Страница 8 из 10
– Крепкий, зараза! – выдыхает Баська и шмыгает носом. – А по виду не скажешь!
– В смысле?
– Да огурец! На вид – божий одуванчик, а продирает!
– Божий одуванчик? – Я присматриваюсь к Баське.
– Да этот твой Владик! – кричит она. – С его внешними данными ему только блинчики с повидлом стряпать, а тут такое зверство!
– Ты его еще не знаешь, – говорю. – Владик… это гигант общепита!
– Ага. А как твоя крыса?
– Нормально. Всегда со мной.
– А твой котяра… Филипп?
– В смысле?
– Ну… что он, когда она?..
– Ты серьезно? – Я смотрю на Баську. Она отвечает несфокусированным взглядом. – Это же умозрительная крыса! Он ее не видит! Ее никто не видит, кроме меня!
– А-а-а… Ну, тогда… в смысле… ага…
– Ты тоже пила тетипашину наливку? – спрашиваю подозрительно.
– Я? – Баська пытается вспомнить. – Это… – Она трет ладонью лоб. – Кто? Что-то… я… мне… ой, плывет! Бедный Воланд… – Она хихикает. – Ой!
Я мчусь за тазом. Стаскиваю с антресолей, роняя на пол разное барахло. Хорошо, что не выбросила. Баська лежит на животе, одна рука касается пола, лицо в щели между подушкой и спинкой дивана. Меня обдает ужасом – умерла! Я с грохотом роняю таз и падаю на колени перед Баськой. Хватаю ее руку, трясу за плечо. Она что-то бормочет. Жива!
«Да что же это такое! – думаю беспомощно. – С чего ей умирать! Очнись, мать! (Это себе.) Совсем сбрендила?»
– Тетя умерла? – спрашивает Веня. С Филиппом на руках он тихо стоит на пороге. На морде Филиппа обреченное выражение, лапы повисли.
– Тетя спит! – говорю я твердо, отпуская ее безвольную руку. Рука ударяется об пол.
– А таз зачем? – Вот настырный ребенок!
– Стирать буду, – говорю. – Носовые платочки.
– Папа сказал, чтобы я пил молоко. У тебя какое варенье?
А черт его знает, какое у меня варенье! Я его не ем. Стоит в буфете какое-то – кстати, прошлогодний подарок Владика.
– Идем посмотрим. – Я беру его за руку, и мы идем в кухню. – Вот! – Я ставлю на стол банку с вареньем. На банке никаких опознавательных знаков. На крышке – закорючка, тайный масонский код. – Твой папа варил.
– Папа? – Веня на миг задумывается. – Тогда это вишневое без косточек. Давай молоко!
Никак смена растет. Он опускает Филиппа на пол, и тот немедленно удирает…
…Веня спит на кресле-кровати. Баська – на диване. Я расстилаю постель, укладываюсь и щелкаю выключателем ночника. Темень обертывает меня, как одеялом. Она густа, ее можно потрогать пальцем, она звенит едва слышным паутинным звоном. На спинке кровати сидит Белая крыса Амалия. Улыбается насмешливо, разглаживает лапой усы, шевелит кончиком розового хвоста.
– Пошла вон! – говорю я вслух и накрываюсь с головой. – Нет меня. Брысь!
– Неудачница! – фыркает Амалия. – Я всегда знала, что ничего путного из тебя не выйдет. Ленивая. – Она загибает коготь на лапе. – Инертная. – Еще один коготь. – Безразличная. Руки-крюки. Отвратительный почерк. Неряха. Не умеешь себя поставить. Сутулишься. И медведь на ухо наступил!
– Все? – Я высовываюсь из-под одеяла.
Тишина. Амалии нет. Я рывком сажусь. Включаю ночник. Тусклый зеленый эллипс появляется на поверхности тумбочки. На спинке кровати никого.
– Эй, ты где?
Молчание. Ночник самопроизвольно гаснет, и я с трудом сдерживаю вопль.
…Мне снова шесть лет, я заявилась со двора исцарапанная, грязная, кругом виноватая. Амалия звала меня, но я делала вид, что не слышу. Прекрасно понимая, что она прекрасно это понимает и расплата неминуема. Она молча отправила меня в ванную комнату. Налила горячего молока. Молчать она умела так, что мурашки по коже.
Погасила свет и закрыла дверь спальни, не сказав ни слова. Мне бы извиниться, но язык прилип к гортани. Я лежала в кромешной тьме, затаив дыхание. Вокруг потрескивало, шуршало – кто-то осторожно бегал на мягких лапах, трогал одеяло, дышал мне в ухо. Окно висело в пространстве длинной серой фигурой. Отчаянно чесалось правое колено, но я, парализованная, лежала бревном.
