Девочка и мертвецы

Ионыч степенно раскурил папироску, затянулся и, закусив домашней колбаской, выдохнул сизый дым в лицо доброму сокольничему:

— Бездушная ты скотина, Федя. Мальчонка хоть и наркоман, но все-таки еще ребенок. Был ребенком, вернее, пока трагически не помер. А ты недостойные вещи задвигаешь: мол, если наркоман, то и не выпью за упокой души несчастного шкета.

— И не выпью! — заявил сокольничий, отодвигая от себя бутылку вишневой настойки. — Спасибочки, не будем: за наркоманов пить не намерены.

Ионыч схватил бутылку вишневки и выпил через затяг. Довольный собой и жизнью, обтер жирные губы скатеркой. Щелкнул пальцами, запуская в Катеньку вишневой косточкой:

— А я, как видишь, почтил память огольца! Выпил и не жалею! Потому что в отличие от тебя, бессердечного, сердце в груди имею. — Он постучал себя кулаком по животу. — Вот тут оно где-то. И хоть повинен я в смерти мальчонки только косвенно, душа у меня болит по-настоящему. А тебе, истинному убийце, всё по барабану, совсем о сострадании забыл.

— Погоди-ка, Ионыч. — Сокольничий почесал затылок трезубой вилочкой с наколотой на нее рассыпчатой картошечкой. — Как вдруг получилось, что я убийцей оказался? Это ведь ты, ты убил, Ионыч!

— Слушать тебя, бессердечного, больше не желаю, — заявил Ионыч и отвернулся к окну. За окном падали снежинки, с виду — вылитые звезды; где-то в снежной хмари серые следили за падающими снежинками-звездами и загадывали свои однообразные унылые желания.

— А и не слушай, — глухо отозвался Федя и уронил голову на сложенные руки. — Да только не виноват я ни перед тобой, ни перед богом, ни перед святыми, что проживают в священном граде Китеже! — Могучие плечи сокольничего затряслись.

Катенька погладила сокольничего по руке:

— Не плачь, дядя Федя. — Девочка отвернулась и прошептала: — Зачем плакать, болью сердце истязать? Не надо, дяденька… Хочешь, я тебе новые варежки свяжу?

«Мне хотя бы одни связала», — подумал Ионыч и сказал:

— Более всего нам надо разобраться в странном поступке Катюхи: почему она предала своего друга и открыла дверь. Почему ты так поступила, Катерина? Отвечай, не смущайся: люди мы свои, ругать зря не станем.

— Я открыла? — Девочка зажмурилась. — Ничего не помню, дяденьки. Серая муть в голове, страшно мне, знаю, что ужасное что-то ночью случилось, но чтоб открывала — не помню. И друга не помню, нет у меня друзей и не было никогда…

— Забывчивая наша, — вздохнул сокольничий и налил себе водки. — Блаженны забывчивые.

— Не помнишь? — удивился Ионыч. — Что, совсем ничего?

Катенька дожевала корочку и принялась собирать грязную посуду со стола.

— Катерина! Отвечай!

— Не помню, дяденька. Ничего плохого о вас не помню: помню только, что вы обо мне заботитесь, кормите и поите, помню, что жизнью вам обязана, а больше ничего и не помню.

— Помнишь о моем добре, а варежки одному Федьке вяжешь, — заметил Ионыч. — Почему так?

— Варежки вяжу… — повторила девочка и, не слыша окликов Ионыча, побрела на кухню — посуду мыть. Мыла и напевала простывшим голосом: «Я пытался уйти от охотника на мертвецов… я брал остренький ножик и правил тебя — моя жертва… жертва моя…» Что-то ей эти слова напоминали, какое-то недавнее событие, но Катенька не помнила точно какое. Домыв посуду, она вышла в коридор и пошла куда глаза глядят. Шагала по коридору, а кто-то хлопал в ладоши совсем рядом: хлоп-хлоп, хлоп-хлоп, как ребятенок на детском утреннике. Катенька посмотрела влево и увидела за окном серые некрасивые лица. Мертвяки прижимались осунувшимися рожами к замерзшему стеклу и хлопали в ладоши: хлоп-хлоп, хлоп-хлоп.

— За окном буря, шум, вой, не должна я слышать, как вы хлопаете, — пожаловалась Катенька и схватилась за голову. — Но я слышу, слышу! Скажите, серенькие, почему я ничего не помню из того, что недавно произошло? Очень хочу вспомнить, но не получается. — Она подошла к окну и приложила к стеклу ладошку. Мертвяк замер, нарисовал белым пальцем на стекле сердечко. Пририсовал стрелу, протыкающую сердце, и капельки крови — хлоп-хлоп! — потекли к раме.

