Страница 52 из 58
— Интересная мысль, — вздохнул Рыбнев.
Судорожный набрал воды из ручья, поставил ведро на огонь, подождал, когда вода закипит. Погладил Огневочку по голове, подвел к ведру. Лошадь выпучила круглые глаза, однако безропотно опустила голову в кипящую воду; по лошадиному телу прошла судорога.
— Быстрый хашик приготовим, — сказал Судорожный. — Бульончик-с.
— А вы все-таки боитесь, — заявил Рыбнев. — Откладываете встречу с некромассой.
— Не вру, ей-богу: не боюсь. — Судорожный помотал головой. — Просто подумалось, что если сольюсь с некромассой в ближайшем времени, то хашика, может, и не отведаю уже. А это такое объедение! Надо хорошенько вкус запомнить.
Рыбнев присел на дорогу.
— А вы сами-то боитесь? — спросил Судорожный, расчесывая лошади гриву костяным гребнем.
— А я боюсь, — сказал Рыбнев. — Только не фермера: себя боюсь. Пустоты в себе какой-то боюсь…
— Это бывает, — деловито объяснил Судорожный. — Но обычно проходит. Если, конечно, не тяжкий грех на душе…
Рыбнев промолчал, и Судорожный не стал развивать тему. Облизываясь, они ждали, когда хаш сготовится, а лошадь тем временем переступала лохматыми копытами в жидкой коричневой грязи: отдавала жизненные соки наваристому бульончику.
Глава третья
Ионыч тщательно прицелился. Марик прыгнул в сторону, беспорядочно размахивая лопатой: чуть-чуть до Ионычева ружья не дотянулся. Ионыч выстрелил и попал: не зря целился. Марика отбросило к окну, лопата отлетела как-то вбок и вонзилась в гнилую доску. С крыши мальчику на голову полетели тонкие сосульки, дырчатый снег, подгнившие заячьи перья. Марик схватил сосульку зубами, и холодные искры залечили ушибы.
Ионыч неторопливо перезаряжал ружье. Не собравшись еще толком с силами, Марик кинулся на него: бросок получился не ахти какой, Ионыч успел поднять ногу и пихнул Марика в живот. Хлопец отлетел к раскрытому окну и перевалился через подоконник.
— Врешь — не уйдешь! — взревел Ионыч, подбегая к дому и направляя ствол в окно.
«Добегался», — понял Марик. Схватил первое, что попалось, со стола, выставил это перед собой, чтоб защитить лицо. Зажмурился: а вдруг промажет.
Выстрела не следовало.
— А чой это ты? — неожиданно ласково позвал Ионыч. — Отпусти-ка ее. Отпусти.
Марик открыл глаза и посмотрел на то, что схватил: это была круглая металлическая тарелка с тремя лампочками. Горела желтая.
— Отпусти-ка тарелочку, — ласково попросил Ионыч и даже ружье спрятал. — Не навреди драгоценному объекту: он ведь важнее нас с тобой вместе взятых.
— Н-не отпущу, — разбитыми губами прошептал Марик и отполз к стене. — Хоть убейте, не отпущу!
Ионычево лицо в окне исказилось, словно на экране дрянного телеящика.
— Как же это не отпустишь? — шепотом спросил Ионыч. — Невинный объект погубить хочешь в угоду своей славе? Он же тебе ничего не сделал! Отпусти его: давай разберемся, как мужчины!
— Вы мне в голову выстрелите, если отпущу, — сказал Марик, — где уж тут «как мужчины».
— Ну, выстрелю — и что? — Ионыч пожал плечами. — Примешь смерть, как мужчина, а не свиненок. — Он приподнял ружьецо. — Если поточнее прицелюсь, может, и не задену тарелочку.
Марик сжал тарелку в руках, чуть согнул: тарелка жалобно запищала.
— Опустите ствол! Сломаю!
— Сил не хватит! — дрогнувшим голосом заявил Ионыч.
— Я мертвый, мне всего хватит!
— Мертвым преимуществом пользуешься, свиненок неблагодарный? — прошипел Ионыч. — И кто ты после этого?
— Да вы на себя посмотрите сначала! — закричал Марик в отчаянии. — Что вы с Катей делаете!
— Это для ее собственного блага, — отрезал Ионыч. — Чтоб выросла приличной девушкой, а не какой-нибудь проституткой, шалавой подзаборной.
— Вы ее избиваете!
— Я в ее глупую башку знания вбиваю!
— Да пошел ты, грязный турище! — завопил Марик и метнул в Ионыча тарелку. Ионыч схватил тарелку на лету, осторожно положил на подоконник, погладил.
— Спасибо, Маричек.
