Девочка и мертвецы

— Меня зовут Марик, — сказал Марик.

— А меня — Машка. — Cерый ткнул указательным пальцем себя в лоб. Содрал висящий на кровяной ниточке лоскуток кожи, проследил за тем, как он медленно опускается на снег.

Мальчик сел. С удивлением посмотрел на стекавшие с пальцев голубые искры.

— Что это?

— Голубые искры, — объяснил Машка. — Силу дают. Силу отнима. Ты не умира, потому что они.

— Машка? — Марик задумался. — Вы же… забыл слово.

— Муж, — подсказал Машка.

— Мужчина, — поправил Марик.

— Муж, — повторил Машка. — Машка — жен имя. Но это одно имя, котор я помню.

— Это женское… — Марик нахмурился. — Забыл слово.

— Имя, — подсказал Машка.

— Я дам тебе другое забыл слово, — предложил Марик. — Мужское.

— Как хоч. — Машка пожал плечами. Левое плечо опустил, а правое не смог.

— Почему Машка? — подумав, спросил Марик.

— Девк мою так звал, — сказал Машка. — Обещал в клуб своди. Годовщи у нас был.

— Забыл слово, — прошептал Марик. — И что дальше?

— Убили мен.

— И меня убили, — прошептал Марик, чувствуя, как в голове ворочается клубок страшных воспоминаний, да только размотаться никак не может.

В боку закололо.

— Фермеры с холма, — сказал Машка. — Убийц.

— Ты за ними? — спросил Марик. — Забыл слово.

— За ним, — сказал Машка. — Девк в таком виде не покаж. Остается за ним.

— Забыл слово, — сказал Марик. — Забыл слово. Давай я буду звать тебя Сармат Павлиныч.

— Хорош им. — Машка кивнул. — Повтори, пож.

— Забыл слово, — признался Марик, вставая. — Тогда я буду звать тебя Иннокент Винный.

— Хорош им. — Машка повернулся и пошел по дороге на юг. — Идем.

— За убийцами?

— За убий.

Они пошли на юг. Их вело какое-то новое чутье, позволявшее чувствовать убийц на большом расстоянии. Они не смогли бы объяснить, откуда взялось это чутье и каким образом они им пользуются; они в таком состоянии вообще могли объяснить очень немногое, и каждый час забывали что-то из старой жизни. Их память напоминала песочные часы — каждую секунду песчинка-воспоминание проваливалась в нижний сосуд, мистическим образом связанный с ненасытной бездной, и навсегда исчезала там. Они наловчились удерживать часть воспоминаний, используя содержавшиеся в снегу голубые искры. Изредка они, сами не зная зачем, наклонялись и хлопали ладонями по ледяной корке или по камню — хлоп-хлоп, а потом шли дальше.

— Я буду звать тебя Киноген Готовцев.

— Дав.

— Забыл слово.

— Что?

— Хотел забыл слово, но забыл слово.

— Убийц, найд.

У Марика закололо в боку.

Мальчик прошептал:

— Девочка не виновата.

— Для мальч всегда девоч не винова, — сказал Машка и засмеялся-закудахтал: — Подкаблучник! — Объяснил серьезно: — Так звала меня сестр, когд злилась. А я прост люб Машку.

— Девочка не виновата, — упрямо повторил Марик.

Машка задумался.

— Машкой звали мою девк. Она не винов. Я винов.

— Ее забыл слово Катенька, — сказал Марик. — Она забыл слово хорошей девчонкой. Я хотел с ней дружить. Я хотел забыл слово.

Машка поднял голову:

— Я помню, как свою девк целова.

— Це-ло-вал, — сказал Марик. — «Целовал» — хорошее забыл слово.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись-закудахтали, старательно и с видимым усилием:

— Ха. Ха. Ха. Ха. Ха. Ха.

Снег таял неравномерно, обнажал сырую, податливую, пахнущую прелой травой землю.

Утопая по щиколотку в грязи, серые шли по разбитой красной дороге меж теплых камней. Шли на юг, в Пушкино.

Часть вторая

Праздник серости

Каждые три секунды кто-то говорит: «Идиот вы, батенька».

Собственно, вместо слова «идиот» можно вписать любое слово.

Это ничего-ничего.

Никто не следит за словами.

