Клад стервятника

На меня посыпались стропила, я попытался прикрыть голову и тут же вывалился в узкий коридор. Тут царила беспросветная темень, и вдобавок кисло и остро пахло вконец протухшей гнилью. Оказывается я распластался на сыроватом мешке стекловаты, что меня и спасло при падении. Несколько таких мешков штабелем лежали поодаль. Я четко видел их очертания и капроновые нитки, торчащие из дырявой искусственной мешковины.

— Это называется «сверзился», — пробормотал я, потирая ушибленное во всех местах тело. И стал озираться по сторонам.

Подвал, куда я провалился из-за любви к мигающим лампочкам, был грубо сложен из массивных балок, образующих узкие коридоры, расходящиеся по сторонам по неизвестной мне системе. Из редких щелей проникали воздух и свет, но шел и были слишком узкие, к тому же — в кирпичной кладке, долбить дальше которую мне показалось опрометчивым и опасным. Тогда я задрал голову и изучил место своего постыдного выпадения в осадок.

* Очень скоро выяснилось, что, сам того не желая, я очутился в подвальном тупике, у которого был только один совмещенный вход/выход. Прямо как на древних компьютерных звуковых платах.

Интересно, что бы сейчас сказал, например, старина Данте, большой любитель путешествовать по злачным местам вроде ада, чистилища и римских общественных бань?

«По Агропрому путь пройдя до половины, я очутился в каменном мешке».

Ага, и еще плюсуем тупую боль в башке.

Я попытался молодецки выпрямиться, но лучше бы этого не делал.

В полутьме я не рассчитал высоты каменного свода и здорово ударился спиною, не сумев точно вписаться под балку. Мой организм тут же протестующе закричал. А я зашипел от боли, как наследник Слизе- рина, перемежая змеиный язык парсултанг множественными нотами «ля» и еще новой нотой «ё», которую, по-моему, давно уже пора ввести в современный музыкальный обиход.

— Ля-а-а! Ё-о-о-о! Бли-и-ин! Гребаная Зона… — чертыхнулся я з сердцах и в селезенку. — Места живого не осталось! Уже всего изломала, зар-р-раза!!

И тут же пожалел о сказанном.

Вот поистине золотыми буквами я бы писал на стенах всех наших общественных туалетов и прочих заведений культурного андеграунда: «Стоя у писсуара, будь максимально политкорректен!»

Это великая мысль, ребята, поверьте на слово. Потому что когда ты отливаешь вслух, делая оба этих физиологических процесса параллельными, ты никогда — слышите, никогда! — не знаешь наверняка, кто через минуту может неожиданно выйти из кабинки напротив.

Это правило не раз доказано на практике, а в Зоне так просто аксиома.

На входе/выходе немедленно возникла высокая и сутулая тень. Как ждала, прямо!

Левой рукой она придерживала свод кирпичной арки, видимо, чтобы не упал. Другая была полностью спрятана в складках бесформенного и очень длинного плаща.

Волоски зашевелились у меня не только на голове, но и на спине, руках и всех мужских местах. С одной рукой навыпуск по Зоне разгуливает лишь один мутант, известный мне не понаслышке. И наличие у него единственной свободной передней конечности вовсе не должно вводить вас в заблуждение. Потому что вторую, боевую граблю, монстр прячет в одежде, до поры до времени. Пока не нанесет ею своей жертве молниеносный и всегда смертельный удар.

Это был излом собственной персоной.

Ну почему мне так не везет, а? Кому, спрашивается, охота умирать на самой последней странице?

— Вот с-с-су… — прошептал я, лихорадочно прикидывая расстояние между ним и мной. С поправкой на полутьму и связанные с ней неизбежные обманы зрения. Может, мы еще и поборемся.

В принципе можно было и заорать. Но если еще пять минут назад ни Гордей, ни Анка не слышали меня, где гарантия, что они услышат теперь?

И дернул же меня черт сунуться в эту проклятую клетку!

Тень двинулась с места плавным, завораживающим движением. А секундой спустя оказалась уже в трех метрах от меня. Вот дьявол, как же быстро он двигается!

С минуту излом изучал меня из-под насупленных бровей и надвинутого на них широкого капюшона. Самый монструозный головной убор, можно сказать, классика жанра!

