Ловкость рук

На столе стоял кувшин с вином и несколько грязных стаканов. Давид вышел помыть их.

– Я с радостью угостил бы тебя чем-нибудь получше, но сейчас могу предложить только стакан касальи.

Глория широко улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубками.

– Да ты не беспокойся, наливай касалыо. Здесь, в этой комнатке, это самая подходящая выпивка.

Ее развязная непринужденность шокировала Давида. Несколько месяцев назад, когда он ухаживал за ней, она была еще совсем девчонкой. А теперь вела себя, как настоящая женщина. Давиду становилось не по себе.

Он протянул Глории стакан, и она держала его, не поднося ко рту. Когда она брала стакан, ноготки ее коснулись его руки.

– Ты позволишь мне устроиться поудобней.

– Ну, конечно.

Она уселась на столе и поставила ноги на спинку стула.

Рассматривая девушку, пока она пила, Давид думал о том, как она похожа на хорошенького зверька. Движения ее были мягки и точны. Давид еще не пришел в себя от удивления и мучительно старался догадаться, зачем она пришла. Прямо спросить ее об этом он не решался. Он боялся нарушить очарование.

– Не часто встретишь девушку, которой бы нравилась касалья, – сказал он, принимая от нее стакан.

– Но и не часто встретишь такую девушку, как я.

Он машинально налил ей еще стакан.

– Полагаю, ты не собираешься напоить меня, – сказала она.

Давид слегка покраснел.

– Если не хочешь, оставь.

– Не сердись, я пошутила.

Глубокий вырез на черном костюме обнажал ее шею. На одном из отворотов Глория прикрепила цветок, лепестки которого касались ее груди.

– Можно?

Давид сам удивился своей смелости. Сделав шаг вперед, он наклонился, чтобы понюхать цветок. Лицо его коснулось ее груди. Глория с улыбкой положила руку ему на голову. Он снова почувствовал прикосновение ее острых коготков. Все тело его напряглось. Он подумал: «Нет, невозможно». Рука его непроизвольно легла ей на плечо, пальцы судорожно вцепились в нежную кожу. Он грубо обнял ее. Она почувствовала прикосновение его губ, волос. Потом резко отстранилась.

– Ну ладно, – сказала она, – хватит.

Она отступила к столу и холодно посмотрела на Давида.

Бледный, растрепанный, он внушал жалость. Было нечестно с ее стороны вызвать его на такой шаг и потом тут же осадить. Давид ведь был тихоня.

Глория достала из сумочки пудреницу и провела пуховкой по носу. Ей представилось, что за ними сейчас наблюдает Луис, и она постаралась небрежно улыбнуться.

– Я пришла повидать тебя, а не целоваться, – сказала она.

Давид покорно кивнул головой.

– Я очень жалею об этом. Прости меня.

Наступило молчание, потом Глория сказала:

– Приведи себя в порядок. Давай лучше пройдемся.

Несколько недель назад Мендоса спросил у Анны, почему она так невзлюбила Гуарнера. Выйдя из молодежного клуба, в котором она состояла, Анна с мельчайшими подробностями изложила свой план. У Мендосы создалось впечатление, что она давно продумала его и только ждала удобного случая осуществить на деле.

Неприязнь эта, как она призналась, возникла у нее очень давно, еще в детстве, и была связана с заселением дешевых коммунальных домов, неподалеку от улицы, где жили ее родители. С самого утра (воспоминания проносились перед ее глазами, точно кадры кинохроники) весь квартал наряжался в лучшие свои одежды. По слухам, должен был приехать депутат парламента. Артель рабочих чистила фасады домов, мела тротуары, развешивала гирлянды, ковры и флажки. Благодаря хлопотам аравакского прокурора перед школой воздвигли триумфальную арку, которую всегда ставили по торжественным случаям, она была сделана из зеленого тростника, аккуратно переплетенного и украшенного лавром и дроком, с деревянной вывеской посередине. Несколько часов назад доморощенные художники поспешно соскоблили прежнюю надпись, гласившую: «Да будет благословенна твоя Непорочность». Эту вывеску жители Араваки соорудили в честь местной святой покровительницы и выставляли ее, приветствуя всех знаменитых гостей, посещавших городок. В этот раз тамошняя власть хотела воздвигнуть арку в обычном виде, но прокурор – розоволицый сеньор с несколькими подбородками – воспротивился, заявив, что это несерьезно. И тогда на месте старой надписи вывели новую: «Да здравствует Сеньор Депутат», а сбоку пририсовали вымпел с цветами национального флага.

