Клад стервятника

Потом прямо над нашими головами на бреющем прошли две блуждающие «птичьи карусели». Временами они сливались в экстазе, и тогда сверху тянуло озоном.

Наученный горьким, но таким бодрящим опытом общения с этими непоседливыми аномалиями, я уже готов был задать стрекача. Но узкая и теплая ладошка Анки удержала меня на месте. И я остался вместе со своими спутниками вжиматься мордой в прокисшую известку. Причем, поскольку я за минуту до того стянул опостылевший противогаз, пришлось мне, в придачу ко всем напастям, вдыхать испарения целой батареи банок нитролака с пробитыми, как же иначе, днищами.

Однако когда мы обошли пост чингизидов, — трое чернобородых, один по виду узбек и, к счастью, ни одного молдавана с их поистине сверхъестественным чутьем на чужих в радиусе пистолетного выстрела, — именно Анка невольно заставила нас с Гордеем призадуматься, верно ли мы поступили, не став торговаться с бандитами.

Второй, дополнительный проход в Агропром не сулил нам ничего хорошего уже по первому впечатлению. А такая неприязнь как первая любовь — всегда самая стойкая.

Глава 15. «А» и «Г» шагают по трубе

I’m on the nightrain

Ready to crash and burn.

«Nightrain», Guns N’ Roses У известного классика советской литературы второй половины XX века Леонида Брежнева (литературный псевдоним Генсек) было издано всего три тонких романа. Но каждый из них стал в Советском Союзе и тогдашних соцстранах настоящим бестселлером. Это была трилогия «Малая Земля», «Целина» и «Возрождение».

Не знаю, как насчет содержания этих опусов, но названия их я вспомнил не раз, пока мы пробирались к агропромовским подземным кущам глухими, кривыми и чаще всего окольными путями. Потому что земли вокруг в нормальном понимании этого слова особо не было — один выжженный грунт, болота, поросшие хилым ивняком с ольшаником, да еще нескончаемые буреломы железной арматуры, густо поросшей космами смертоносных «ржавых волос».

Мало было твердой почвы под ногами на Свалке, этой Малой Земле Зоны. Все больше — одна сплошная целина, о возрождении которой можно смело забыть на пару-тройку десятков лет.

И вот, кажется, Свалка позади, а впереди переход на новый уровень. Но почему-то никого из нас это обстоятельство не обрадовало.

В трехстах метрах впереди, за подозрительно ровным полем, поросшим плотным упругим клевером без тени присутствия сорняка, в обрыве пересохшего русла какой-то неведомой речушки зияло отверстие.

Обод большой бетонной трубы, уходящей в глубь песчаного грунта. Все вокруг было изрыто какими-то подозрительными норками, а внизу испещрено странными, совсем не птичьими на вид следами.

Труба большая — это, конечно, смотря относительно чего. Тушкан или даже слепой пес могли бы разгуливать по этой трубе, как по бульвару. Человеку же, даже вполне приземистому, полностью пролезть в трубу не получалось. Для этого нужно было согнуться в три погибели. А лучше — опуститься на четвереньки.

Но это еще полбеды.

Коварная судьба-индейка на сей раз приготовила нам поистине иезуитское испытание. Справа от бетонной трубы из оврага торчала еще одна. Тех же размеров и свойств, разве что она выступала из обрыва на лишний метр вперед, а бетонные края были обломаны и сильно раскрошились.

В остальном же они выглядели как два автономных «трубопрохода», и сейчас нам предстояло сделать верный выбор.

Наши мнения сразу разделились, и совсем не пополам, это бы еще куда ни шло. Наше единство раскололось ровно на три части. И ни один из партнеров не желал уступать.

Гордей сразу предложил вернуться. Он считал, что с бандитами Чингиза при большом желании можно договориться. При этом дополнительный финансовый транш за убитого поморника и моральные издержки его хозяина Гордей благородно вызвался взять на себя.

— Ты не транш, ты огонь вызывай-ешь на себя, — сверкнула глазами Анка. — Неужели ты думаешь, что они простят тебе нападен-ние на их человека?