— Больно сердечку? — прошептала Катенька.

Серый медленно кивнул. Из-под черных глаз вытекла желтоватая жидкость — как слезы; тут же и замерзла.

— Глупенькие мои мертвецы, — ласково сказала Катенька. — Как бы я хотела вас пожалеть, согреть. Хочу впустить вас в дом, но не могу: если впущу, дяденьки рассердятся, побьют вас и снова на мороз выгонят.

— Катька-а-а-а! — закричал из столовой Ионыч. — А ну подь сюды!

Девочка вздрогнула, отшатнулась и нечаянно толкнула дверь, обитую иссиня-черным мехом. Дверь охотно отворилась: Катенька вошла в сумрачную комнату. Зажала ладошками рот, чтоб не закричать от страха: под потолком висела мертвая женщина в изорванном черном платье, с голыми ногами в кровяных потеках. Заунывно скрипела балка, через которую была перекинута просмоленная веревка. В комнате воняло парафином — на подоконнике стояла догорающая свеча; Катенька поспешно вышла, прикрыв дверь. Уперлась ладонью в стену, тяжело дыша и сглатывая: ее чуть не стошнило.

— Домой хочу, — прошептала Катенька. — Это очень страшный дом, зачем я здесь? Что тут делаю? — Она отдышалась и пошла вперед. — Это очень большой дом. Чтоб содержать его в порядке, мне пришлось бы трудиться целый день. Это очень-очень большой дом. Что я ему, зачем он мне?

Катенька поднялась на второй этаж. Тут было темно, из окон сочился серебряный свет, покрывавший стену бледными пятнами, что походили на мертвые лица. Девочка вела рукой по холодным лицам-пятнам и вскоре оказалась у лестницы, спиралью уходившей вниз. Лестница привела ее в переднюю. Катенька подошла к парадной двери, огляделась. У двери штабелями стояли унты и потрепанные зонтики из легкой турьей шерсти. Катенька взяла один такой зонтик, раскрыла. У зонтика была сломана спица: свисала, как металлическая капля.

В дверь поскреблись. Катенька решила, что это серые — добрались-таки. Положила раскрытый зонтик на плечо, схватилась за рассохшийся деревянный засов, отодвинула. Толкнула сбитую из широких досок тяжелую дверь. В лицо сыпануло снежинками, мороз проник под свитер, ущипнул нос и щеки, демонстрируя, что шутить не намерен.

На пороге стоял огромный белый пес, припорошенный снегом. За спиной зверя болтался кусок оборванной веревки. Пес внимательно изучал девочку умными черными глазами. Катенька шагнула назад. Пес переступил порог, оставляя мокрые следы на конопляном коврике у входа. Стряхнул с шерсти снег. Обнюхал пол и Катины ноги, жалобно тявкнул. Катенька улыбнулась и опустилась на колени. Погладила пса по голове, почесала ему подбородок. Она раньше не видела собак так близко и мало знала об их повадках и предпочтениях, но рассудила, что ласка, которая нравится кошке Мурке, придется по душе и псу.

В изъеденной могильными червями памяти всплыло имя: Балык.

— Я пахну твоим хозяином, Балычок? — спросила Катенька, обнимая пса. — Поэтому ты меня не тронул?

Пес гавкнул. Оскалился, посмотрел на лестницу.

— Пожалуйста, не надо… — Катенька покрепче прижалась к собаке. — Дяденьки хорошие, Балычок. Честное слово, хорошие! Бывает, они совершают дурные поступки, но это не со зла, им в жизни тяжело пришлось, вот и…

— Катя!! — заорал Ионыч издалека. — Что там у тебя?!

Пес оглушительно залаял, вывернулся из Катиных рук. Катя упала, но в последний момент успела ухватить собаку за обрывок веревки.

— Балык! Стой!

Пес зарычал, дернулся. Катя вскрикнула: веревка до крови подрала кожу. Пальцы соскользнули, и Балык оказался на свободе. В два могучих прыжка он достиг лестницы и метнулся наверх. Катеньке показалось, что лестничные ступеньки сминаются под тяжелыми лапами взбешенного животного. Она с пола швырнула в зверя зонтик, но промахнулась. Балык исчез в темноте коридора. Девочка поднялась и закричала, пронзительным голосом распугав всех серых в округе:

— Дяденьки, спасайтесь!!

Глава тринадцатая

Ионыч решительно нахмурился и достал пистолет.