Клад стервятника

И он хлопнул по плечу друга Комбата. А друг Комбат хлопнул того в ответ по лбу. Переглянулись товарищи и пошли проветриться, поспарринговать на свежем воздухе, свои «гири» потренировать.

А я свой рассказ закончил, и дальше мы почти полчаса шли молча, психуя и выцеливая в три автомата каждый треск и шелест.

Пару раз нам встретились зомби. Думаю, в любом другом месте они давно бы уже рассыпались по косточкам.

Но, видимо, Долина Забвения способна долго поддерживать внутренние энергетические ресурсы не только растущих из земли, но и попирающих ее ногами. А эти и впрямь еле шевелили копытами, когда прошли мимо нас точно брейгелевские слепые — нестройной вереницей, извивающейся точно гусеница. На нас никто из них не обратил ни малейшего внимания. Зато мы смотрели на живых мертвяков во все глаза.

Сколько я ни живу возле Зоны, до сих пор никак не могу привыкнуть к виду этих ходячих трупов. Если первые смотрелись еще ничего, на многих были сносно сохранившиеся комбезы и сапоги, то вторая команда умрунов, протопавших следом за своими более свеженькими собратьями по несчастью час спустя, выглядела просто ужасно. И дело было даже не в одежде.

Их тела настолько сильно тронуло разложение, что лохмотья комбезов слиплись отвратительной коркой с гниющей человеческой плотью, слизью и странным красноватым налетом. Точно вся команда предварительно хорошенько вывалялась в сухом песке. Только я никогда не видел красного песка.

Разве что когда застрелил здоровенную, дурную псевдоплоть в пересохшем русле Совиного ручья, где вода когда-то намыла из земли широкие песчаные террасы. Она продолжала кидаться на меня, хотя я истратил на нее уже три магазина «Калашникова», и затихла, только когда я подобрался к ней сзади и влепил контрольный выстрел в мозжечок. Спасибо Комбату, в свое время он научил меня определять, где у этих настырных тварей расположены какие жизненно важные органы.

А самое паршивое, что замыкал эту вереницу умрунов, которые раскачивались на ходу и невнятно мычали, точно идущее на вечерней зорьке домой стадо, мой давний знакомец. Растрепанный как воробьишка маленький Эдик Гасанов.

Я смотрел на него, на его опушенную голову и безвольно болтающиеся руки-крюки, смотрел и никак не мог сглотнуть подступивший к горлу ком.

А он просто шел и меня не видел. Да, наверное, и не мог больше видеть ничего, кроме нескончаемой, выбитой десятками ног тропинки, уводящей его из тяжелого похмелья долгого небытия в окончательное и абсолютное Ничто.

Эдик пропал полгода назад, после того как подобно мне вдрызг проигрался в карты. Наверное, он тоже хотел подзаработать, отыскать какой-нибудь хабар, но для маленького чернявого мойщика посуды из «Лейки» такая экспедиция в Зону была равносильна верному самоубийству.

Обычно в барах на Зоне моют посуду и выполняют другую грязную работу девчонки. Просто бывшие третьи, четвертые или тридцать вторые красавицы своих школьных классов из самых разных украинских и российских местечек по каким-то причинам однажды делают свой выбор. Добровольно и осознанно переходят в категорию «официальных шлюх».

Но те хоть приходят сюда по собственному желанию, никто их не неволит. Эдик же приневолил себя сам.

Сначала он попробовал сходить в качестве отмычки со старым Фаридом, который тогда уже начал выходить в тираж и вообше не имел за душой ничего святого. Черный Сталкер смилостивился над Эдиком, и в тот раз он унес из Зоны ноги. Один из четырех отмычек-дурней, решивших набраться у Фарида полевого опыта.

Этого Эдику хватило, и он пошел к Хуаресу.

Хуарес, как всякая акула капитализма, в принципе не лишен сантиментов. Это меня не удивляет: у кого- то из старых добрых писателей я однажды прочел, что сентиментальность — вообще неотъемлемое свойство жестоких и сильных натур.

