Страница 11 из 90
Но и миллионеры не вечны, и после его смерти хозяйкой бань стала его дочь Вера. Женщина была серьезная, дотошная, дела все вела лично и в каждую цифирь вникала. Понятно, что красавец гвардейский поручик Гонецкий женился на Вере с прицелом на ее миллионы, но честь перестройки бань принадлежит именно ему. Уговаривал жену — надо, мол, перешибить лучшие, роскошнейшие Центральные бани Хлудовых. Уговаривать женщин умел и жену в очередной раз уговорил. Выписал из Вены известного архитектора Фрейденберга и в 1896 году воздвиг банные хоромы на месте старых. А главной их достопримечательностью, ради которой и устремились все в Сандуны, стал огромный по тем временам бассейн во втором этаже.
А потом Сандуны воплотились в другой любовной истории. Бани простояли восемьдесят лет, переходили из рук в руки, пока не оказались у Веры Фирсановой, богатейшей в России невесты, дочери почившего лесопромышленника. Вот на нее-то и положил глаз некто Алексей Гонецкий, разорившийся корнет, отнюдь не желавший и далее в разорительном состоянии пребывать. То, что Вера старше, его не смущало, конечно, — блеск приданого все затмевал.
Короче, сломали они старые Сандуны, разнесли по кирпичику, и на их месте в 1896 году возвели банные хоромы, которые и поныне стоят. Гонецкий за строительство взялся самозабвенно — ездил по европейским столицам, смотрел, как бани устроены, нашел модного архитектора из Вены — Фрейденберга, специалиста по баням, но все в проекте переиначивал по ходу дела, стараясь сделать бани, к которым в России больше привыкли. Правда, вскоре поручик дела забросил, а потом и вовсе заложил роскошные бани за бесценок, притом тайком от супруги. Вера потратила много сил, чтобы вернуть бани. Мужа-мота отшила, даже в дом пускать запретила. Гонецкий стрелялся, но не столько из-за утраты любви, сколько из-за возвращения к разорительному своему состоянию.
А бани, хотя строились Фирсановой и принадлежали ей, по-прежнему назывались Сандуновскими и никак иначе. Привыкли москвичи к Сандунам, и все тут.
«Запрещается мужскому полу старее семи лет входить в торговую баню женского полу и женскому полу — в торговую баню мужского полу, когда в оных другой пол парится», — издревле такие правила установили.
А мне довелось как-то посетить женское отделение Сандуновских бань, и мне там понравилось! Неслышно, едва касаясь носками пола, пролетела длинноногая, стройная, как дымок, струящийся от раскуренной сигареты, нимфа и, кокетливо взмахнув веничком, скрылась в парной. Дебелая, могучая царь-баба глянула исподлобья на визитера в штанах и неторопливо повернулась спиной. Оплывшая, как прогоревшая свеча, старуха с мокрыми, зелеными от времени прядями волос подняла взгляд подобно Вию, и я поспешил прочь, опасаясь, как бы она в прах меня не обратила…
М-да… По правде сказать, подобная картина разыгралась в моем воображении, едва я переступил порог райских кущ Сандунов, и я с усилием прогнал видение. Был санитарный день, и гражданочки в белых халатах самого разного возраста усердно трудились, наводя блеск и лоск во вверенном им помывочном подразделении.
Странно, что, будучи коренным москвичом, я попал в Сандуны только в последние годы учебы в школе. И то случайно: шел товарищ с отцом и меня пригласили. А соблазнил-то по-настоящему Владимир Алексеевич Гиляровский. Хотелось увидеть — как там теперь, сравнить с прочитанным.
Сандуны пятидесятых годов поразили меня не только тем, что были похожи на старинный дворец, а неожиданным духом своим. Как будто перешагнул я некий волшебный порог и оказался в прошлом. Выплыли в памяти строки лучшего московского бытописателя:
«В этих банях перебывала и грибоедовская и пушкинская Москва, та, которая собиралась в салоне Зинаиды Волконской и в Английском клубе…»
Трудно было в это поверить. Ну ладно — Кремль, Большой театр, Третьяковка. А тут — всего-то — баня. Но ведь и в самом деле сохранились тому свидетельства. В Сандунах любили бывать многие московские знаменитости, помимо Пушкина и Грибоедова. Денис Давыдов любил здесь попариться, Антон Павлович Чехов тоже частенько заглядывал в старые Сандуны, а одно время даже жил в квартире уже в новом банном дворце. Кого только не было здесь! Сандуны — это город в городе, государство в государстве.