А затем он медленно разлепил длинные серые губы и неожиданно мягким баритоном, исполненным бархатного шарма, произнес:

— Добрый вечер!

Я аж обомлел. Ну, точь-в-точь Лось-извращенец из старого анекдота про зверей в темном-темном лесу.

Рассказать?

Глава 19. Самый человечный матрикат

Beelzebub has a devil

Put aside for me, for me, for me!

«Bohemian Rhapsody», Queen Общеизвестно, что лучший из всех страхов — страх перед человеческим уродством. Это страх роскошный, жи-и-ирный, притягательный. Но если в фильмах-ужастиках за такие страхи отвечают оборотни с упырями, то в Зоне этим занимается целый народец. Научное его название — человеческие особи, подвергшиеся необратимым генетическим мутациям.

А на нашем, простом сталкерском языке это называется, к примеру, снорк. После круговой «жарки» он у меня теперь на высшей строчке рейтинга. И почему я их прежде недооценивал?

Пальму первенства со снорком делит, конечно, контролер. Но от этого мутанта-телепата я нынче в Зоне конкретного, натурального зла в чистом виде пока еше не огреб ни грамма. Ну, за исключением того, что это именно мой давешний знакомец, древесный сиделец, явно натравил на нас бюреров. Но ведь не съели же, верно? Значит, была установка. Доставить меня пред его бледные очи, а Гордея с Анкой попридержать, покуда серьезные люди одну маленькую темку перетрут.

Давным-давно одного контролера даже показывали по телику. Каждый день он вдруг сам собою появлялся на голубом глазу перед миллионами страждущих и заранее предупреждал: даю установку! Даю установку! А потом начинал лечить прямо через телик болячки с бородавками всем желающим, и всегда успешно. Во всяком случае, многие верили.

Ну, уж коли назвался бюрером, полезай прямиком в третью строчку моего хит-парада личных встреч с мутантами в этом Зона-сезоне. Думаю, бюреры — это бывшие бюрократы, которых Бог наконец наказал и отправил в Зону на перевоспитание. Карлики всегда норовят помыкать великанами, а обычные люди для них — просто семечки. Вот теперь пусть отрабатывают свою карму по полной!

К одному представителю этого беспокойного народца я и заглянул, получается, на обед. В качестве основного блюда.

— А говорят, что вас уже нет в природе, — хмуро сказал я. Просто чтобы поддержать беседу. Больше говоришь — дольше живешь.

— Преувеличено, — парировал излом. — Источник быть?

Ну, разумеется, быть. Я отчетливо помню, как при мне сталкер Градус, личность не из самых правдивых, клятвенно уверял Комбата, что изломов уже не осталось вовсе. И аргумент у него был убийственный: дескать, сам Градус не видал их уже целых два года, что — лучшее из доказательств. Володя же слушал его молча и даже не улыбнулся.

— В общем, один сталкер сказал, — пожат я плечами, одновременно лихорадочно соображая, успею ли вскинуть автомат, или излом окажется быстрее. По всем прикидкам выходило, что он быстрее. К тому же я не знал в точности, какой длины его боевая конечность.

Или стрекозиная лапа, если угодно.

В детстве я однажды увидел в пруду за домом, как здоровенная личинка стрекозы охотилась за мальком. В последний момент она выбросила вперед длинную лапу и схватила серебристую рыбку. Тогда я еще не знал, что на самом деле это не «лапа», а весьма подвижная, пугающе гипертрофированная челюсть, что челюсть эта называется «маска» и что однажды я сам окажусь в роли такого вот малька.

Что ж, если тебе написано на роду умереть в опере, у тебя еще есть шанс продлить свое земное существование, спев перед казнью на сцене дуэт со своим палачом. В опере это можно, и вполне органичненько!

Я палач под маской кр-р-расной!

Я плету венок прекр-ра-асный —

На могилку Трубача.

Заблудился, навернулся,

Облажался сгоряча!

И нечего мне орать из будки суфлера, что это не тот текст. Текст, ребята, мне сейчас приходится сочинять на ходу. Поскольку больше слов — дольше дышишь. Господи, и почему я не рэпер?