Страница 90 из 258
И тут с невозмутимостью стороннего наблюдателя Карлсен увидел, как собственная его рука тянется к склоненной голове Стегнера. Дюймах в шести над короткой тюремной стрижкой ладонь замерла, и хлынула волна энергии, от которой зарделись щеки, и заколотилось сердце в такт тому, как волна начала проникать в жизненную ауру Стегнера. В этот миг Карлсен понял собственные глупость и косность; он с облегчением почувствовал, что инициативу перенимает женская его часть. Хайди и Миранда потребности Стегнера знали точно.
Через секунду необходимость вытягивать руку отпала — энергия пошла от его жизненного поля напрямую. В подачу включилось все тело — мозг, кожа спины и грудные мышцы, анус и гениталии, даже колени и лодыжки. Все они служили проводником энергии, казавшейся странно тяжелой и сладкой, как какой-нибудь экзотичный сироп. Ощущение по природе несомненно сексуальное, хотя с тем же успехом можно утверждать, что энергия оргазма той же природы, что и этот родник витальности, втекающей Стегнеру в тело.
Удивляло, что столько энергии, похоже, теряется зря — что-то вроде плещущей на иссохшуюся землю воды, которая растекается по поверхности беспомощными струйками. Энди Стегнер словно содержал в себе нечто сухое и неподатливое, активно противящееся размягчающему потоку живительной сладости. Карлсен инстинктивно догадывался, что это годы неудач и отчаяния, своего рода зарубцевавшиеся озлобленность и недоверие. Мужская часть Карлсена, психиатр-профессионал, взирала на все это с циничной отстраненностыо — если Стегнер сам отвергает помощь, то ему же хуже. И тут будто пробку напором вышибло в трубе: сопротивление исчезло. Произошло это с ошеломляющей внезапностью. Но беспокойство через несколько секунд сменилось неимоверным облегчением, словно сгинула какая — то внутренняя напряженность. Удивительно, на секунду Карлсен и Стегнер словно поменялись личностями. Затем, вместе с тем как схлынул переизбыток энергии, Карлсен снова стал самим собой. Какое-то мгновение энергия держалась внутри звонко дрожащей пружиной. Когда это прекратилось, кожу и тогда продолжало покалывать, словно отсиженную ногу, куда только что хлынула кровь. Облегчение Стегнера сказалось на цвете его жизненной ауры. Она перестала напоминать запекшуюся кровь, разбавившись до розоватого цвета, чуть темнее телесного. Исчезло и взвихрение, сменясь размеренно пульсирующим движением. Эта тихая пульсация, казалось, тоже наводнила комнату. — Я не выяснил еще кое-что, — сказал Карлсен.
Стегнер, не глядя вверх, выжидательно кивнул.
— Сколько женщин ты убил?
Стегнер, подняв голову, встретился с ним спокойным взглядом.
— Только тех двоих.
— Ладно, — Карлсен, чувствуя облегчение, встал. — Это мне и надо было установить.
В коридоре ему повстречался Кен Никкодеми.
— Обедать готов?
— Вполне.
Впервые за все время здесь стенная роспись больше не коробила — ее невинность словно отражала реальность более глубокую.
Телфорда и Хорвата он застал в небольшой столовой для начальства. Те уже заканчивали обедать. Себе Карлсен взял из простого рациона: сырную запеканку, листья латука и ржаной хлеб. Налил свежего яблочного сока и подсел к их столику.
— Как утро, нормально? — поинтересовался Телфорд.
Карлсен знал, что он имеет в виду.
— Я только что от Энди Стегнера.
— И…?
— Чарли, ты на меня, может, зуб заимеешь, но я согласен с доктором Хорватом.
Удивление, пронизавшее жизненную ауру, никак не отразилось у Телфорда на лице — самоконтроль, лишний раз объясняющий, как ему к тридцати двум удалось стать начальником тюрьмы.
— Почему?
Карлсен, вынув из кейса папку, раскрыл ее на столе. Перед Телфордом он выложил фото миссис Дирборн.
— Вот почему.
Из них ни один, похоже, с делом знаком не был, так что Карлсен с радостью предоставил такую возможность, сам тем временем налегая на еду.
Прочитав заключение психиатра, Хорват сказал:
— Меня занимает обонятельная зона. Лизание крови — в основном, из ольфакторики.
— Порой бывают исключения, — дипломатично заметил Карлсен.
— Ты насчет той, пожилой? — спросил Телфорд.
