Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 13



– Доброго здоровья, – сказал поручик и снова снял фуражку. – Позвольте на вступительные испытания…

– Милости просим, ваше благородие, – ответствовал швейцар и сделал широкий жест рукою, стянутой белой замшевой перчаткою.

Повинуясь его жесту, господа ступили внутрь роскошной, богато убранной швейцарской. Впереди простиралось необъятное пространство двухсветного вестибюля, казавшееся ещё более широким благодаря двум помпезным мраморным лестницам, располагавшимся по обеим сторонам помещения и ведущим во второй этаж. Ажурное ограждение искусно отлитых чугунных перил, массивные бронзовые люстры, мягкая мебель карельской берёзы, внушительные колонны второго этажа, каски французских кирасир, захваченные в боях 1812 года и развешанные ради украшения по стенам, – всё внушало прибывшим господам уважение и трепет, а мальчикам – естественную робость и чувство священного преклонения.

Молодцеватый поручик звался Автономом Евстахиевичем фон Гельвигом, и один из мальчишек, а именно тот, что был более лопоух и веснушчат, приходился ему сыном, носившим имя Александр. Второй господин, Алексей Лукич Волховитинов, подвизался учителем-словесником одной из московских гимназий и тоже пришёл с сыном – Никитой. По указанию швейцара гости проследовали вверх по лестнице, невольно остановив своё внимание на строгом мраморном бюсте какого-то важного сановника, расположенном справа от лестничных маршей в глубокой, заполненной тёплым полумраком нише. Пройдя вперёд, они оказались в просторной приёмной и замешкались у входа, поражённые её строгим великолепием. Стены роскошной залы, залитой заоконным солнечным светом, были увешаны портретами членов венценосной фамилии, а прямо по фронту, по обеим сторонам дверного проёма, ведущего во вторую приёмную, висели массивные мраморные доски с выбитыми на них золотыми буквами чьих-то героических фамилий. Гости ступили на вощёный двухцветный паркет несложного набора и направились во вторую приёмную, в глубине которой видны были фигуры военных и штатских господ в окружении бритых мальчишек и их родителей. Двигаясь по центру первой приёмной, младший Гельвиг приподнял голову и увидел проплывающую вверху бронзовую шестирожковую люстру, оснащённую большими керосиновыми лампами. Он очень волновался и, взглянув на своего товарища, напряжённо вышагивающего рядом со своим отцом, понял, что тот волнуется ничуть не меньше. Войдя во вторую приёмную, новые гости невольно обратили на себя внимание уже присутствовавших, впрочем, ненадолго, потому что почти сразу все вернулись к своим занятиям.

К посетителям подошёл молодой офицер и, указывая направление широкой ладонью, пригласил их обратиться к секретарю, сидевшему за письменным столом сбоку под стеной. Отцы будущих кадет остались на месте, ожидая, когда освободится секретарь, закрытый от их взоров спинами других родителей, а мальчишки по своему обыкновению принялись разглядывать сверстников и обстановку приёмной. Она была богаче и роскошнее первой; здесь стояла белая лакированная мебель, обтянутая красным шёлком, по стенам были развешаны огромные портреты царских сановников, а на одной из стен красовался гигантский портрет Императрицы Екатерины Второй в помпезной золотой раме, увенчанной имперской короной и хищными двуглавыми орлами. Рядом с портретом располагались высокие, также белые лакированные двери с золотыми вензелями императрицы. Возле них смирно стояли тщательно вымытые и отглаженные родителями и гувернантками мальчики, ожидающие начала вступительной процедуры.



Старшие Гельвиг и Волховитинов, между тем, подвели сыновей к столу секретаря. Исполнив некоторые формальности, состоявшие в уточнении имён, званий и других анкетных данных, секретарь напомнил претендентам на звание кадет, что их ждут экзамены по русскому, французскому и немецкому языкам, а также по арифметике и Закону Божьему. Засим, объяснил далее секретарь, ежели означенные экзамены будут успешно сданы, то их ожидает медицинский осмотр и зачисление в Корпус. По окончании же экзаменов и улаживания прочих мелких формальностей, добавил секретарь, всем поступившим мальчикам будет предложено разъехаться по домам с обязательством четырнадцатого августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, прибыть вновь и приступить к учёбе…Через некоторое время счастливые Ники и Александр, с успехом выдержавшие экзаменационные испытания, и не менее счастливые их отцы возвращались недолгим путём из Лефортова в Кудрино, чтобы предстать перед родственниками и домочадцами в сиянии славы победителей и триумфаторов.

