Страница 6 из 90
Воротынский ни в чем таком не признался, и царь отправил его в ссылку. Только князь умер после тех пыток в самом начале пути.
С Воробьевых гор можно увидеть всю Москву и даже ее прошлое
Отсюда, с высоты в сто метров, Москва почти вся открывается. Но это, конечно, не тот город, который в окоеме может вместиться. И все равно, стоя здесь, не избавиться от мысли, что весь город перед тобой. Сколько поколений, поставивших Москву и успевших пожить в ней, всходили на Воробьевы горы и замирали, восхищенные открывшимся видом, не в силах отделаться от точно такой же мысли…
Много лет назад взбежали сюда от реки двое мальчиков, дети, в сущности, одному — пятнадцать, другому — четырнадцать, и, потрясенные тем, что сотворилось недавно, в декабре 1825 года, в Санкт-Петербурге, здесь, на Воробьевых горах, как бы на взлете своей будущей жизни, дали клятву: посвятить ее всю борьбе за свободу.
Кажется, и дел-то: двое мальчиков, и жизни еще не знавших, поклялись в верности высокой мечте… Как клянутся в первой любви или верности в дружбе. Но как задела, даже встряхнула эта их клятва Россию! И вернувшийся из многолетней эмиграции Г. В. Плеханов сказал: «Мне очень бы хотелось посетить место присяги Герцена и Огарева. Это место можно считать священным в истории развития нашей общественной мысли». Герцен и Огарев, бывая в Москве, непременно поднимались на то самое место и подолгу стояли. Воробьевы горы возвращали им прежние мысли и чувства.
Когда задумала Московская управа увековечить место клятвы Огарева и Герцена, отыскали его не сразу: сгладились, истерлись приметы. Но удалось все же найти, определить с достаточной точностью. Герцен написал в «Былом и думах», что в тот день стояли они у места закладки Витбергова храма. А это знали уже доподлинно.
И что же за храм этот Витбергов? Не что иное, как храм Христа Спасителя в честь победы над французами в 1812 году. Александр Витберг был родом из обрусевших шведов и больше, конечно, художник, нежели архитектор. Но проект храма он создал необычайнейший, и появись он на Воробьевых горах, еще более прославил бы Москву, потому что предполагал он быть одним из великолепнейших строений своего времени: тремя ярусами сооружение должно было спускаться с верховья гор к урезу реки.
Человеческие слабости не дали храм поставить. Будучи человеком гордым и даже заносчивым, Витберг нажил много врагов, завистников, повязавших его по рукам и ногам. В счетах художник не разбирался совсем, этим воспользовались, поворовали от души, а художника осудили и сослали в Вятку. И надо же, чтобы именно там позже оказался и Герцен в ссылке. Конечно, они встретились, и Витберг ему все о себе рассказал.
Храм же, несмотря на то что строительство шло уже десять лет, благополучно закопали в незаконченном виде. Да, собственно, и закапывать-то нечего было, кроме фундамента.
Пришло и наше время, мальчишек пятидесятых, подняться на это место. Только клятв мы, само собой, не давали: нам внушили, что свободой в полной ее мере мы уже обладали.
Сохранилась, помню, часть каменной лестницы, каменная кладка, потрясенная временем, — но уже не на вершине гор, конечно. Оползни стащили площадку метров на тридцать ниже. Но и то, что осталось, притормаживало, заставляло постоять в неторопливом молчании.
И вот снова я здесь, спустя бог знает сколько времени. По голубому снегу, в конце марта еще не севшему, выписывают вензеля разноцветные лыжники, а у основания холма все так же струится родничок, из которого старушка наполняет пластмассовую бутыль от «Пепси». Вода чистая, и пить ее можно. Более того, считается даже целебной. А сам памятник… Лучше бы не видеть этого.
Все, что осталось, — округлая стенка из серого гранита и обелиск — до той высоты, куда доставала протянутая рука недорослей, привставших на носки, измазано каракулями всевозможных цветов. И не просто измазано, а испещрено автографами — признаниями в собственной вопящей убогости.
