Террор во имя веры: религия и политическое насилие

Зачастую проблема определения терроризма возникает из-за смешения двух взаимосвязанных, но отнюдь не равнозначных понятий – «терроризм» и «террор». Ситуация усугубляется и тем, что прилагательное «террористический» относится к обоим этим родственным, но не тождественным понятиям.

Достаточно емким кажется определение терроризма как систематическое, социально или политически мотивированное, идеологически обоснованное использование насилия либо угроз применения такового, посредством которого через устрашение физических лиц осуществляется управление их поведением в выгодном для террористов направлении и достигаются преследуемые террористами цели[5]. Но следует заметить, что важной сущностной характеристикой терроризма является его направленность, идущая «снизу». Иными словами, субъектом терроризма являются личности или структуры, не обладающие достаточной долей легитимности для осуществления политического насилия. В этой связи представляются неверными утверждения о терроризме, когда речь заходит о терроре, осуществляемом государством. (Уместно вспомнить знаменитое ленинское определение государства как «аппарата насилия».) В этой связи уместно обозначить как по меньшей мере дискуссионную правомерность выделения при классификации терроризма так называемого «государственного терроризма» (в случаях, если государство практикует насилие в отношении оппозиции, групп, категорий или целых слоев населения инспирируется самим государством и реализуется через силовые структуры под предлогом защиты государственных, общественных или общенациональных интересов или же если терроризм является одним из методов реализации внешней политики государства, причем эти методы состоят на вооружении спецслужб или финансируемых государством террористических центров и организаций).

Впрочем, следует оговориться, что эта тема остается спорной и требующей детального изучения и обсуждения. Является ли проявлением терроризма операция израильских спецслужб «Гнев Божий» по ликвидации организаторов террористического нападения на израильских спортсменов во время Мюнхенской Олимпиады 1972 г.? Или можно ли расценивать как терроризм убийство одного из лидеров палестинской группировки ХАМАС Махмуда аль-Мабхуха в январе 2010 г. в Дубае – предположительно агентами израильских спецслужб? С формальной точки зрения действия спецслужб по «манере исполнения» носили характер террористического акта. Но, будучи «освящены» легитимностью государства, вряд ли они могут быть отнесены к разряду терроризма. В то же время возникает вопрос о том, как расценивать террористические акты против мирных граждан, которые осуществляются за рубежом спецслужбами других государств (или, во всяком случае, приписываются им)? К числу таких терактов можно отнести взрыв самолета компании PanAm над шотландским городом Локерби (декабрь 1988 г.), ответственность за который Запад возложил на ливийские спецслужбы, или приписываемый им же взрыв на дискотеке в Западном Берлине в 1986 г. Если предположить, поскольку причастность Ливии к этим терактам не доказана, что эти преступления были осуществлены спецслужбами Джамахирии, то возникает проблема дефиниции этих насильственных акций, которые по всем признакам могут быть проявлениями терроризма – за исключением той самой важной сущностной характеристики этого феномена, который предполагает направленность терроризма «снизу». Проблема соотношения феномена терроризма с действиями тех или иных государств усложняется таким явлением, как «государства – спонсоры терроризма», широко эксплуатируемого на Западе, прежде всего США. Очевидно, что ряд государств, исходя из различных побуждений, действительно оказывает разнообразную поддержку (финансовую, материальную, учебную, логистическую, идеологическую и т. д.) различным экстремистским группировкам, действующим в других странах. Соответственно эти государства несут часть ответственности за действия спонсируемых ими экстремистов. В то же время нельзя не учитывать того, что порой понятие такого спонсорства выглядит довольно размытым и чаще используется в качестве ярлыка по отношению к недружественным государствам, на которые другие государства желают оказать международное давление. Так, США характеризуют Иран в качестве одного из главных государств – спонсоров терроризма (при этом Тегерану вменяется в вину поддержка таких группировок, как ливанская «Хезболла», палестинский ХАМАС и т. д.). В свою очередь, Иран обвиняет американцев в поддержке экстремистов, действующих против иранского правительства (в частности, организации «Муджахедин-э-Хальк» и суннитской группировки «Джундалла»).

