Страница 81 из 90
Упряжные гонки да катания проходили обычно на Масленицу и долго держались в обычае, а после 1812 года как-то сами собой отошли. А вот снежные, водой облитые горы, воздвигаемые на Святки подле Троицкого моста, строили и еще долго потом. С них катались, стоймя на ногах, на длинных санях человека по три-четыре, и все это было пестро и радостно-шумно. А вокруг ставили балаганы, называвшиеся в народе «комедиями», и всякую снедь выкатывали поближе к гульбищу: горячие пироги, в полотенца укутанные, медовуху со сбитнем — «Пей, щеголек, мой сбитенек!». И уж само собой, выстраивали в ряды самовары сияющие, в студеном воздухе жаром пышущие.
А потом, видно, натешились, вволю намяли друг другу бока, синяков наставили да кости поломали: в 1797 году как оборвало. Потому, может, что в тот год мельницу под Троицким мостом разобрали, пруд Неглинный спустили, и снежные горы стали возводить в другой стороне, напротив Воспитательного дома, где теперь военная академия размещается. А обер-полицмейстер Эртель, только-только в новую должность вступивший, настрого запретил гоняться по улицам. Можно считать, объявился наш первый московский гаишник.
Забавы же на льду, на катальных горах, нарочно для того наваленных, остались. И видно, уже навсегда: прижились. В Китай-городе, рядом с Мытным двором, где пошлину изымали, каждую зиму воздвигали Каинову гору по имени Ваньки Каина, который и место выбрал, и первую гору самолично с друзьями нагреб. Катись, вались — и снова катись!
А на льду-то творилось что! Кто изощрится и запряжет в салазки собаку, кто просквозит с ветерком, сидя в санках и держась за постромки: лошадь хотя и скользит, а все ж разбегается. И на коньках катались давно, вот только не скажешь, когда именно начали. Сначала коньки деревянные были: делали на бруске продольный пропил, вставляли полоску железную, прикручивали к сапогу или валенку веревками — и дуй-разгоняйся! Позже научились коньки выковывать, но способ крепления оставался тем же. Настоящие же коньки выписывали из-за границы, в основном из Голландии. Но такое удовольствие, понятное дело, было только для богатых людей.
В одной старой книжице, вышедшей в Москве в 1903 году, попались на глаза такие строчки о конькобежках: «Как очаровательна такая двигающаяся непроизвольно и ритмично спортсменка! Это элегантный, но в то же время один из самых трудных спортов, и напрасно вольтерианцы стали бы спорить». Но нет, даже вольтерианцы молчат-помалкивают, глядя на такое зрелище — изумительное, завораживающее…
Славное время — зима. Так и тянет на улицу. У нас во дворе, у подножия памятника Ильичу, всегда зимой каток заливали, и мы на нем гоняли тряпичный мяч самодельными клюшками. Мало у кого в то первое покойное послевоенное время были коньки. Родительские, если кто и обладал счастьем таким, разве что на валенки можно было напялить, а на нас еще не успели наделать новых коньков, да и заботы были другими. И мы обомлели, помню, когда один мальчишка из соседнего дома вышел на самодельных деревянных коньках. И ничего, неплохо у него получалось. Мы потешались над ним, втайне завидуя и не зная того, что это и есть первобытные наши коньки…
И еще с горок мы обожали кататься стоймя. У нас две горки были дворовые: одна — бетонный горб бомбоубежища, а другая — земляная — навалом, оставшаяся после того, как котлован под бомбоубежище выкопали. До сих пор одна из этих горок горбатится. А еще любили мы строить снежные крепости и дрались за них, забывая о времени, с азартом, который нас самих удивлял. Все было как прежде. Как бог знает когда…
Как Таганка в небо вознеслась
Что и говорить, шумное и бойкое было это местечко возле Таганских ворот, врезанных в самый дальний, Земляной вал Москвы. Здесь, к юго-востоку от центра столицы, до конца XVI века было тихо совсем: селились пахари неподалеку от обширных полей, каменщики — государевы люди, работавшие на царскую казну, да таганщики, мастерившие железную подставу для котлов. Крестьянские возы с различной снедью, приходившие по дорогам из Симонова и Новоспасского монастырей, за Таганские ворота не пускали, осаживали, и приходилось приезжим тут же с возов все пускать. Так сам собой и рынок возник, а с ним тишина и покой выдворились из этих мест уже навсегда.