Если идти из прошлого в настоящее — это вверх или вниз по лестнице? Если в Москву с Воробьевых гор, то получится, что вниз. А разве мы в нашей обычной жизни не идем в точно таком направлении…
Что было прежде на Воробьевых горах, когда нынешняя Москва еще только строилась? Когда на месте Лужников стояла деревенька, окруженная болотом, а лес к самой реке выходил?
Стояло на горах сельцо Воробьево, где в середине XV века, при Василии III построили деревянный дворец для загородного царского отдыха. В 1547 году Иван Грозный, как Нерон, созерцавший с холмов горящий Рим, мрачно наблюдал опустошающий московский пожар… Здесь же, на Воробьевых горах, жил с семьей Алексей Михайлович, батюшка Петра Великого. А в середине XVIII века сюда, на сохранившийся каменный подклет, поставили разобранный на Волхонке деревянный дворец Екатерины II, от которого теперь, конечно же, ни бревна не осталось. Вот такое царское это место — Воробьевы горы.
Петр Великий тоже любил здесь бывать и иностранцам Москву часто отсюда показывал. Привез как-то заморского гостя Корнелиуса де Брюи, художника, и указал, откуда лучше всего писать Москву. Замечательная гравюра у того получилась.
Помнится, гуляли мы, первокурсники, в Лужниках — стадион только-только отстроили, и нам, будущим строителям, доверили прикручивать гаечными ключами ряды деревянных сидений. Спустились к реке — мимо деревьев с распорками. В газетах писали, что вскоре это будет любимое место отдыха москвичей. Только что-то не очень верилось в это. А ведь в конце концов и вправду так получилось.
И вот, видим необычайное: на небольшой высоте летит вертолет (а над Москвой в те годы вообще летать запрещалось) и вдруг садится прямо на Воробьевы горы, неподалеку от устья Сетуни. Предположение такое сделали: вынужденная посадка, наверное. И уж потом, уж сколько лет спустя узнали, что у Никиты Сергеевича Хрущева там располагалась ближняя дача. Сплошной зеленый забор вокруг нее, отхвативший солидный кусок зеленого склона, милиционеры неторопливо вокруг прохаживаются…
Хрущев, подобно царям в прежнее время, тоже любил здесь бывать. И деятелей искусства и культуры нередко здесь принимал, приказывая столы накрывать на улице, прямо между деревьями. Вел тут светские беседы со знаменитостями и выпивать по-свойски им подносил. Обижался, если кто не поддерживал. Ну а теперь в этом самом обыкновенном с виду доме — госдача, и любой слуга народа, если уж наверх выбился, может на «царском месте» отдохнуть от трудов праведных.
Вообще-то невысоконькая церквушка, храм Живоначальной Троицы, что на Воробьевых горах, стоит, и потому маковки ее выше всех остальных в Москве вознеслись, даже выше колокольни Ивана Великого в Кремле. Церкви тут, кстати сказать, на этом месте испокон века стояли. Но все — деревянные. Считается, что первая появилась еще в XV веке, когда Воробьево было вотчиной великой княжны Софьи Витовтовны.
Аккуратненькая, скромненькая такая церквушка. В 1812 году ее только-только поставили, и Кутузов в ней долго молился перед советом в Филях. Что вымолил — знаем теперь.
А чуть далее, вниз по течению Москвы-реки, стоит Андреевский мужской монастырь. Если ехать по Воробьевскому шоссе, улице Косыгина ныне, на Воробьевы горы, то справа, вскоре после станции метро встретится указатель и съезд, от него круто сбегающий, теряющийся между старых лип и берез, — как раз к монастырю он ведет.
Про монастырь этот известно, что уже в 1620 году он стоял. Однако датой его основания считается 1648 год, когда окольничий Федор Ртищев на свои средства его обновил, обустроил. Кого только не пригревал монастырь: и богадельня была под его призором, и приют для подкидышей — до тысячи человек иной год набиралось. А в советское время на его территории обосновался Институт стандартов, мер и измерительных приборов. Самое подходящее место…