Семейства Волховитиновых и Гельвигов были добрыми соседями по новому доходному дому в Кудрине и уже несколько лет дружили семьями. Праздники и торжественные семейные события отмечали вместе; особо готовились к Рождеству и Новому году, поскольку в обеих семьях было по двое детей, а Рождество и Новый год, как известно, – детские праздники. У Гельвигов кроме Александра был ещё старший сын Евгений, а у Волховитиновых кроме Никиты – дочь Ольга, или как её звали в семье, Ляля, родившаяся год спустя после рождения Ники.

Все члены дружественных фамилий вместе проводили досуг, летом жили в имении Волховитиново на Вязёмке, доставшемся Алексею Лукичу от его отца, иногда ездили на Сенеж или на Истру, где отцы семейств с сыновьями любили посидеть, сжимая в руках бамбуковые удилища в надежде на хорошего судачка, а то и линя. Маменьки Серафима Андреевна Волховитинова и Нина Ивановна Гельвиг иной раз стряпали совместно что-нибудь необыкновенное, сообразуясь с известной книгой Елены Молоховец, в праздники или в дни именин членов семейств ставили маленькие домашние спектакли, выдумывали коллективные игры, а уж про лото да фанты и говорить нечего – хоть раз в неделю обязательно устраивались шумные турниры, посреди которых взрослые нет-нет да и прикладывались ко гранёным рюмочкам, наполненным рябиновою или вишнёвою наливкою. Чаще собирались у Волховитиновых, потому что квартира у них была чуть просторнее и завершалась уютным кабинетом, уставленным по периметру книжными стеллажами и шкафами. Здесь, в тёплом книжном запахе, в непредсказуемом полумраке глухих углов, где света настольной лампы хватало только на то, чтобы осветить широкий, старой работы дубовый письменный стол, заваленный рукописями и школьными тетрадями, среди старинных безделушек, фамильных портретов, новых фотографий и старых дагерротипов, любили собираться и взрослые, и дети обоих семейств. Взрослые в минуты праздности листали здесь новые журналы, шуршали газетами, изредка обмениваясь репликами, обсуждали новости и иногда спорили, пытаясь осознать текущую политику, дети же в отсутствие родителей играли в свои таинственные игры, где предметы мебели были островами, свободное пространство вокруг – морскою гладью, а сумеречная ниша под столом, меж его массивных тумб – кают-компанией с глобусом и подзорною трубою, с помощью которой можно было разглядеть дальние, наполненные золотистыми пылинками углы кабинета. Когда Ники было года четыре, он любил сидеть с сестрой под отцовским столом, обняв её и воображая себя средневековым рыцарем, спасающим свою возлюбленную от злобных сарацинов. Несмотря на весьма юный возраст Ники, Алексей Лукич читал ему в свободные минуты историю крестовых походов, не устраняя уж вовсе из собственной системы одухотворения сына сказки Пушкина или Афанасьева, но всё же почитая рассказы о сражениях за Гроб Господень более для него важными и значимыми. И вот ещё совсем маленький Ники, сидя в темноте под сводами письменного стола и крепко обнимая младшую сестрёнку, воображал себя её защитой, но при этом дрожал от страха, потому что слышал вдалеке топот копыт сарацинских коней и слышал гортанные крики пустынных кочевников. Ляля прижималась к брату всем телом и тоже дрожала от страха, ведь и она слышала голоса врагов, храп их коней и даже ощущала запах конского пота; глядя в щели импровизированной двери своего убежища, она видела чудовищные копыта, взметающие фонтаны горячего песка, который залетал к ним под стол и попадал в глаза и за ворот. Левой рукой Ники обнимал Лялю, а правой прижимал её кудрявую головку к своему лицу и вдыхал запах её волос, от которого у него кружилась голова.