Эдик Гасанов действительно приневолил сам себя. Он рассказал Хуаресу, что приехал в Припять заработать денег на операцию для больного брата. В принципе вместо брата Эдику выгодней было бы выставить жену или ребенка. Это подействовало бы сильнее на сентиментальную, но жестокую натуру Xvapeca. Сроку у Эдика было полгода, за это время он должен был оплатить счета и наскрести на пересадку брату какого-то больного органа. Он подробностей мне не сообщал, а я тогда не шибко интересовался.

Хуарес выслушал Эдика и предложил ему половинчатое решение. Вполне в стиле нашего хабар- барона. Он готов был устроить Эдика в «Лейку» или какой-нибудь другой бар, может быть, даже в стороне от Периметра. Но подходящей должности для маленького азербайджанца у Хуареса не было, и он придумал для него статус «ночного посудомоя».

— Грязной посуды всегда много. Мыть не перемыть, мать ее перемать. Пока осмотришься, приглядишься, а там, может, и найдешь дело поприбыльней, ара.

Эдик подумал-подумал, потом засунул свою нефтяную гордость подальше и с прилежанием взялся за посуду в «Лейке». Устраиваться в другой бар империи Хуареса, подальше от Периметра, для него не имело смысла. Только у самых границ Зоны можно сорвать хороший куш, заработать шальные деньги и свалить с ними на Большую Землю.

В итоге проработал он три месяца, перемыл гору посуды высотой с Эльбрус, но оказия так и не свалилась на его кудрявую черноволосую голову. После своей первой и последней ходки за Периметр с Фаридом Эдик боялся Зоны как огня. Он окончательно уверился, что сталкером ему не быть, и обратился к единственному занятию, которое еще могло в принципе принести ему хорошие деньги.

Подобно мне он взял в руки карточную колоду.

Его теперь все чаще видели в «Лейке» по вечерам возле суконного стола, задолго до ночной рабочей смены. Он играл рисково, иногда выигрывал, но чаще не везло. Спустив весь вчерашний заработок, он понурой походкой отправлялся в посудомойку, где яростно драил сковороды, кастрюли и тарелки, глотая невыплаканные слезы и мечтая о завтрашнем Большом Банке.

Кончилось все, как и у меня. Эдик проигрался в пух и прах, залез в долг, опять проиграл и дальше уже покатился вниз, ничего не видя перед собой, кроме замасленных королей, червей и валетов.

Утром выяснилось, что он проиграл большие деньги.

Очень большие по меркам маленького полунищего азербайджанца, который до этого откладывал каждый доллар на операцию брату.

Я лично верю, что с братом так оно и было — у азербайджанцев очень крепки родственные узы. Круче их в этом отношении только китайцы, но тем не привыкать из века в век кормить свою менее удачливую родню. У них, говорят, даже государственных пенсий как таковых нет. Рис — пожалуйста, сам расти его в ближайшем канале и ешь, а пенсию — выкуси!

Вечером Эдик не вышел на работу в посудомойку. Любомир — в сущности, неплохой мужик — закрыл на его прогул глаза: один раз. как говорится, не… этот… Ну, вы поняли.

Потом, когда он не вышел из своей каморки на второй и третий день, девочки-официантки пошли его проведать. Мало ли что с человеком может случиться, вдруг валяется за дверью, и некому стакан воды поднести.

Ну они ему и предложили стакан. Перцовки. По славянской простоте душевной.

Он им ответил из-за двери такими словами, что девочки в ужасе побежали обратно в «Лейку». Десятка они, конечно, не робкого, официантки из нашей «Лейки», и в ответ могут так послать матом, что сразу вознесешься на третий этаж недостроенного дома. Но слова, сказанные Эдиком из-под двери, показались им самым что ни на есть ужасным азербайджанским проклятием. А кому же охота быть проклятым, да еще в рабочее время?

Лично я думаю и даже догадываюсь, что именно сказал им измученный до смерти угрызениями совести и беспросветом жизни Эдик Гасанов. Ну, конечно же, это:

— Бафли саталлар тигында! Да канца, пилят!

Что еще может сказать восточный человек блудницам, когда он пребывает в состоянии, близком к моральной клинической смерти?

Если и не дословно, то, думаю, очень близко по содержанию.

А на четвертый день Эдик Гасанов покинул свою каморку еще до рассвета, помолился на восток и ушел в Зону.