Глава первая

Перед въездом в город висел плакат. На плакате было написано крупными буквами: «Праздник серости». Писалось, похоже, от руки, в спешке. Катеньке плакат понравился. Ей и город понравился: так много самых разнообразных домов! Тут тебе и кирпичные, и каменные, и деревянные: над многочисленными трубами вертикально вверх поднимаются струйки молочно-белого дыма. Девочка глазела в окошко, не переставая, и восхищенно ахала.

Другой плакат гласил, что на главной площади славного города Пушкино, затерянного среди снежных холмов и горячих озер, такого-то числа, а точнее — сегодня утром, установят огромные вертела. Поймали невероятное количество серых. Надо бы их так пожарить, чтоб на весь город хватило. Обещали конкурсы на лучшее блюдо из мертвечины, а в качестве подарков — сувениры ручной работы из шерсти или дерева.

Запахи мяса и специй разнесло чрезвычайно далеко. Ионыч даже завертелся на месте, предвкушая мертвячий шашлычок на языке.

Федя остановил вездеход возле платной стоянки. Ионыч выскочил из кабины, кинул пожилому охраннику в бушлате металлический рубль. Охранник куснул рубль прокуренными зубами, буркнул что-то вроде «Спасиб, вашблгрд» и протянул Ионычу стеклянный жетон с выведенным коричневой краской двузначным числом. Нажал сальную от частого употребления красную кнопку; скрипя, поднялся полосатый красно-белый шлагбаум. Вездеход въехал на территорию стоянки, остановился у бетонного столбика с нужным номером. Ионыч засунул жетон поглубже в карман, натянул шапку на уши и пошел к площади. Катенька и Федя выскочили из вездехода и поторопились за ним. Вскоре они влились в толпу спешащих на празднование горожан.

— Хороший город, — заметил Ионыч. — Запах запоминающийся.

— Серых, наверно, целую тыщу убили, — сказал шагавший рядом мальчуган в ушанке. — Это будет самый большой праздник серости!

— Мертвяков жрать собираетесь? — Ионыч добродушно засмеялся.

— Угу…

— Молодцы!

— Дядя, вы добрый… — заканючил вдруг мальчуган. — Дайте рублик, пожалуйста! Папа пьяный, ни монетки на праздник не выделил, такая обида на него взяла, что словами не описать… какой же это праздник, когда без монеток?

— Пьяный, говоришь?

— В стельку. — Мальчик понурился. — Засел на балконе, откуда площадь видно, с пулеметом и пузырем водяры… говорит, если серые нападут, он их всех перестреляет. А как мертвяки нападут в жареном-то состоянии? Бредит мой папка, и рублик из-за бреда своего пожалел выделить, что самое обидное.

— Врешь небось. — Ионыч усмехнулся.

— Нет, не вру! — Мальчик показал куда-то пальцем. — Вон тот балкон, слева! Видите пулемет?

— Не вижу, — заявил Ионыч. — Это палка торчит.

— Да какая же это палка? — удивился мальчик.

— Я почем знаю?

— Дядя, ну дайте рублик, ну пожалста!

— Нахаленок! — Ионыч похлопал мальчишку по плечу. — Как я в детстве. Ладно, держи денежку. — Он протянул пострелу монетку в десять копеек.

— А еще?

— А ну пшел! — Ионыч нахмурился. — Наглеть-то не стоит!

Мальчишка схватился за шапкины «уши», потянул книзу и побежал. Споткнулся, растянулся на снегу. Заревел — зло, пронзительно.

— Ишь ты, — удивился Ионыч и спросил у сокольничего: — Федор, как думаешь, может, тарелочка нам и впрямь помогает? Мальчишке вон наглому пакость устроила, чтоб нам не досаждал боле.

Сокольничий покивал:

— Что-то в этом есть, Ионыч. Поначалу я воспринимал твои идеи насчет тарелки как шутку, но теперь вижу, что так оно и есть: помогает нам инопланетный кораблик.

— А вот и точка празднования, — потирая руки, сказал Ионыч. — С прибытием нас, как говорится, на место.

Ионыч прошелся вдоль мощенной булыжником площади, поглядел на людей, на мясо. Оглянулся: Катенька и сокольничий, не испросив разрешения, завернули в карамельную лавку.

— Балует девчонку, — проворчал Ионыч, отмахиваясь от назойливых снежинок. Подошел к ближнему вертелу, полной грудью вдохнул вкусный дым. И будто шашлыка откушал: такой замечательный, такой нажористый дым попался. Щуплый мужичок с козлиной бородкой, шаманивший над мясцом, улыбнулся Ионычу: