— Что там такое? — закричал Первоцвет Любимович, заметно нервничая: как заевший механизм, он снова и снова открывал и закрывал папочку.
— Нас разбрасывают! — в ужасе закричал Пехоткин и, смешно размахивая руками и ногами, отлетел в направлении дороги.
Неведомая сила и впрямь подбрасывала в воздух и разоружала федералов.
Вскоре вокруг Первоцвета Любимовича и Рыбнева с товарищами никого не осталось из прямоходящих: люди лежали на земле с переломанными руками-ногами и как-то привычно, задушевно стонали. Землю вспучило прямо между Рыбневым и Первоцветом: из-под земли им под ноги выплюнуло перепачканное плюшевое сердце. Вслед за сердцем полезли щупальца, а потом вылезла сама Наташа.
— Та-да-да-дам! Ты разве не рад меня видеть, любимый?
Рыбнев побледнел:
— Наташа, я…
— Я не тебе, дурачок, — сказала Наташа, подошла к Первоцвету Любимовичу и от души влепила ему пощечину щупальцем. — Я так тебя любила, подонок! Я на такой риск ради тебя пошла, а ты мною, получается, воспользовался и после убил!
— Убил?! — У Рыбнева глаза чуть из орбит не вылезли. — Но как же…
Первоцвет Любимович замахал руками:
— Рыбнев, я надеюсь, ты не веришь этой безумной мертвой женщине?
— Так ты еще и заставил несчастного Рыбнева поверить, будто это он меня убил?! — возмутилась Наташа. — Накачал его наркотиками небось! Верх бесстыдства! Вот уж не ожидала, что ты так радикально промоешь мозги этому несчастному безумцу, который после стольких лет беспамятства мечтает отомстить! — Наташа схватила плюшевое сердце, ткнула Первоцвету в руки. — Вот она моя любовь! Давай! Топчи до конца!
Первоцвет Любимович растерянно посмотрел на Рыбнева. Рыбнев подумал с обидой: «Так Наташа меня и не любила вовсе?»
Потом вспомнил о несчастном из Платоновска, которого принял за соглядатая и убил, думая, что после убийства безвинной Наташи терять уже нечего.
Рыбневу поплохело: в висках будто сверла закрутились. Четверки, не меньше.
Он закричал — натурально, как зверь, — и кинулся на Первоцвета Любимовича.
И в этот момент пришла в движение некромасса.
Глава седьмая
Приблизившись к некромассе, Ионыч стянул с головы шапку, плюнул на ладонь, пригладил жидкие волосенки. Грудь колесом, явился он на прием к мертвому существу: можно сказать, при параде. Вежливо постучал по гнойной корочке; некромасса отозвалась глубоким внутренним шевелением.
— Исполать тебе, некромасса!
Из некромассы выглянула остроносая серая голова:
— Чего разглагольствуешь? Ныряй в наше сообщество и все дела.
— Обсудить кое-чего надо, — скромно ответил Ионыч. — Дело одно.
— Да чего обсуждать? — горячилась голова. — Захотим — щупальцем тебя внутрь затянем и сразу обсуждать нечего станет.
— Дело у меня к некромассе, — упрямо повторил Ионыч. — Важное.
— Что за дело? Говори быстрее, не задерживай!
— Дело к вашему наиглавнейшему начальнику.
Голова нахмурилась:
— Сударь, вы, видно, новенький и кой-чего не понимаете: мы — это единый организм и каждый из нас — и начальник, и слуга. Так что можете спокойно свое дело высказать мне — сильно не ошибетесь.
Ионыч почтительно поклонился:
— Прости, уважаемый, но тебе доложить не могу: только самому главному; дело у меня безотлагательное и крайне важное.
— Твою ж мать, — сказала голова и вернулась в некромассу. После непродолжительного шевеления вынырнула новая голова: большая, солидная, лысая.
— Так устроит? — спросила. — Перед тобой самое наиглавнейшее начальство. Докладывай.
— Ох, не вели казнить, некромассонька! — завопил Ионыч, бухаясь на колени. — Дай слово вымолвить, великая масса некротическая!
— Говори, говори уже, — нетерпеливо бросила голова. — Без тебя забот полон рот.
— Я — человек праведный, — начал рассказ Ионыч. — С малолетства приучен к смирению и посту…
— Ближе к делу! — рявкнула лысая голова.
— Прошу защиты я, о великое существо, — сказал Ионыч. — За мной гонятся люди, приведшие меня в мертвое состояние, но и этого им мало! И мертвого меня хотят изничтожить злодеи!
— И что ты предлагаешь? — уточнила голова.
— Прошу защитить от нападок убийц и контратаковать.
— Мы не знаем твоих убийц.
— Передайте управление некромассой на денек мне, о мудрейшие! Я найду и покараю негодяев, а затем верну вам власть.
— Сударь, как вы себе это представляете? К тому же мы заняты важным делом и отлучиться не можем.
— Позвольте спросить, каким именно делом вы заняты, о великие? — спросил Ионыч.
— Ждем, когда жители Некрасова одумаются и признают нас своими братьями по крови, — сказала голова.
— И выполняем просьбу маленькой мертвой девочки, которая захотела увидеть своих живых родственников! — сказали откуда-то из глубин некромассы.
— Понятно, — с горечью сказал Ионыч, — значит, просьбу мертвой девочки вы удовлетворить в состоянии, а просьбу существа, подвергающегося живительной опасности от живых, вы считаете пустяковой. Что ж, вполне понятная логика: выживает смазливейший.
— Да погоди ты… — буркнула голова смущенно. — Не так оно всё…
— Понятно, — сказал Ионыч, тяжело поднимаясь на ноги, — значит, то, что я слыхал о мертвом братстве, всё, что слышал о том, будто проблема каждой частички мертвой массы — проблема всего великого мертвого существа, было простой болтовней, не имеющей под собой никаких оснований.
— Да погоди ты! — воскликнула голова. — Пойми, черт возьми: процесс передачи управления в руки одной из частиц, нас составляющих, — это долгий процесс. Во-первых, мы должны убедиться, что твои помыслы чисты, а действия не причинят вреда планете как единому организму…
— Понятно, — сказал Ионыч, поворачиваясь к некромассе спиной. — Что ж, я пришел зря: услыхал от вас только общие слова и ни капли конкретики…
— Да погоди ты! — позвала голова, заметно смущаясь.
— Дай ты ему шанс защититься от убийц! — крикнули из глубины некромассы. — Долго, что ли? Особенно для нас, чье время исчисляется миллениумами! Пусть найдет их и покарает.
Ионыч украдкой обернулся.
— Разрешил вам свободно высказываться на свою голову, — буркнула голова. — А если он вам высказываться запретит, а? Абсолютная власть может привести к абсолютному злу!
— Да нормальный он перец! — заявили из глубины некромассы. — К тому же мертвому-то что делить? Протестируй его на знание поэзии и порядок!
Голова откашлялась:
— Слышал, сударь? Мы существо поэтическое и без элементарного знания поэзии собой управлять не разрешим. Расскажи-ка нам стихотворение.