Воспитание под Верденом

— Выходить! Люди, выходить! Пожарные команды, вперед! В парк! Тушить пороховые склады!

Вот обер-лейтенант Бендорф силится надеть пальто; костылем в правой руке, которую он уже просунул в рукав, он указывает на огромный столб дыма. Солдаты незаметно покидают караульную. Хотя они и не принадлежат к пожарной команде, но и им надо отправляться в парк, подчиняясь приказу. Особенно Бертин чувствует себя обязанным к этому. Почему — он сам не знает. Он ощущает в себе властное чувство ответственности за все то,’ что его Почти не касается; ему хочется бросить узел с одеялами, последовать за офицером, который кинется мимо барака, к месту обстрела.

Но что случилось? Обер-лейтенант действительно уходит из канцелярии, торопливо ковыляя к дверям, еще раз оглядывается на лестнице, еще раз кричит: «Тушить склады!» — и спускается вниз, к дороге, стуча своей неподвижной ногой по ступеням.

Там стоит — не ошибается ли Бертин? — серый автомобиль. На широком заднем сиденье полковник Штейн — его сразу можно узнать по красному лицу; он дико машет обеими руками, а открытый рот не переставая что-то выкликает, зияя черной круглой дырой. Обер-лейтенант усаживается, наконец, на другое сиденье, и, еще прежде чем успела захлопнуться дверца, машина с шумом отъезжает по направлению к Дамвилеру. От безграничного удивления Бертин широко разевает рот. Он ударяет себя по ляжкам, громко смеется и оборачивается к Бютнеру, который выходит вслед за ним на крыльцо.

— Теперь, значит, и нам остается смыться, — говорит Бютнер с презреньем.

— Сбор роты в Жиберси! — кричит им несущийся мимо телефонист, который только что прибежал с центральной.

В следующее мгновение грохочет новый снаряд; на этот раз он пришелся по гребню холма, осколки со свистом летят через барак. Поток длинноногих нестроевых солдат с шумом мчится вниз по лестнице. Последние богатыри из роты, покидают парк.

Глава четвертая ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

«Сбор роты в Жиберси». Почти все уже разошлись, нестроевой Бертин, в шинели и фуражке, стоит с узлом подмышкой на середине лестницы, ведущей вниз, на дорогу; он стоит и думает. Сейчас позади опять раздастся грохот. Но до тех пор он уже точно решит, как ему поступать. Его мысль работает с предельной четкостью — он уже больше не забитый солдат, не безвольное существо, позволяющее помыкать собою. Умудренный опытом, двадцативосьмилетний солдат обсуждает создавшееся положение.

Деревня Жиберси расположена за холмами, там находятся большие пустые лагери. Но дорога туда идет через широкую плоскую лощину, открытую для наблюдателей и для снарядов, падающих по сигналам с аэростата. Какой самый высокий пункт в окрестностях лагерей? Кажется, бывшая мельница, превращенная потом в баню, а еще позже — в парк полевой артиллерии. Огнеприпасы полевых орудий — самые опасные: у них снаряды и гильзы соприкасаются друг с другом. Сообразительные люди устроили там парк…

Бертин бежит вниз по лестнице, вдоль откоса шоссе, по дощатым дорожкам, между покрытыми дерном холмами, разделяющими штабели боевых припасов. На берегу ручья Тенты обитает в домике старший обер-фейерверкер Шульц со своими помощниками — низеньким Штраусом и неповоротливым Фанрихом. А в парке, где размещены тяжелые калибры, хозяйничает, правда в одиночестве, обер-фейерверкер Кнаппе, который, по сравнению с разбитным Шульнем, напоминает скорее отшельника. В домишке никого нет, его обитатели удрали. Пустяки, думает Бертин. Теплая печка, походная кровать с одеялами, сухие дрова, котелок для варки пищи, а в коробках добряка Штрауса — кофе, сахар, сигары. Вари кофе хоть для целой семьи; размолоть его можно, подстелив газету, пустой бутылкой вместо валика.

Бертин с тревогой прислушивается к тому, что происходит снаружи. Приглушенный грохот. Повидимому, огонь преследует небольшие отряды, которые незадолго до того торопливо взбирались по косогору. Насколько приятнее околачиваться здесь, в чужой квартире, слушая, как закипает вода. Направо — помещение Фанриха и Штрауса, налево — святая-святых обер-фейерверкера Шульца, комнатенка, обитая палаточным полотном. Посредине — небольшие сени, столик и телефон. Жить можно: красивый вид на бегущий ручей, в окна заглядывает послеобеденное солнце, вокруг никого — на ротного начальства, ни паркового.

