Страница 55 из 258
Тут вклинивается мой отец: «А если бы они уяснили-таки суть своего открытия, это бы дало им бессмертие?».
«Нет. Потому что до них так и не дошло, что подлинная причина — в реверсировке времени. Мне надо было догадаться о том тогда, на Даунинг-стрит (сказано, очевидно, Фалладе). Вся та сила, текущая из Ниотх-Коргхай… (здесь слов не разобрать: кто-то подбрасывает в огонь дрова).»
«Но почему тогда Ниотх-Коргхай смертны?» — спрашивает Фаллада.
«Потому, что они придерживались линии развития, включающего конечное отрешение от тела. Таким образом, они делались подвластны лишь абсолютному времени. Из чего следует, что мы не так свободны в передвижении, но зато лучше можем управлять собой. Наше физическое время можно реверсировать, обращать вспять. Разумеется, не постоянно. Но на долю секунды — да: как можно на миг остановить течение или порывом ветра сдержать прибой…»
Фаллада: «Ты хочешь сказать — это опровергает мою теорию вампиризма?».
Карлсен: «Наоборот, это ее довершает».
Мой отец: «Но есть ли какое-то свидетельство, что мы можем достичь реверсировки времени?».
Карлсен: «Я уже ее достиг».
Тут, казалось бы, впору накинуться с расспросами: когда да как. А мама вдруг просто спрашивает: «Кто будет кофе?». За нею подает голос сестра: «Давай, я разнесу…». Затем беседа возвращается к вампиризму и виктимологии — теме последней книги фон Гейерстама. На этом запись в капсуле обрывается.
Это было моей единственной встречей с Карлсеном. После решения Всемирного суда взять его под защиту от средств массовой информации, он опять удалился на Стораван. Через пять лет в письме я напомнил ему о том вечере и спросил, нельзя ли мне, когда буду в Европе, позвонить и приехать к нему. Он ответил вежливо, но твердо, что исследования у него сейчас достигли кульминации, и он не может принимать посетителей.
Еще раз я его увидел лишь однажды — в гробу. Буквально на следующий день после того, как стало известно о его смерти, я прибыл в Стокгольм и тут же нанял частный самолет, чтобы добраться до Сторавана. Виолетта, третья жена Карлсена, встретила меня любезно, но сказала, что оставить меня решительно не может. Однако пригласила отобедать в семейном кругу — оказывается, у Карлсена большущая семья — и затем провела меня в усыпальницу за часовней. Это была восьмиугольная комната, вдоль стен которой стояло несколько каменных гробниц, — очевидно, захоронения предков фон Гейерстама (Примечание редакции: Бухбиндер ошибается — надгробия принадлежали семейству де ла Гарди). Тела фон Гейерстама среди них не было — выполняя последнюю волю, его затопили в гранитном гробу посреди озера. В центре помещения находились обособленно четыре саркофага. Миссис Карлсен сказала, что один из них содержит пепел любовника королевы Кристины, графа Магнуса. По соседству с ним, на каменной платформе, стоял саркофаг Олофа Карлсена. Крышка была частично сдвинута, чтобы можно было видеть лицо. Для меня было полной неожиданностью, что внешне он не изменился в сравнении с тем, когда я видел его последний раз. Более того: он выглядел моложе. Я положил ему ладонь на загорелый лоб. Он был мертвенно холоден; вместе с тем рот казался твердо сжатым, словно Карлсен притворился, что спит. Он так походил на живого, что я преодолел неловкость и спросил миссис Карлсен, провел ли врач лямбда-тест. Та ответила, что да, причем наблюдалось полное прекращение обычного обмена веществ.
Миссис Карлсен — католичка — опустилась на колени для молитвы. Я присоединился к ней из уважения, чувствуя неловкость и стыдливую неискренность. От каменных плит веяло холодом, и через несколько минут мне стало неуютно, как некогда в детстве, при посещении нашей местной церкви. Миссис Карлсен, казалось, так ушла в свои мысли, что я боялся шелохнуться. Одной рукой опершись о каменную платформу, я подался вперед, чтобы видеть лицо Карлсена. И вот тогда, пристально вглядевшись в его профиль, я ощутил странное спокойствие — словно какое-то дурманящее снадобье растеклось по телу. Одновременно мной овладела совершенно неуместная радость, от которой к горлу комом подкатили слезы. Объяснить я ничего не могу — просто описываю, как оно было. Мне показалось, что под этими сводами витает нечто сверхъестественное, некий дух добра. Умиротворение было таким глубоким, что время, казалось, прекратило свой бег. Всякое неудобство исчезло, хотя я стоял на коленях вот уже больше получаса.