Квартал бурлил праздничным весельем. Распорядители с повязками на рукаве раздавали шоколадки, миндаль и конфеты шумным стайкам ребятишек, которые кричали, ссорились и наскакивали друг на друга. Гуляющие размахивали бумажными флажками, жители домов развешивали густую сеть гирлянд и украшений. Ребятишки, вообразив, что устраивается карнавал, спрашивали, будут ли пускать шутихи и ракеты, а после фейерверка – воздушные шары. Детям очень хотелось нарядиться в такие же костюмы, как у сеньоров из организационного комитета: длинный сюртук и полосатые панталоны; круглые животики и толстые ляжки сеньоров делали их похожими на жирных голубей. Ребятишки сновали повсюду, сбивались кучками, преследовали распорядителей с повязками на рукавах.

Анна – казалось невероятным, что она помнила это после стольких лет, словно воспоминание каленым железом выжгло в ее мозгу, – была одета в синее пальтецо с круглым воротником. Как только она вышла на улицу, ей всучили два негнущихся бумажных флажка со словами: «Мы говорим: «Да». Сжав флажки в руках, девочка высоко подняла их. Круглые глазенки ее были широко открыты и удивленно хлопали, точно рты у вытащенных из воды рыбешек. Издали ее личико походило на белый диск с тремя яркими пятнами: синие глаза и красная конфетка, которую ей сунули сеньоры с повязками на рукаве; длинная конфетка торчала, точно трубка, воткнутая в рот снежной бабе.

Вдруг с противоположной стороны послышались аплодисменты. Люди высыпали на балконы, стали кидать цветы и кричать здравицы. Дети громко повторяли: «Да здравствует сеньор депутат!» Анна, крепко зажав в руках флажки, вся напряглась в своем синем пальтишке и тоже твердила: «Да здравствует, да здравствует». Красная конфетка мешала ей кричать, и поэтому Анну едва было слышно. Тогда она вытащила конфету и облизнула ее: «Да здравствует, да здравствует». Это был большой праздник: у каждого ребенка был свой флажок.

– А у меня флажки, – хвасталась Анна. – Красный, желтый и еще красный.

Мальчуган, который стоял рядом с Анной, посмотрел на нее с презрением.

– Подумаешь, и у меня тоже. Они все одинаковые.

– Зато у тебя конфетка зеленая, а у меня красная, – возразила Анна.

– Да, – ответил мальчик. – Это верно.

Депутат шел прямо к ней. На нем был черный сюртук, как и у других сеньоров, и он отвечал на приветствия толпы легкими кивками. Вид его запомнился Анне на всю жизнь: ласковый взгляд, размеренная поступь, черная бородка, которую оп пощипывал во время своей речи. Среди этого скопища сюртуков он казался существом с другой планеты, более утонченным и изысканным.

Анна хлопала в ладоши что есть мочи. Когда депутат прошел под триумфальной аркой, толпа в неописуемом восторге взревела. А как кричали детишки! У Анны изо рта выпала конфетка; она подняла ее, вытерла рукавом и снова захлопала в ладоши. Через несколько минут Анна увидела депутата на трибуне под гирляндами флажков, которые весело покачивал ветер.

На крышах только что построенных домов пламенели, полощась на ветру, вымпелы. Алый ковер покрывал трибуну. Толпа напирала к трибуне, чтобы послушать оратора, и Анна вытащила изо рта конфетку. Наступило молчание. Микрофон и громкоговорители тихонько перхали. И было непонятно, то ли это прокашливается депутат, то ли что-то потрескивает в аппаратах. Люди, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, строили догадки. Анна стояла с разинутым ртом, досасывая конфету и усиленно размахивая флажками. Депутат заговорил; Анна ничего не подимала, но ей нравился его голос: ласковый, переливчатый.

– За лигу чувствуется, что говорит настоящий кабальеро, – сказала Аннина мама.