Помню, потешались мы все в начале шестидесятых годов, прочитав в газете фельетон о двух известных и очень хороших актерах, которые, напившись в Сандунах, пускали часть закуски в виде килек в тот самый бассейн, а потом ловили ее ртом, подныривая, войдя в роль тюленей.
Чего только не вершилось в Сандунах! И судьбы людские решались здесь в секретных, неприметных для окружающих переговорах, и деньги здесь отмывались, и отнюдь не чистые сделки заключались — всего не узнать.
Как-то заглянул в Сандуны — оживить прошлое. Высший разряд, по счастью, не изменился, и дух все тот же. Но это отделение теперь только для богатых людей. В первом разряде, где подешевле вдвое, тоже полный комфорт и удобство. И чистота, как в картинной галерее, и диваны удобные, и репродукции с картин Ренуара: дамы в соблазнительных неглиже, и главное — парилка отменная! И что совсем уж невероятно — ни одного текущего крана. С доисторических времен такого здесь не бывало!
Дорога баня нам. Потому что в баню ходят не только мыться, но и для того еще, чтобы грехи отмыть, душу отогреть. Выйдешь, попарившись, и все вокруг другим каким-то кажется — лучше, добрее. Издавна замечено: баня делает нас не только чище. Она делает нас лучше.
Русскую баню распробовали и иностранцы — ничего подобного Сандунам они и не видывали. С большим удовольствием ходят погреться. Жан Клод Ван-Дамм совершенно разомлел от неописуемого удовольствия, а когда после бани ему поднесли стакан водки и соленый огурец, и вовсе отказался уходить, хотя в Большой театр на балет надо было спешить. Все первое отделение балета просидел в Сандунах в высшем разряде и только на второе уехал. Говорят, и сейчас Сандунами грезит…
К банному делу готовили с детства, лет с десяти-двенадцати везли мальчишек в Москву из деревень к родственникам да знакомым, в банях работающим. И как-то само собой сложилось, что в основном шли в банное дело из Зарайска, Рязани, Тулы, Каширы и Веневского уезда. Существовала внутри самой бани и своя, свято соблюдаемая табель о рангах. Парильщики, к примеру, жалованья от хозяев не получали, как и харчей, впрочем, а пробавлялись исключительно подачками от своих клиентов, на их усмотрение полагаясь, поскольку и таксы не было. Более того, половину заработанных денег хозяину отдавали.
Но едва ли не главной фигурой в банном пространстве (были и «пространщики») являлись «кусочники». Они платили деньги за аренду хозяину, бдительно следили за получением чаевых, по своему разумению нанимали и увольняли рабочих, а также собирали дань с «раздевальщиков». Кроме того, «кусочники» стирали банное белье, следили за чистотой во всех помещениях и отвечали за пропажу вещей. А воровство,1 даже в дорогих банях, куда кто попало не хаживал, было промыслом повседневным, обычным. Владимир Алексеевич Гиляровский, знаток московских бань, рассказывал, что существовали даже особые корпорации банных воров.
Особой статьей в банном деле всегда были веники, и везли их в первопрестольную возами из окрестных деревень: березовые, дубовые, с можжевельником, с парой смородиновых веток вложенных. На хорошую баню в день по тысяче штук веников в день уходило. Веники и сейчас в бане дадут. Размочишь перед парилкой, а как размякнет, как дух леса пойдет — самое время себя им охаживать. Или услугой за услугу попросить похлестать. Баня хороша еще тем, что в ней притворяться не надо, каждый гол, как осиновый кол. Тут быстро сходятся и находят общий язык, хотя и ненадолго. Как единоверцы в храме.
Как-то занесло меня попутным добрым ветром в Банный проезд — он начинается от улицы Гиляровского, — где располагаются бани, носящие славное имя поручика Ржевского. Бани только-только открылись после неполного, но тем не менее капитального ремонта, к которому вынужденно приступили после того, как в самый разгар помывочных мероприятий рухнула старая, ветхая крыша и весь люд, позабыв прикрыться мочалками, мигом выпорхнул на февральский мороз.