Равным образом дискуссионным является вопрос соотношения терроризма и партизанской войны, тем более что эти феномены не только тесно соседствуют друг с другом, но и имеют тенденцию перетекать друг в друга. Можно ли применять понятие «терроризм» к партизанской деятельности (герилье)? Несмотря на то что партизаны зачастую прибегают к террористической тактике против войск, сил безопасности или полиции противника, ответ на этот вопрос будет скорее отрицательным. Хотя грань, отделяющая террористическую деятельность от партизанской войны, порой кажется настолько условной, что ее невозможно уловить.

Некоторые исследователи вообще сомневаются, что применительно к современной ситуации разумно использовать термины «терроризм» и «террористы»: мотивируется это тем, что эти понятия слишком размыты и неопределенны. Некоторые авторы предлагают вообще отодвинуть в сторону слово «террорист» и заменить его понятием Violent Non-State Actor (Насильственный негосударственный актор, или субъект). Однако и этот термин не совсем корректен при соотнесении с феноменом терроризма. Под это определение попадают как субъекты, строящие свои насильственные действия на идейной (политической и/или религиозной, к примеру) основе, так и те структуры/лица, которые совершают насилие из соображений главным образом материальной выгоды (организованные преступные группировки). С другой стороны, можно ли причислять к феномену терроризма деятельность экстремистских молодежных групп типа скинхедов, деятельность которых вполне можно рассматривать в контексте понятия Violent Non-State Actor. Более того, насильственные акты, предпринимаемые «бритоголовыми», имеют идеологическую мотивацию (расовое превосходство и т. д.). Однако вопрос отнесения скинхедов к разряду террористов остается крайне сомнительным. Таким образом, понятие «насильственного негосударственного субъекта» представляется чересчур широким, не в полной мере учитывающим специфику терроризма как феномена.

Как справедливо отмечает американский исследователь Роберт П. Бэрнидж, еще одним камнем преткновения для всестороннего понимания террористической угрозы является проблема соотношения понятий «террорист» и «борец за свободу» – «то, что для одного терроризм, для другого – борьба за свободу»[6]. Этот автор предлагает в качестве отправной точки для различения этих понятий задаться вопросом, можно ли квалифицировать данных конкретных негосударственных насильственных акторов как борцов за свободу. «Если они считают себя таковыми, значит, они должны соблюдать международное гуманитарное право», здесь, в частности, подразумевается вопрос, пытаются ли различать эти акторы военные и гражданские «мишени». По мнению судьи Международного суда Питера Хендрика Койманса, «преднамеренные и неразборчивые атаки против гражданских лиц с намерением их убийства – сердцевидный элемент терроризма»[7].

Не менее спорным и трудно поддающимся четким определениям является характеристика «политического экстремизма», несомненно более широкого феномена, чем терроризм, который, собственно, «произрастает из политического экстремизма(…). По существу, терроризм является частью экстремизма, так как из широкого ряда его проявлений (мятеж, создание параллельных структур власти, выдвижение ультиматумов, акции гражданского неповиновения, вооруженное сопротивление конституционным органам и т. д.) вобрал в себя наиболее жесткие методы достижения политических целей, допускающие как физическое уничтожение государственных, политических, общественных деятелей, так и убийства рядовых граждан, уничтожение различных материальных объектов»[8]. Обращает на себя внимание определение экстремизма через его агрессивное поведение, «наиболее существенными референтами которого являются, во-первых, нетерпимость к мнению оппонента, ориентированного на общепринятые в данном обществе нормы; во-вторых, склонность к принятию крайних (силовых) вариантов решения проблем; в-третьих, неприятие консенсуса как ценности и делового инструмента каждодневной деятельности и, в-четвертых, неприятие прав личности и ее самой как самоценности»[9]. Все эти черты присущи и терроризму как одной крайней форме политического экстремизма.

5

Петрищев В.Е. Заметки о терроризме. М., 2001. С. 11.

6

Barnidge (Jr), Robert P. Non-State Actors and Terrorism. Applying the Law of State Responsability and the Due Diligence Principle. The Hague, 2008. Р.41.

7

Barnidge R.P. Ibidem. Р. 42.

8

Петрищев В.Е. Заметки о терроризме. М., 2001. С. 11.

9

Цит. по: Верховский А., Папп А., Прибыловский В. Политический экстремизм в России. М.: Ин-т экспериментальной социологии, 1996. С. 12.