Когда миссис Карлсен запирала дверь часовни, я заметил:
— Даже как-то не верится, что он умер. Она ничего не сказала, но, сдается, посмотрела на меня странно…
Метаморфозы вампиров
«Вампир… Я — вампир», — нелегкая эта догадка впервые забрезжила у доктора Ричарда Карлсена в полдень 22 июля 2145 года.
В то каверзное утро он опаздывал к себе в офис: прошлый вечер пришлось провести в тюрьме Ливенуорта, штат Канзас (Карлсен занимал там должность советника-криминолога): допрашивал заключенного, только что сознавшегося в пятнадцати убийствах; во всех случаях жертвы — старшеклассницы. С живописаниями насилия Карлсен свыкся, но было в облике Карла Обенхейна что-то глубоко тревожащее, так что Карлсен той ночью не проспал и трех часов. В итоге сон сразил его на обратном поезде в Нью-Йорк. Хотя разве тут наверстаешь: от Канзаса езды всего сорок минут.
Это в свою очередь обернулось выбивающим из колеи инцидентом, пока Карлсен на аэротакси добирался от терминала Нью-Джерси. Такси было обычное: пузырь геля — тонкая желатиновая оболочка, накачанная воздухом и скрепленная мощным силовым полем. Высоты Карлсен не боялся, поэтому не требовал, чтобы пузырь делали непрозрачным: удовольствием было, откинувшись сидеть в прозрачном шаре, провожая взглядом мерно скользящие внизу окрестности.
В одиннадцать, как обычно, над городом косой завесой выстелился дождь: Нью-Йоркское Бюро Климатического Контроля исправно насылало его в это время по средам. Капли, тарабаня по оболочке пузыря, взбрызгивали радужными фонтанчиками, теряя поверхностное натяжение. От влажно-перламутрового мерцания у Карлсена отяжелели веки и он, расслабившись, приткнулся головой к стенке шара, на ощупь обычно прочной, как гибкая сталь, только сейчас почему-то слегка податливой — видимо, сказывается как-то эффект радуги. Секунда, и Карлсен встряхнулся от мягкого толчка, словно пузырь сшибся с комом ваты; оказывается, столкнулся с другим такси. Не успев отняться от стенки, Карлсен невольно вдавился в нее затылком, — условный сигнал к перемене направления, отчего шар отплыл вбок, все равно, что автомобиль на шоссе, перестроившийся не на ту полосу. Взглядом уловив в другом такси рассерженное багровое лицо, он виновато воздел руки: мол, извиняюсь. Тот шар был поменьше (а значит и подешевле), чем у Карлсена, и его уже относило прочь импульсом столкновения, словно ударом ракетки. И вдруг шар дрогнул, останавливаясь, после чего, на удивление быстро, стал набирать скорость в его сторону (было видно, как пассажир нажимает на противоположную стенку — сигнал сменить направление). Шар налетел пушечным ядром, грянув так, что сферическая поверхность его, Карлсена, шара прогнулась. В этот миг, буквально в нескольких дюймах, выявилось лицо скандалиста: круглое, глаза навыкате, губы коверкают беззвучные ругательства. Такая ярость никак не вязалась с масштабом самого происшествия; до Карлсена только сейчас дошло, что второе столкновение — намеренное. Еще хуже то, что неясно было — мужчина это или женщина; черный костюм выдавал в нем андрогена. Сила удара снова расшвыряла их в стороны. И опять то такси, изготовившись, стало набирать разгон. Удивление у Карлсена переросло в тревогу, когда он увидел, что андроген (он или она?) что-то нашаривает у себя в кармане. Спустя секунду рука вынырнула с миниатюрным бластером. Карлсен ошарашено понял: сумасшедший думает уничтожить силовое поле его такси, забыв, что и сам при этом не уцелеет, — поле рванет — и оба они, кувыркаясь купидонами, полетят вниз, в Гудзон. На миг Карлсена словно прошил электрический разряд: мозг вдруг обжало чем-то плотным, отчего время застопорилось, членясь кадр за кадром. В эту секунду глаза у них встретились, и Карлсен понял: до безумца дошло, что он сейчас на шаг от самоубийства. Бластер дрогнул. Тут время возобновило свой бег, и злополучный шар метнулся прочь. Карлсен облегченно вздохнул, когда он слился с дождем и канул окончательно.