Время московское

Так что в ежедневном школьном «меню» у боярского недоросля Тимофея Вельяминова осталось лишь чтение Священного Писания и греческий. Сашка, решив, что семь бед — один ответ (греческий давался ему неимоверно тяжело, а если уж быть до конца честным, то не давался никак), предложил изучать параллельно латинский, немецкий или французский (в надежде, что хоть какой-нибудь из них пойдет легче). На что Макарий ответил, что сих варварских языков не знает и молодому боярину не советует тратить время впустую. Конечно, все, что Сашка мог получить от Макария, он уже получил, и продолжение занятий было мероприятием достаточно бессмысленным. Но, по Сашкиному мнению, затрачиваемые им ежедневно час-полтора были невысокой платой за то, чтобы боярыня Марья Ивановна Вельяминова была довольна своим младшеньким и не мешала заниматься тем, чем хочется ему.

А хотелось ему заниматься тем, что еще несколько месяцев назад он ненавидел всей душой — боевой подготовкой. Буквально с остервенением он овладевал холодным оружием, рубясь часами в тренировочных боях. В имении постоянно жила сотня воинов. Сотником у них был Адаш. Служба у них, как, приглядевшись, заключил Сашка, была непыльная. В имении никого не сторожились и ниоткуда лиха не ждали. Сотня здоровых, закаленных во многих битвах солдат выполняла скорее церемониальные функции. Существовал лишь один постоянный пост — у главных ворот в имение, от которых тянулся на юго-восток Воронцовский шлях. Двое закованных в броню воинов, с полным вооружением, сменяясь каждые два часа, несли службу. Да ночью четверо конных объезжали имение по периметру. Делалось это более для порядка, чем для обеспечения безопасности. А основная работа сотни — сопровождать хозяев во время выездов, чтобы все видели, что едет не абы кто, а первейшие бояре государства. Еще гонцом сгонять куда-нибудь — привезти-отвезти. А ранней осенью сотня разъезжалась по ближним вельяминовским деревням, селам и слободам — собирать оброк. Одним словом, работенка — самое оно для лежебок и лентяев.

Поэтому, когда Сашка попросил Адаша научить его фехтованию, тот даже обрадовался. Ежедневно после занятий с Макарием Сашка являлся в гридню за Адашем, они выходили во двор и начинались занятия. Интерес у Сашки был сугубо практический. «Так как я не знаю, что это за мир, что за действительность, как я сюда попал и надолго ли, я должен быть готов встретить любого врага, любую неожиданность, — решил он. — А для начала надо овладеть местным оружием».

— Вот спасибо, государь, за то, что напомнил мне, — хитро улыбаясь, поблагодарил Сашку Адаш. — Ведь командую я сотней воинов, а не баб толстомясых.

Начиная со второго занятия, он выгнал во двор и всех своих подчиненных, свободных от несения службы.

— Работаем сначала попарно, а потом десяток на десяток! — распорядился он.

Занимались с тренировочным деревянным оружием. Сначала с ленцой и неохотой, больше обозначая активность, а потом — все более и более раззадоривая себя, с неподдельным пылом и отнюдь не спортивной злостью. «Ваше счастье, — усмехаясь про себя, думал Сашка, — что Адаш не знает, что такое строевая подготовка».

Зато Адаш прекрасно знал, что такое тактическая подготовка. Своих парней и в пешем, и в конном строю гонял он нещадно, давая разные вводные и заставляя осуществлять всевозможные перестроения и прочие воинские экзерсиции. Отрабатывать наступление — еще ничего, терпимо. А вот оборона или засада — здесь уж никак без лопаты не обходилось. Порой даже Сашка жалел, что выпустил этого джинна из бутылки. Для стрельбы из лука и арбалета соорудили специальное стрельбище. Стреляли на разные дистанции; и стоя, и с колена, и с сокращением дистанции, и на скаку вперед, и на скаку с оборотом назад. Не забывали и о кавалерийской подготовке. Уже через пару месяцев Сашка чувствовал себя в седле как настоящий природный казак. А еще он выучил их играть в регби, и эта силовая, истинно мужская игра тут же стала общим любимым развлечением.