Целый город разросся тут. Сколотили невесть сколько деревянных палаток, наставили вразброс каменных, и началось сразу за воротами вавилонское столпотворение. Мясные ряды со своими мелкими бойнями, «мушные» ряды, куда свозили муку из дальних окраинных весей, пооткрывались рыбные ряды знаменитых на всю Россию купцов Гусятникова и Павлова. Вот уж когда вся Москва потянулась к Таганским воротам.
Кучно, тесно сделалось там, где теперь Таганская площадь. Самое лучшее место, чтоб разразиться пожару. Первый вымел лавки в 1743 году, и Екатерина И, самолично повелевшая перекроить стихийно разросшуюся застройку жилых и торговых кварталов, придала такую форму площади, которая и посейчас в основном сохранилась. Только пожар 1812 года опять выжег Таганку, вынудив вновь ее обустраивать. Тут уж великий Орест Бове приложил свою руку, выстроив вдоль западной части площади галерею с колоннами.
А вот кто потихонечку воздвигнул знаменитую по всей Москве тюрьму Таганскую на улице Малые Каменщики — тут же, у площади, — сведений не сохранилось. Известно только, что появилась она в 1804 году, а в середине 1950-х ее снесли. Наверное, потому, что на виду она торчала, в центре столицы страны, которая не покладая рук социализм созидала. Помню коротенький сюжетец в киножурнале «Новости дня», который обязательно показывали перед каждым сеансом: чугунным ядром крушат стены Таганской тюрьмы. И текст такой, что, мол, зачем нам тюрьмы, если в нашей стране преступность сходит на нет? Короче, осталась память об этом поганом сооружении лишь в приблатненной песне о Таганке в фильме «Прощай, шпана замоскворецкая». Теперь здесь большой кирпичный дом стоит. В нем живет мой старый товарищ. Спросил я его про тюрьму — он и слыхом не слыхивал.
Удивительно, столько было всяких прожектов перестройки Таганской площади, согласно плану всей Москвы реконструкции — аж горы своротить собирались в буквальном смысле, а площадь как стояла, так и стоит. Только тихонькой и даже как бы пустынной — и это на самом Садовом кольце.
И что совсем уж необъяснимо: облик свой Таганская площадь сохранила как на старинной открытке. Это сегодня единственная площадь на Садовом кольце, почти целиком застроенная двухэтажными зданиями. Высится, сияет разноцветными сполохами здание казино, есть одно пятиэтажное здание, вестибюль метро, а вся площадь, как полторы сотни лет назад, а то и больше, — кольцо двухэтажек.
Хорошо помню, как прежде автомобильный поток натужно тащился по кольцу в Таганскую гору, а перевалив, пускался с нее самотеком. Короче говоря, эта гора поперек пути как кость поперек горла стояла. Вот и решили гору срезать до основания. Свершили бы так — и все, конец Таганке. Площадь-то на самом верху горы раскинулась…
Площадь сохранили вовсе не из-за ее исторической ценности, а потому, что дешевле, как просчитали, тоннель пробить, чем гору вырезать. И вот, в начале шестидесятых, озверелый автомобильный поток с ревом кинулся наконец в длинный тоннель под Таганкой…
А сама площадь с той поры словно бы в небо вознеслась над Москвой. Еще и потому, что в тех же шестидесятых на месте театрального пепелища возник новый во всех отношениях московский театр, новый духовный центр — Театр на Таганке, слава о котором по всему миру прокатилась.
Юрий Петрович Любимов, как известно, реформатор по своей природе и по жизненному кредо тоже. Сидим в его кабинете, стены которого сплошь испещрены автографами известных людей. Многие из этих автографов разместились столь высоко — под самым потолком, что поневоле возникает мысль о тех, кто их оставил: это действительно очень большие люди. А смысл всех воззваний один: да здравствует театр Любимова!