Шпион

Белл пытался уловить перемены тона ее голоса, которые могли бы выдать сомнения, смотрел в ее лицо, выискивая признаки неуверенности в этом трогательном рассказе о работе покойного.

— Чем больше орудие, тем более мощные силы оно должно укротить. Здесь нет места ошибкам. Ствол должен быть прямым, как луч света. Диаметр не должен отклоняться и на тысячную дюйма. Нарезка требует мастерства Микеланджело; установка кожуха — точности часовщика. Мой отец любил свои пушки — все великие конструкторы дредноутов любят свою работу. Волшебник-двигателист, как Аласдер Макдональд, любит свои турбины. Ронни Уиллер из Ньюпорта любит свои торпеды. Фарли Кент — свои все более быстрые корабли. Это счастье — быть одержимым работой, мистер Белл. Такие люди не убивают себя.

Снова вмешался Джозеф Ван Дорн.

— Могу заверить, расследование Исаака Белла было таким тщательным, что…

— Но, — вдруг перебил его Белл, — что если мисс Ленгнер права?

Босс удивленно посмотрел на него.

Белл сказал:

— С разрешения мистера Ван Дорна я продолжу работу.

Прекрасное лицо Дороти Ленгнер осветила надежда.

Она повернулась к основателю детективного агентства. Ван Дорн развел руками:

— Конечно, Исаак Белл будет заниматься этим при поддержке всего агентства.

Ее благодарность звучала почти как вызов.

— Мистер Белл, мистер Ван Дорн, я могу просить только об оценке фактов на основании точных сведений. — Неожиданная улыбка, как солнечный луч, озарила ее лицо, показывая, какой живой и беззаботной была эта женщина до трагедии. — Меньшего я не могу ожидать от агентства, девиз которого «Мы никогда не сдаемся. Никогда!».

— Очевидно, вы тоже провели свое расследование, — улыбнулся в ответ Белл.

Ван Дорн проводил ее в приемную, снова выражая свои соболезнования.

Исаак Белл подошел к окну, выходящему на Пенсильвания-авеню. Он видел, как Дороти Ленгнер в сопровождении стройной рыжеволосой девушки, которую он заметил в приемной, вышла из отеля. С любой другой спутницей рыжеволосую сочли бы красавицей, но рядом с дочерью оружейника она была лишь хорошенькой.

Вернулся Ван Дорн.

— Что заставило вас передумать, Исаак? Ее любовь к отцу?

— Нет. Его любовь к своей работе.

Он смотрел, как девушки останавливают такси, подбирают полы длинных юбок и садятся. Дороти Ленгнер не оглядывалась. А вот рыжеволосая оглянулась, причем посмотрела на окна Ван Дорна, как будто знала, за какими находится агентство.

Ван Дорн рассматривал снимок.

— Никогда не видел такого четкого изображения. Почти так же четко, как на стеклянной пластинке.

— Марион дала мне «кодак 3А». Он точно входит в карман пальто. Надо сделать такие аппараты стандартным оборудованием.

— Не за семьдесят пять долларов штука, — возразил экономный Ван Дорн. — Можно делать снимки и «брауни», по доллару за штуку. Но что вы задумали, Исаак? У вас встревоженный вид.

— Боюсь, вам придется попросить парней из бухгалтерии заняться финансами ее отца.

— Зачем?

— В его ящике нашли толстую пачку банкнот.

— Взятка? — взорвался Ван Дорн. — Взятка? Неудивительно, что флот все держит в тайне. Ленгнер работал на правительство и имел право выбирать, у кого покупать сталь. — Он с отвращением покачал головой. — Конгресс не забыл скандал трехлетней давности, когда стальные тресты попытались установить цену на броневые листы. Что ж, это объясняет, почему она пыталась помочь ему успокоиться.

— Похоже, — согласился Исаак Белл, — что умный человек совершил какую-то глупость, не мог допустить, чтобы его поймали, и покончил с собой.

— Я удивлен, что вы согласились работать дальше.

— Очень страстная молодая дама.

Ван Дорн с любопытством взглянул на него.

— Вы обручены, Исаак.

Исаак Белл с невинной улыбкой посмотрел на босса. Для человека, которому полагалось быть практичным и очень мирским, чтобы задерживать преступников, Ван Дорн был удивительно чопорным, когда речь шла о сердечных делах.

— То, что я люблю Марион Морган, не делает меня слепым к красоте. И у меня нет иммунитета к страсти. Однако я имел в виду безмерную веру прекрасной мисс Ленгнер в невинность ее отца.