Как-то раз, привлеченный всей этой суетой, даже Николай вышел во двор — поглядеть. Постоял, посмотрел, покрутил головой, предварительно постучав себя указательным пальцем по лбу, развернулся и пошел в свои покои. Кого он имел в виду: то ли братца Тимошу, то ли сотника Адаша, так и осталось невыясненным. Зато матушка Марья Ивановна нарадоваться не могла на своего Тимошу. Однажды, посреди вот такой вот тренировочной суеты, царившей на заднем дворе, фактически превращенном в полигон, Сашку кто-то тронул за плечо.

— Государь! Матушка вас к себе кличут. — Это дед Брунок, рискуя быть зашибленным, пробрался в самую гущу схватки.

Сашка, как был потный, грязный, не снимая старых, посеченных доспехов, последовал за ним, слегка досадуя, что оторвали его от дела в самый интересный момент: еще чуть-чуть и его команда окончательно бы дожала команду Адаша.

— Звали, матушка? — не отдышавшись, с порога выкрикнул Сашка.

Улыбаясь, она внимательно оглядела его с головы до ног, подошла, сняла с головы шлем, притянула его голову к себе и поцеловала в лоб.

— Смотри, какой у меня красавец-сын вырос, — похвалилась она, оборачиваясь к стоявшей за ней невестке. — Вот бы и тебе таких ладных да разумных сынов растить, как мой Тимоша.

— Как Бог даст, матушка, — состроив постную физиономию, ответила та.

Но Марья Ивановна как будто и не расслышала этого лицемерного ответа.

— Смотри, сынок, что я тебе приготовила…

Только теперь Сашка заметил, что прямо на полу, застеленном пестрым персидским ковром, разложены новенькие, сверкающие доспехи. Местами поверх стали было нанесено золочение, а по золоту шли надписи черной арабской вязью. Сашка взял в руки панцирь и прочитал:

— Да хранит тебя сия броня в лютой сече. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь. — Он был несколько ошарашен и неожиданностью момента, и столь откровенной, даже вызывающей роскошью этого подарка. — Спасибо, матушка…

— Поди, поди примерь, сынок. Дед Брунок, помоги Тимофею!

Сбросив бывшие на нем доспехи и надев новые, Сашка вновь появился перед Марьей Ивановной и Микулиной женой.

— Каков, а? — вновь обратилась она к невестке, как бы предлагая ей порадоваться вместе с ней, и тут же, неожиданно сменив тон, с легкой грустинкой в голосе произнесла, адресуясь уже к сыну: — Жениться тебе пора, Тимоша.

— Ж-жениться? — От такого резкого поворота Сашка даже заикаться начал. — Р-рано мне еще жениться.

— Как же рано? — удивилась Марья Ивановна. — Девятнадцатый годок пошел. Если б не болезнь душевная, я бы тебя года два-три назад оженила.

В это время в комнату вошел Николай и, видимо неприятно пораженный внешним видом младшего брата, с притворным удивлением воскликнул:

— Ах, что за сиятельный рыцарь нас посетил? А-а… Это же наш Тимоша убогий… — Он пару раз хлопнул Сашку по закованному в сталь плечу и как бы невзначай поинтересовался у матери:

— Неужто у нас делали? Хороша броня…

— Нет, — жестко ответила ему мать, — не у нас делали. В Ярославле, у тамошних мастеров заказывала. Да не о том сейчас речь. Жениться пора Тимофею.

— Что ж, дело хорошее. Самое время, — поддержал ее Николай. — А то он не знает, куда силу девать. Целыми днями с казаками то рубится, то скачет, то в игры свои дурацкие играет.

— Сложно невесту искать, сидя в деревне. Я тут списалась кое с кем… — Она достала портрет, писанный красками на небольшой доске овальной формы, пояснила: — Сегодня гонец привез. Подойди, взгляни, Тимоша…

Не успел Сашка сделать и шага, как к матери подскочил Николай, выхватил портрет у нее из рук и, перейдя к своей супруге, вместе с ней стал разглядывать изображение. Поинтересовался:

— Кто такая?

— Тютчевых дочь. Перед самым Рождеством как раз четырнадцать исполнится. Если поторопиться, то на Святки можно и свадьбу сыграть.

— Фи-и, — одновременно скривили губы Николай и его жена. — Тютчевы…

«Мне еще педофилии недоставало», — с ужасом подумал Сашка, так и не взглянув на портрет. Ну не мог же он им открыто заявить, что его в принципе устраивает и Фленушка-Гертруда, но женитьба никак не входит в его планы на ближайшую пятилетку. И исключительно ради того, чтобы замотать вопрос и похоронить его в абсурде тщательных поисков достойной кандидатуры, он предложил: