Все о самбо

Нельзя сказать, чтобы во дворе я не играл в футбол, бадминтон и прочие спортивные игры. но в кучу предпочитал не лезть…

Я был полной противоположностью своего папы. До войны, в 17 лет, он окончил парашютную, а через год и летную школу. На фронте был пилотом тяжелых ночных бомбардировщиков, комиссаром особой эскадрильи специального назначения, подчинявшейся непосредственно командованию Воздушно-десантных войск. В сорок втором его самолет под Брянском сбила немецкая зенитная батарея. Отец был ранен. Приказал экипажу покинуть плохо управляемый самолет и, уже теряя сознание, выбросился сам. Экипаж пропал без вести. Мой отец оказался на вражеской территории в ста километрах от линии фронта, но выбрался к своим. С сорок второго по сорок четвертый год отец воевал в парашютно-десантных частях. Командовал батареей «сорокапяток», потом диверсионно-разведывательной группой. В сорок четвертом со своими бойцами разгуливал по занятому врагом Сталино (ныне Донецк) под видом начальника немецкого патруля.

Смекалка, сила воли и хорошая физическая подготовка не раз спасали ему жизнь. Он был прекрасным спортсменом и до сорока пяти лет входил в расчет воздушного парада в Тушине. В последние годы своих выступлений головокружительными трюками открывал его парашютную часть. Например, отделялся от самолета и парашютировал на шестнадцатиметровом вымпеле. Потом открывал парашют и в воздухе играл на фанфаре «Слушайте все!». К началу шестидесятых у него было более семисот прыжков.

Он владел приемами рукопашного боя. Как-то раз, еще до моего рождения, на него с мамой в темном переулке напали два огромных грабителя. Папа отделал их так, что на очной ставке в милиции они были сильно перевязаны. В свое оправдание один из них с детской непосредственностью сказал: «Мы же не знали, что он самбист…» Их сбило с толку то, что папа был маленький и на вид щуплый.

Когда мы ходили купаться на канал имени Москвы, он забирался на дамбу и прыгал в воду, сделав немыслимое сальто.

И вот у такого отца я рос забитым и немощным. Думаю, его это задевало. Он пытался тренировать меня, показывал приемы борьбы, но у меня ничего не получалось, и он это все оставил… Я ходил записываться в различные спортивные секции, но меня никуда не принимали. Просили подтянуться, через что-нибудь перепрыгнуть или что-то поднять. Я старался, но вердикт бывал однозначным – «не годен».

Когда я вошел в борцовский зал ЦСКА, мои спичкообразные ноги, растущие из «семейных» трусов, мелко подрагивали. Пахло потом и кожей от покрышек матов. Когда я увидел, сколько претендентов жалось вдоль стенок и сидело на лавочках, слабое подобие надежды в мгновение улетучилось. В зале стоял напряженно сдержанный гул.

– Ой! Смотрите!! Клоп!!! Ха-ха! Его у нас в школе пятиклассники валяют!

Я похолодел. Среди ожидающих испытания стоял Поляков, оторва из параллельного класса. О нем ходили легенды. Будучи шестиклассником, он отметелил какого-то пьяного дядьку. Тому показалось, что мальчик дурно воспитан, и он решил восполнить пробелы в педагогической деятельности поляковских родителей. Я твердо знал, что теперь этот драчун и ерник не даст мне прохода, будет измываться, пока не затравит совсем.

«Господи! – думал я. – Зачем сюда пришел! Ведь меня же все равно не примут». Мелькнула даже малодушная мыслишка незаметно отползти и тихонечко уйти домой…

Но было поздно. Вошел тренер, пожилой и осанистый. За его спиной стояли два настоящих самбиста в курточках с поясами, спортивных трусах и мягких ботинках. От них веяло такой силой и уверенностью, что зал притих.

Тишина была напряженной, и, наверно, не у меня одного возникло ощущение, что сейчас тренер тихо скажет «фас!» и эти двое положат нас штабелями.

Однако все оказалось не так страшно. Тренер сказал, что сейчас ребята покажут нам, что нужно сделать, и каждый попробует повторить. Прошедшие конкурсный отбор сядут на лавочку у окна, не прошедшие – на ковер у стенки.