— Большинство матерей, — строго возразил Ван Дорн, — и ни одна дочь не верят, когда их сыновей и отцов обвиняют в преступлениях.

— Ей показалось странным что-то в почерке отца.

— Как вы сумели найти предсмертную записку?

— Флот не знает, как продолжать расследование. Поэтому все оставили на месте, кроме тела, и заперли дверь, чтобы не допустить полицейских.

— А как вы попали туда?

— Там стоял старый «польхем».[2]

Ван Дорн кивнул. Белл справлялся с любыми замками.

— Что ж, неудивительно, что флот в замешательстве. Думаю, их там просто парализовал страх. Они смогли убедить президента Рузвельта в необходимости построить сорок восемь новых дредноутов, но в конгрессе очень многие хотят их окоротить.

Белл сказал:

— Очень не хочется бросать Джона Скалли в трудную минуту, но можно снять меня с дела Фраев, пока я занимаюсь этим?

— Детективу Скалли нравятся трудные минуты, — проворчал Ван Дорн. — На мой взгляд он слишком независим.

— И, однако, прекрасный дознаватель, — вступился Белл за коллегу.

Скалли, известный тем, что не любил регулярно докладывать, выслеживал на границе Огайо и Пенсильвании тройку жестоких грабителей банков. Прославились они тем, что оставляли на телах своих жертв надпись «Бойтесь Фраев». Свой первый банк они взяли год назад в Нью-Джерси, и двинулись на запад, продолжая налеты, потом залегли на зиму. Теперь к западу от Иллинойса они совершили несколько кровавых нападений на банки в маленьких городах. Не только жестокие, но и изобретательные, они на угнанных автомобилях пересекали границы штатов, оставляя местных шерифов глотать пыль.

— Вы по-прежнему будете возглавлять расследование дела Фраев, Исаак, — строго сказал Ван Дорн. — Пока конгресс не создаст какое-нибудь Национальное бюро расследований, Министерство юстиции будет хорошо платить нам за поимку преступников, пересекающих границы штатов, и я не хочу, чтобы индивидуалисты вроде Скалли разочаровывали министерство.

— Как скажете, сэр, — официально ответил Белл. — Но вы обещали мисс Ленгнер поддержку агентства.

— Хорошо! Я пошлю Скалли пару человек — ненадолго. Но вы по-прежнему возглавляете это дело, и вам не потребуется много времени, чтобы подтвердить подлинность записки Ленгнера.

— Не может ли ваш друг министр флота выдать мне пропуск на верфь? Хочу поговорить с моряками.

— Зачем? — улыбнулся его босс. — Матч-реванш?

Белл улыбнулся в ответ, но тут же стал серьезен.

— Если мистер Ленгнер не покончил с собой, у кого-то были большие хлопоты, чтобы убить его и очернить. Моряки охраняют ворота верфи. Возможно, они кого-то видели накануне ночью.

3

— Больше известняка! — крикнул Чад Гордон. Жадно глядя, как поток расплавленного железа, точно жидкий огонь, выливается из летки ковша, главный металлург Бюро корабельной артиллерии, ликуя, провозгласил: — Корпус 44, это тебе!

«Только суда, никаких корпусов», — часто говорили о Чаде Гордоне: он рисковал работать с раскаленным металлом, нагретым до трех тысяч градусов, так, как не решился бы ни один здравомыслящий человек.

Но никто не отрицал, что эта яркая звезда заслужила собственную домну в дальнем углу сталелитейного завода в Бетлехеме, Пенсильвания; здесь он экспериментировал по восемнадцать часов в день, создавая чугун с низким содержанием углерода, из которого можно было бы изготовить не пробиваемую торпедами броню. Компания дала ему две смены рабочих, и эти нищие иммигранты, привыкшие пахать как волы, не могли угнаться за Чадом Гордоном.

В эту снежную мартовскую ночь во вторую смену вышли десятник-американец Боб Холл и группа рабочих, которых Холл считал обычными малограмотными иностранцами; в нее входили четыре венгра и мрачный немец, заменивший пятого венгра. Насколько мог судить Холл по разговорам рабочих, их отсутствующий товарищ упал в колодец или попал под локомотив — выбирайте сами.

2

Польхем — замок, названный по имени конструктора Кристофера Польхаммара (1661–1751) — шведского ученого, изобретателя и промышленника, известного также как Кристофер Польхем.