Остановка в пустыне

Скорпион, которого я искал, opisthophthalmus - норный, и поэтому я не стал зря тратить время и переворачивать камни. Я высматривал только норы. За первые десять-пятнадцать минут я ничего не нашел, но жара становилась нестерпимой, а я волей-неволей решил вернуться к машине. Обратно я шел очень медленно, вглядываясь в землю, и, уже дойдя до дороги, неожиданно увидел в песке скорпионью нору всего дюймах в двенадцати от обочины.

Я положил морилку и сачок на песок рядом с собой. Затем с помощью лопатки начал очень осторожно разгребать песок вокруг входа в нору. Эта операция не менее волнующая, чем охота за сокровищами, охота с той самой дозой опасности, которая необходима, чтобы разогнать кровь. Чем глубже я копал, тем сильнее билось мое сердце.

И вот… вот она!

О Господи, что за громадина! Гигантская самка скорпиона, но не opisthophthalmus, что я сразу же понял, а другой вид крупного африканского обитателя нор. А на ее спине (слишком невероятно, чтобы быть правдой) кишели один, два, три, четыре, пять… всего четырнадцать малышей. Мать была не меньше шести дюймов! Дети размером с маленькие револьверные пули. Она уже увидела меня - первого человека в своей жизни, и ее клешни были широко раскрыты, хвост закручен высоко над спиной в виде вопросительного знака, готовый ударить. Я взял сачок, быстро просунул под нее и вычерпнул из песка. Она бешено дергалась, извивалась и била кончиком хвоста во все стороны. Я увидел каплю, скатившуюся через ячейку сачка на песок. Я очень быстро перенес скорпиониху вместе с потомством в морилку и закрыл крышку. Затем достал из машины эфир и закапывал его через металлическую сетку в крышке, пока дно морилки не пропиталось им.

Как великолепно она будет выглядеть в моей коллекции. Конечно, малыши отвалятся, как только погибнут, но я их приклею приблизительно на те места, где они были, и стану гордым обладателем гигантской самки пандинуса с четырнадцатью детенышами на спине. Я был просто счастлив. Я взял морилку (я чувствовал, как скорпиониха яростно бьется внутри) и положил ее в багажник вместе с сачком и лопаткой. Потом вернулся в машину, закурил сигарету и двинулся дальше.

Чем лучше у меня настроение, тем медленней еду. Теперь я ехал очень медленно, и мне понадобился почти час, чтобы доехать до Бир-Ровд-Салима, заправочной станции на полпути до Иерусалима. Это было крайне малопривлекательное место. Слева одинокая бензоколонка и деревянная лачуга, справа еще три лачуги размером с печку для обжига горшков. Все остальное - пустыня. И ни одной души в пределах видимости. Часы показывали без двадцати два, температура в машине была 106 градусов по Фаренгейту.

Из-за этой ерунды - кипячения воды перед отъездом из Исмаилии - я совершенно забыл заправиться бензином, и счетчик показывал даже меньше двух галлонов. Совсем в обрез. Я подъехал к бензоколонке и стал ждать. Никто не появился. Я посигналил, и четыре хорошо настроенных гудка моей “лагонды” огласили пустыню удивительной “Son gia mille е tre”. Никто не появился. Я снова посигналил.

Son gia mille е tre пропели гудки. Фраза Моцарта звучала великолепно в этом антураже. Но так никто и не появился. Обитателям Бир-Ровд-Салима, видимо, было наплевать на моего друга Дон Жуана и тысячу и трех женщин, которых он лишил цветка невинности в Испании.

Наконец, после того как я просигналил не менее шести раз, дверь лачуги за бензоколонкой отворилась, и на пороге, обеими руками застегивая пуговицы, появился невысокого роста мужчина. Он довольно долго возился с этим и, пока не кончил, даже не взглянул на “лагонду”. Я смотрел на него через открытое окно. Наконец он сделал шаг в моем направлении, но очень медленно… Затем второй…

Бог мой, тут же подумал я. Его одолели спирохеты!

Он ступал замедленно, неуклюжей походкой человека с расслабленными конечностями и локомоторной атаксией. Делая шаг, он высоко поднимал ногу, затем с силой опускал ее на землю, словно давил опасное насекомое.