Ну и улепетывали они, мелькает в голове у Бертина как раз в то мгновение, когда бульканье закипевшей воды напоминает о котелке. Он бросает в горячую воду грубо смолотый кофе, мешает лучинкой густую массу, в которую тут же прибавляет сахару. Ну и удирали же они! Будь справедлив, внушает он себе, вешая мундир рядом с шинелью и вдыхая приятный аромат свежего кофе, сливающийся с запахом сигары, которую он стибрил из ящика, будь справедлив, дружище! Против снарядов бессильны и те, мундиры которых украшены погонами; кроме того, Бендорф уже давно ранен, он еще и теперь прихрамывает, ранен и жирный Штейн, еще в те легендарные дни, когда даже такие шишки, как полковники, получали ранения в открытом бою. И «пане из Вране» помнит времечко, когда он храбро оставался на своем коне, пока последний человек его колонны не ушел в укрытие. Сколько времени прошло с тех пор? Девять месяцев? Вот что делает тыл!

Тем временем небо мрачнеет, дождь ужё барабанит по крыше. Вот и хорошо, радуется про себя Бертин. Дождь и без моего участия потушит штабели пороха, а у меня свои заботы. Во время войны дождь никогда не лишний. Четверо убитых, и свыше десятка раненых, а начальство в отпуске, а офицеры парка умчались в автомобиле — до свиданья, поминай как звали! Забавный мир, если основательно поразмыслить. Но я не Паль. К чорту всю эту рухлядь! У купца Штрауса есть книги, частью взятые у меня. Займемся-ка на часок чтением. Бегство от мира — ну и что ж!

Бертин разглядывает книги и брошюры на полке рядом с кучей старых газет. Он мог бы, конечно, просмотреть свою новеллу, но теперь ему не хочется ничего, что напоминало бы о настоящем. Он останавливается в конце концов на истории о золотом горшке, созданной сто лет тому назад фантазией писателя Гофмана. Идет дождь. Бертин попивает маленькими глотками горячий кофе, он вне времени, среди гномов и саламандр, призрачных гофратов и пленительных фрейлин, в городе Дрездене, каким его создало воображение поэта.

Звонит телефон. Бертин вздрагивает, пробуждается от грез, навеянных сказкой. Телефон — это собственно не его дело. Кто знает, в каком из окопов на шоссе Флаба играют теперь в скат те трое солдат, которые обязаны заботиться о телефоне? Но Бертин уже сидит за столиком и снимает

трубку как раз в тот момент, когда телефон снова звонит.

— Никто не отзывается, — слышит Бертин.

— Алло, алло! — поспешно говорит он. — Парк легкой артиллерии Штейнбергквель!

— Кто-то там есть, господин лейтенант! — доходит до него.

— Алло! Вы живы? А ведь говорили, что вы горите!

— В полном здравии, — отвечает Бертин, — конечно, понюхали пороху, не без того, но ничего, живем!

— Можно, значит, грузить у вас? — спрашивает голос.

— Смотря по тому, какой вам нужен калибр, — отвечает Бертин,

— Да ты что, парень, с луны, что ли, свалился? — сердито отвечают оттуда. — Разве ты не знаешь калибра немецких полевых орудий?

Ага, значит, телефонисты, когда удирали, поступили благородно, переключив сюда провод. Это н в самом деле говорит батарея полевых орудий. Теперь в разговор вмешивается еще кто-то, судя по репликам — офицер. Где я слышал этот голос? думает Бертин. В сущности, не глупо ли он держит себя? Затем он дает требуемые справки. Обстрел сильно повредил тяжелые снаряды, рота отступила, управление парка, вероятно, опять отошло в Дамвилер.

— Отошло — знаем мы это! А вы как очутились у аппарата?

— Случайно, господин лейтенант, — смущенно отвечает Бертин.

Более удачный ответ не приходит ему и голову. Мог ли он догадаться, что говорит с батареей полевых орудий? Нет, разумеется. Где я слышал этот голос? — продолжает он доискиваться.

— Вот так случайность! — говорит другой. — Но ведь вы не «отошли» вместе с другими. Это вам зачтется. Мы прибудем в пять, пять с половиной, как удастся.