— Миссис Дирборн. Она, оказывается, очень походила на тетю Мэгги, единственного человека, к которому Стегнер относится с любовью. Хорват явно заинтересовался.
— И он ее все же убил?
— Было темно. До него дошло только позже.
— А-а. — Аура Хорвата отразила некоторую разочарованность.
— Это письмо от тети Мэгги? — спросил Телфорд.
— От нее. А двадцати долларов, про которые она говорила, не было — вытащили. Письмо пришло незадолго до попытки самоубийства Стегнера. Ховат прочел с интересом.
— Жалость была последней соломинкой, — подытожил он, приятно впечатлив Карлсена своей проницательностью.
— Верно. Денег у тети Мэгги не особо. Можно сказать, от себя оторвала, но чувствовала, что ему в тюрьме они еще нужнее. Кража повлекла приступ вины, которой он и без того уже тяготился из-за миссис Дирборн. Если б не надзиратель, заглянувший в комнату, Стегнера уже бы не было в живых. Причем, это подлинная попытка самоубийства, не какая-то там выходка, чтоб внимание привлечь. — Он посмотрел на Хорвата. — Это, может быть, отвечает на ваш вопрос насчет ольфакторной области. Стегнер не подпадает под тип сексуального преступника.
— А что это вообще — тип сексуального преступника? — поинтересовался Хорват.
— Насчет этого у вас говорится в книге (хорошо, что выделил час на прочтение). Вы, видимо, правильно замечаете, что сексуальное возбуждение — своего рода легкое сумасшествие. Человек, им охваченный, способен выделывать вещи, абсолютно противоположные своей, как правило, скованной натуре. Иными словами, оно превращает нас в Джекиллов и Хайдов. — Хорват кивнул. — У некоторых из крыла «С» доктор Джекилл настолько слаб, что их перевертывает на мистера Хайда — некрофил Джефф Мадигэн, например. Другие сознательно решают сделаться мистером Хайдом, такие как Спиридон Камбанис. Но Стегнер, я считаю, не принадлежит ни к тем, ни к другим. Его охватило какое-то безумие, от которого он теперь в ужасе.
— Тогда, ты считаешь, остальные убийства — не его рук дело? — спросил Телфорд.
— Не его.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Просто идет вразрез с тем, что мне про него известно.
— А Обенхейн? — поинтересовался Хорват. — Как вы его охарактеризуете? — То же самое, что Камбанис — человек, сжившийся со своим мистером Хайдом. Мне из опыта помнится, заматерелые сексуальные преступники в большинстве именно такие.
— И вы, тем не менее, считаете, что их можно вылечить, — рассудил Хорват.
— Во как! — Телфорд изумленно вскинул брови.
— В своей книге «Рефлективность» он аргументирует, что они поддаются лечению, если заставить их полностью осознать себя.
— Не совсем так, — возразил Карлсен.
— Тогда, может, вы сами изложите свою теорию, — предложил Хорват. — Хорошо, попытаюсь. — Карлсен глянул на часы. — Я рассуждаю, что у большинства «состоявшихся» бывают моменты, когда они как бы видят себя в некоем зеркале. Через меня таких людей прошло множество — от артистов и бизнесменов до психологов, — он улыбнулся Хорвату. — Причем у каждого начиналось с того, что он видел себя «состоявшимся». Но главное, у каждого бывал определенный момент — в основном, за бокалом, эдак без спешки, — когда в мыслях проносилось вдруг: «Черт побери, а ведь у меня получается», и образ при этом усиливался. Один из тех людей привел сравнение, что, вот идешь мимо зеркала, и неожиданно бросается в глаза: «А вид-то у меня сегодня недурственный!» Стены нашей жизни отражения по большей части не дают, и мы бредем как бы вслепую. И тут наступает момент, когда мы будто предстаем перед зеркалом, причем отражение нам по душе. У преступников таких моментов не бывает, а если и да, то крайне редко. Я рассуждал так: будь у них эти «зеркальные» моменты, преступная сущность исчезла бы из них навсегда. В ту пору Борхардт и Китка изобрели бетамизин, тот самый наркотик-релаксант, и Майк Китка предложил его мне попробовать. Я как раз работал тогда в «Склепе» и переутомлялся жутко. И что вы думаете — в первый раз я ощутил тогда небывалое блаженство, на себя взглянув как на собственное отражение. Я тогда и подумал, что вот оно, решение проблемы. Я добился разрешения на эксперименты с заключенными, и экспериментировал года два. Результаты поначалу казались грандиозными. Когда бетамизин принимался под контролем, с основательной словесной подготовкой…