Я подумал: лучше всего завести мотор и убраться отсюда ко всем чертям, прежде чем он добредет до меня. Но я знал, что это невозможно. Мне необходим бензин. Я сидел в машине, глядя, как это жуткое существо с трудом передвигается по песку. Должно быть, он уже много лет страдает этой отвратительной болезнью, иначе она не развилась бы в атаксию. В профессиональных кругах она называется tabes dorsalis и с точки зрения ее патологии означает, что жертва страдает от перерождения позвоночника. Но, о мои друзья и недруги, эта болезнь и того хуже - это медленное и безжалостное поглощение нервных волокон сифилитическими токсинами.

Тем временем человек - я назову его арабом - подошел к дверце машины с той стороны, где я сидел, и заглянул в окно. Я отпрянул, моля Бога о том, чтобы он не приближался больше ни на дюйм. Без сомнения, это был едва ли не самый отвратительный из всех человеческих экземпляров, что мне доводилось видеть. Его лицо было изрыто и изъедено, словно у старинной деревянной скульптуры, после того как в ней побывал червь, и его вид навел меня на размышления о том, сколько еще других болезней помимо сифилиса терзают этого человека.

- Салям, - пробубнил он, еле шевеля губами.

- Заполни бак, - сказал я ему.

Он не двинулся с места и с большим интересом разглядывал салон моей “лагонды”. От него исходил отвратительный гнилостный запах.

- Пошевеливайся, - сказал я резко. - Мне нужен бензин.

Он поглядел на меня и ухмыльнулся. Это была не усмешка, а именно ухмылка, которая, казалось, говорила: “Я король заправочной станции в Бир-Ровд-Салиме. Дотронься до меня, если посмеешь”. В уголке его глаза примостилась муха, но он даже не попытался ее согнать.

- Вам нужен бензин? - спросил он, словно насмехаясь надо мной.

Я был готов выругаться, но вовремя осадил себя и вежливо ответил:

- Да, пожалуйста, я буду очень признателен.

Некоторое время он хитро посматривал на меня, словно желая удостовериться, что я его не разыгрываю, затем, видимо удовлетворенный моим поведением, кивнул. Он повернулся и медленно направился к задней части моей машины. Я сунул руку в кармашек на дверце, достал бутылку “гленморанжи”, отлил изрядную порцию и стал его потягивать. Лицо этого человека только что находилось в ярде от моего собственного, его зловонное дыхание проникло внутрь машины… и кто знает, сколько миллиардов вирусов влетело в нее на воздушных волнах. В таких случаях хорошо продезинфицировать рот и горло каплей шотландского виски. Помимо всего прочего, виски действует и как успокоительное. Я допил стакан и налил еще. Вскоре я почувствовал, что тревога моя утихает. Мой взгляд упал на лежащий рядом арбуз. Я решил, что в такой момент это как раз то, что нужно, он меня освежит. Я вынул из чехла нож и вырезал толстый кусок. Потом кончиком ножа осторожно выковырял все черные семечки, сбрасывая их в выемку из-под вырезанного куска. Я сидел, попивая виски и закусывая его арбузом. И то и другое было восхитительно вкусно.

- Бензин готов, - сказал жуткий араб, возникнув в окне. - Теперь я проверю воду и масло.

Я бы предпочел, чтобы он держал руки подальше от “лагонды”, но, не рискуя вступать в пререкания, промолчал. Тяжело ступая, он приблизился к капоту и своей походкой напомнил мне пьяного гитлеровского штурмовика, чеканящего гусиный шаг в очень медленном темпе.

Tabes dorsalis, как Бог свят!

Есть еще только одна болезнь, которая вызывает такую странную походку, когда страдающие ею высоко задирают ступни, - это хроническое бери-бери. Видимо, у него еще и это. Я отрезал второй кусок арбуза и на минуту сосредоточил внимание на том, чтобы очистить его от семечек. Когда я снова посмотрел на ветровое стекло, то увидел, что араб поднял капот на высоту правой руки и склонился над мотором. Его голова и плечи мне были не видны, впрочем, и руки тоже. Что он там делает, черт побери? Ведь масло заливают с другой стороны. Я постучал по ветровому стеклу. Казалось, он не услышал.

- Эй, уходи оттуда! - крикнул я, высунув голову из машины.