Хлопец сообразил, что оплошал, и метнулся из комнаты. Грянул выстрел, посыпались деревянные щепки.
— Ну, теперь далеко не уйдешь! — заявил Ионыч, влезая в окно. — За то, что с непознанной тарелкой пытался сделать, я с тебя живьем шкуру спущу!
Марик заметался между стенами. Увидел дверцу в чулан, откинул щеколду, влетел внутрь. В темноте пахло кориандром и пылью. Марик подтащил к двери тяжелый сундук, загородил. В дверь постучались.
— Сам в ловушку забежал? — Ионыч хохотнул снаружи. — Молодец!
— Посмотрим! — дерзко ответил Марик, отступил назад и упал, споткнувшись обо что-то мягкое и белое. Сдирая коленки, подполз к белому и охнул: это была Катя. Миг Марику казалось, что девушка мертва, но она открыла глаза, увидела мальчика и прошептала:
— Маричек, родной мой… что ты тут делаешь? — Катя закашлялась. — Ой, худо мне…
— Ты погоди-погоди, не перенапрягайся… — Марик завозился, помог Кате сесть, прислонил девочку к стене. Катя была страшно избита: лицо и руки в синяках, на ногах красные полосы — похоже, Ионыч ее связывал.
— Катя, ты меня слышишь? — позвал Ионыч. — Открой-ка мне, девочка моя. Открой скорее. Твой дядя пришел, молока тебе принес.
Катя дернулась, чтоб встать, но Марик усадил ее обратно.
— Ну что ты такое творишь, Маричек? — пробормотала девушка. — Дядя Ионыч зовет: разве могу я ему отказать?
— В этот раз сможешь, — заявил Марик и встал. — Я сам ему открою.
Он прижался к стене, зажмурился, собирая остатки сил. Почувствовал, как руки превращаются в твердокаменные щупальца, открыл глаза и с криком «А-а-а-а-а!» бросился к двери. Прыгнул вперед: выломал часть двери, упал на Ионыча и вместе с ним кубарем покатился по коридору: прямо на кухню. Замерли. Кошка Мурка посмотрела на них вызывающе и с рассерженным мявом отошла от тарелки с прокисшим молоком. Ионыч и Марик с пола молча наблюдали, как она — хвост пистолетом — покидает кухню. Потом посмотрели друг на друга. Ионыч схватил ружьецо, Марик пустил ему в бок щупальце.
— М-да, — сказал Ионыч.
Ружье сухо щелкнуло.
— Перезарядить-то забыл, — сказал Ионыч и кашлянул кровью. Утер дрожащие губы рукавом, посмотрел на щупальце, торчавшее из живота.
— Смерть моя типа? — уточнил Ионыч. — Так, что ли?
— Простите, — прошептал Марик, вздрогнув. — Вообще-то я не люблю… мне не нравится убивать.
— Глупо как-то вышло, — сказал Ионыч. — Ведь не хотел я ничего дурного, и Федя не хотел.
— Вот только не надо оправдываться, — пробормотал хлопец, отворачиваясь. — С вашей стороны это жалко выглядит.
— Может, и жалко, — сказал Ионыч. — Но мог бы уважить старика, которому жить осталось всего-ничего, и послушать мою историю.
— Да не успеете вы, блин, дорассказать! — возмутился Марик. — Зачем вообще я должен врага своего выслушивать?! Мне еще мук совести не хватало!
— А ты вот послушай! — с мстительной радостью заявил Ионыч и начал рассказ: — Катерину взяли мы из сиротского приюта грудным младенчиком; ах, какая потешная она была! Агукает, ножками дрыгает! Лапонька! Я ей палец протягиваю, она его в кулачок берет и смотрит на меня, а глазоньки ясные-ясные! Чудо, а не девочка!
— Да что вы врете-то? Даже перед лицом смерти врете! — возмутился Марик. — Кате было четыре годика, когда вы ее забрали. Она мне сама рассказывала! У нее мама с ума сошла, а отец помер…
— Ты взрослым-то не перечь! — рявкнул Ионыч, с головой ныряя в грязноватый сугроб.
— Вы куда меня привели? — Марик в ужасе обернулся.
Ионыч заржал из сугроба, отплевывая снег:
— Не ожидал, свиненок? Уж теперь мы поговорим по моим правилам! Сейчас только, погоди, сдохну окончательно, чтоб вдоволь мертвячьего снега наесться. Вот, уже почти…
Марик схватился за голову. Сугроб зашевелился, взорвался, осыпался серыми рыхлыми комьями.
Мальчишка сделал шаг назад: из сугроба вылезло серое отвратительное нечто, лишь отдаленно напоминающее Ионыча.