— Ну, — пробормотал очкарик, опустив глаза и ковыряя носком сапога делянку заячьей капустки, — в этом мире, к сожалению, все продается и все покупается. Значит, нужно просто вписаться в эту структуру мироздания, мимикрировать под нее.

— Просто вписаться в трубу он не хочет. А мими… крими… тьфу ты!

Она в сердцах сплюнула, делая вид, что не замечает наших с Гордеем изумленных взглядов. Обычно сдержанная и невозмутимая — вот она, прибалтийская кровь! — Анка сейчас была на себя не похожа. Ее глаза блестели, щеки раскраснелись, и она смотрелась очень привлекательно в своем благородном негодовании.

Тогда мы с Гордеем в один голос спросили, чего же, собственно, желает сама благородная донна.

— Благородная дон-на желает вылететь в труб-бу, — усмехнулась она, поглядывая на нас с откровенным вызовом. — И желат-тельно целой и невредимой.

— Мне этот путь не нравится, — покачал головой Гордей. — И детектор ведет себя как-то странно. Периодически высвечивает «danger», но слабо, вполнакала.

— Тогда давайте решать, — заключила девушка. — Ведь среди нас есть Трубач — он-то уж должен разбираться в труб-бах.

Вот так всегда! Кто-то заведет в черт-те какую глушь, а Гоше потом расхлебывать.

Хотя, справедливости ради, весь наш нынешний рейд — целиком и полностью моя затея.

Ну еще, в известном смысле, — проклятого Стервятника. Уж он-то небось сидит сейчас в аду на раскаленной сковородке, попивает «ведьмин студень» и посмеивается, на нас глядючи с высоты своего замогильного положения.

И я стал решать.

— Ты привела нас сюда, Анка, и ни разу не сбилась с пути. Уже бывала здесь, да?

Она кивнула.

— И на ту сторону перебиралась? По этим трубам?

Она вновь кивнула, хотя мне показалось, после некоторого колебания.

— И что там внутри?

Анка молчала.

Гордей взял ее за руку. Ласково сжал тонкие пальчики. Заглянул девушке в глаза.

— Анна, скажи, пожалуйста, что там — внутри?

Он кивнул на два отверстия, зияющих в крутом склоне обрыва.

— Я… я не знай-ю, — призналась она. — Не помню.

— Пьяная, что ли, была? — недоверчиво воззрился на нее молодой ученый.

— Не пьян-ная, — кратко пояснила она.

Было заметно даже невооруженным глазом, что ей совсем не хочется вспоминать подробности своего последнего путешествия по агропромовской трубе.

— Я была… без чувств.

Год назад Анка из клана наемников попала в переделку. Нарвалась на анархистов, называющих себя в Зоне «Матросы порядка». Их отличительная черта — морская символика и любовь к полосатым тельникам, так что даже телогрейки зимой они красят в синие и белые полосы.

Верховодит у «матрасов» вожак по кличке Стакан Портвейна, городской алкоголик, насмотревшийся в раннем детстве революционных фильмов, наслушавшийся Цоя и в один прекрасный день сбрендивший на всем этом комплексе идей по полной.

Наемников вообще в Зоне активно не любят, а у Портвейна имелся на них давний и больной зуб. Поэтому он решил поквитаться за двоих товарищей, перешедших когда-то дорожку одному из крестных отцов-сталкеров Зоны, просто поймав любого из наемников.

И вдоволь натешиться над ним, прежде чем сбросить связанным по рукам и ногам в ближайшую «жарку» или «зыбь». Это любимый вид казни у Портвейна, хотя он называет ее гораздо ученей и выспренней — «эксклюзивный метод политического террора, интегрированный в местную инфраструктуру».

Я вообще заметил, что если рядом с тобой кто-то излишне часто употребляет слова «инфраструктура», «интегрированный» или «эксклюзивный» — не лишним будет оглядеться, нет ли поблизости мощной жарки. Скорее всего, она уже для тебя давно и заботливо приготовлена.

А уж за одно словцо «население», столь любимое всеми без исключения чиновниками вплоть до самых верхов, я бы расстреливал без суда и следствия. Почему я их должен любить, когда они нас даже за людей не считают — мы для них, видите ли, только «население»! Тараканы с крысами, между прочим, тоже население, и их на планете Земля гораздо больше, чем людей.