Испытание состояло из трех туров. Нужно было отжаться от пола из положения в упоре лежа, поднять на грудь штангу собственного веса, залезть под потолок по канату без помощи ног и так же спуститься. Один из самбистов, демонстрируя нам это упражнение, сделал «уголок», подняв широко расставленные ноги до прямого угла с корпусом. Лез он нарочито медленно, подолгу зависая на согнутой руке, пока перехватывался другой. Рукав его курточки, казалось, сейчас треснет по шву из-за того, что железному бицепсу в нем тесно…

Когда подошла моя очередь, я уже мысленно, понурив голову, шел прочь от Дворца спорта, силы, мужества и красоты. Я отжимался, а один из самбистов считал вслух. С испугу я отжался двенадцать раз (мой личный рекорд был семь). «Хорошо», – сказал тренер и указал на лавочку.

Этот тур прошли практически все, кроме одного мальчика. Такое обстоятельство меня приободрило: это было новое ощущение – видеть кого-то еще более дохлого, чем я сам.

Но начался второй тур – и забрезжившая было надежда стала меня оставлять. Предстояла «железная игра»… Тут отсев пошел вовсю. Несчастливцы косяками двинулись на ковер к стенке.

В этот раз моя очередь подошла неожиданно быстро, несмотря на то, что я старался взять на себя функцию замыкающего. Мне казалось, что когда большинство выгонят, то к концу испытания нас, невыгнанных, останется мало и выгонять вообще перестанут. Один из самбистов смерил жалостливым взглядом мои «мощи» и, усмехнувшись, сказал тренеру: «Ну, ему и грифа одного хватит». Когда он снял блины и замки, я озверело схватил осиротевший гриф, рванув его с таким остервенением, что чуть не опрокинулся навзничь. Самбист, ловко увернувшись от снаряда, сделал движение, чтобы поддержать его, но я, как Геракл, восстановил равновесие, чудом удержав штангу на груди. Он усмехнулся: «Суровый», – и констатировал, что вес взят…

На третьем испытании отсев возобновился. Половина соискателей уже сидела у стенки. Когда я подошел к канату, то ненавидел его всей душой… Чтобы оказаться повыше и лезть поменьше, я уцепился за канат, подпрыгнув. Это был довольно рискованный прием, потому что некоторые срывались под тяжестью своего тела, и тогда путь был один – к стенке. Но я удержался и стал карабкаться. Ноги болтались, как две мокрые веревки. Я старался быстрее перебирать руками. Вообще-то я всегда панически боялся высоты. Уже в двух метрах над уровнем моря меня начинало «штормить». Я влез на три метра. До верхней металлической части каната оставалось сантиметров пятьдесят, но силы меня уже почти покинули. Я понял, что попытка перенести вверх руку еще раз закончится тем, что я грохнусь на пол и уносить из зала будут не меня, а то, что было мной. Не судите мое малодушие, но от дальнейшей борьбы я отказался, спасая юную жизнь, которая, я знал, еще нужна людям. Спускаться было легче. Когда дрожащие ноги мои ощутили ковер, я, понурившись, поплелся к стенке…

«Куда пошел?! – остановил меня тренер. – Тебе туда». И показал на лавочку у окна.

Я принят?!! Я!!! Принят!!!! Не в какой-нибудь бадминтон-фигурное катание. В САМБО!! С сегодняшнего дня я самбист! О! Что теперь будет! Скоро они все почувствуют, как со мной связываться! Теперь начнется новая жизнь…

И новая жизнь началась буквально со следующего дня. Она, правда, сильно смахивала на старую, но была отмечена еще большим насилием по отношению ко мне. Когда я вошел в школу, меня встретила оживленная толпа. Поляков конечно же был там…

«Хоть бы он никому не сказал», – мысленно взмолился я. Едва я успел это подумать, кто-то из компании крикнул: «Эй, самбист! Поди сюда, покажи приемчик». Ко мне подошли. Кто-то отвесил подзатыльник, еще кто-то «стряхнул пыль с ушей», а кто-то вообще подставил ногу и толкнул в грудь. Я некрасиво завалился, и, к шумному удовольствию собравшихся, по моему лицу покатились слезы. Испив до дна эту позорную чашу, я твердо решил в ЦСКА больше не ходить. Если совсем не кривить душой, я панически боялся снова встретить там Полякова, который обязательно всем расскажет, как меня мордуют.

Конец ознакомительного фрагмента.