Вдруг в стекло громко затарабанило и створки окна с треском разлетелись в стороны. Вопль ужаса, который исторг несчастный комок плоти в кровати, мог поднять и мертвого. Сквозняк пролетел по комнате, коснулся моего лица. Створки, ударившись о стену, со стуком вернулись на место. В небе полыхнул ослепительный синий разряд, раскат грома тряхнул дом – и тут же ударил ливень.
Я была жива. Я даже перевела дух. Ливень – это не страшно. Гроза, молния, гром – все это не страшно. Это не… Вий. Накануне я смотрела кино про Вия, как он в старой церкви… и… и… вот!
Амалия не пришла. Она никак не откликнулась на мой вопль. И я впервые почувствовала что-то вроде ненависти. Я поняла своим скудным шестилетним разумом, что взрослое холодное и жестокое ее пренебрежение перевешивает все мои мерзкие проступки, вместе взятые. Проступки мои были гадкие, мелкие, жалкие, а ее правота была страшной. Во мне всегда жила уверенность, что, если я стану хорошей, она меня полюбит… и теперь эту уверенность унесло сквозняком. Я поняла, что никогда… никогда! Никогда Амалия не примет, не простит… Чего? Что мой отец женился на маме? Она обожала его. У них было общее детство. Общий учитель английского. Их дразнили женихом и невестой. Родители их дружили. Она надеялась и ждала…
Об этом я узнала много позже. Случайно – отец, смеясь, рассказал как-то маме, что Амалия не давала ему проходу, писала письма, таскалась следом, и ему приходилось удирать через дырку в заборе…
Ненавижу! Не-на-ви-жу. Мне не нужна ее любовь. Если бы она вдруг решила полюбить меня, я бы гордо отвернулась. Я бы… я бы…
Сколько можно?! Ее давно нет! Я вдруг замечаю, что плачу. Холодные дорожки слез по вискам.
Отпусти меня! Отпусти! Слышишь?
Едва слышный звук шагов. Я замираю, сердце колотится в горле. Светлый столбик у моей кровати. Веня!
– Ты спишь? – спрашивает Веня.
– Что случилось? – Я с облегчением перевожу дух и зажигаю ночник. – Ты видел… крысу?
Босой Веня в полосатой пижамке, с парчовой торбой на шее.
– У тебя живет крыса? – Круглые от удивления глаза и открытый рот.
– Нет!
– Можно, я к тебе? Там в углу страшное чудище! Оно шевелится и храпит. Послушай!
Из гостиной доносился храп.
– Слышишь?
Я приподняла край одеяла. Веня холодной рыбкой нырнул ко мне. Прижался. Жесткая парча уперлась мне в бок. Его волосы пахли перьями.
«Может, взять его себе?» – подумала я. У Владика новая любовь, мама неизвестно где. А мы будем ходить в парк играть на флейте. А потом купим машину. Я получу права, Веня пойдет в школу. Я буду ходить на родительские собрания и делать с ним уроки. Смысл появится. А то время идет… и проходит. А?
Эй ты, Амалия! Выходи, подлая трусиха! Я тебя не боюсь. Я как ребенок номер триста пятьдесят три, которому старый робот читал по ночам сказки. И мне больше не страшно. Я нащупываю рукой ночник, лягушонка под зонтиком, сжимаю в руке – только попробуй!
Утром я встану первая, приготовлю завтрак. Разбужу Баську и Веню. По очереди отправлю в ванную. Включу музыку, что-нибудь легкое, вальсы Штрауса например. И мы сядем за стол, и будем сидеть долго-долго, пить молоко и кофе и разговаривать.
Баська еще раз расскажет про Ольгицу, вспоминая новые детали, потом мы еще раз пересчитаем капиталы из парчовой торбы, обсудим, сколько осталось до машины. И пойдем в парк. Веня будет… Как это называется? Халтурить? Я представляю себе вдохновенное лицо Вени, халтурящего на флейте, рядом коробочка для денег, а в ней смятая бумажка (моя!) и еще копейки, и смеюсь.
Обнимаю Веню, прижимаю к себе. Он сопит, дыхание у него горячее…
Глава 6
Семейный обед
Почему мои родители сдали меня Амалии? Нет ответа. Хотели как лучше, наверное…
Она ушла от нас, когда мне было десять. По слухам, после ссоры с мамой. Амалия сказала ей все, что думала обо мне, и мама попросила ее уйти. Насовсем. Это версия тети Аи. А Лелечка по секрету рассказала, потом уже, что она вроде как вышла замуж… А вообще, меня отдали Амалии потому, что папа думал, что этого хочет мама, а мама – наоборот. Она бывала у нас в доме, мама была с ней приветлива и всегда повторяла: какое счастье, когда у ребенка такой воспитатель. Папа и предложил Амалии переехать к нам. Мужчины часто все понимают неправильно. Лелечка однажды сказала мне по секрету, что мама была недовольна, она робела в присутствии Амалии… Такое недоразумение получилось. А в итоге – Белая крыса, пугающая меня по ночам.