Страница 124 из 172
— Ну что, Милли, — сказала Полина после долгого молчания, — ты решила сохранить свое амплуа и при новой администрации?
— Знаешь, Полина, я всегда немного теряюсь, когда ты говоришь на театральном жаргоне.
— Другими словами, ты хочешь оставить за собой роль домоправительницы и при новой хозяйке?
— Далеко в этом не уверена.
— Бедная Милли. — Полина вздохнула. — Боюсь, тебе будет трудно.
— Не думаю. Мы с Седриком давно мечтаем снять на двоих маленькую уютную квартирку в Лондоне.
— Да, конечно, — с излишней готовностью согласилась Полина. — Полагаю, Седрику тоже теперь придется умерить пыл.
— Кто знает, может быть, Поль и Фенелла разрешат мне вести хозяйство у них. — Миллеман впервые за все утро рассмеялась. И, придав своему лицу выражение искреннего интереса, повернулась к молодой паре: — А вы-то как собираетесь жить?
— Так же, как другие мужья и жены, у которых нет денег, — ответила Фенелла. — Поль получает пенсию, у меня есть специальность. Будем оба работать.
— Полноте, — благодушно сказала Миллеман. — А вдруг дедушка все-таки…
— Нам от дедушки ничего не надо, тетя Милли, — быстро перебил ее Поль. — Он, конечно, и сам ничего не сделает, но нам все равно не надо.
— Милый мой! — воскликнула Полина. — Откуда столько яда? Столько желчи? Когда ты так говоришь, Поль, я тебя, право, не узнаю. Будто кто-то, — она бросила чрезвычайно неодобрительный взгляд на Фенеллу, — повлиял на тебя самым пагубным образом.
— А где Панталоша? — радужным тоном спросила Миллеман.
— Где же ей быть, как не в школе? — достойно парировала Полина. — У нее, Милли, нет обыкновения завтракать вместе с нами.
— Про нее никогда наперед не знаешь, — сказала Миллеман. — По-моему, она в последнее время разгуливает, где ей вздумается. Да, кстати, Полина, я к Панталоше тоже в претензии. Кто-то трогал мою вышивку. И нарочно распустил большой кусок. Я оставила корзинку в гостиной и…
— Панталоша туда даже не заходит! — закричала Полина.
— Это уж не знаю. Но вчера вечером, когда мы ужинали, она наверняка туда заходила.
— С чего ты взяла?
— Потому что Соня — думаю, мы теперь можем ее так называть, — потому что Соня говорит, что до ужина она сама садилась в то кресло. И говорит, все было нормально.
— Нет, Милли, уж извини. Вчера вечером Панталоша никак не могла зайти в гостиную, и по очень простой причине: как раз когда мы ужинали, ей и другим детям давали лекарство, а потом их пораньше уложили спать. Милли, ты же сама мне сказала, что мисс Эйбл отыскала лекарство в «цветочной комнате» и сразу же пошла к доктору Уитерсу, чтобы он дал его детям.
— А, да-да, — кивнула Миллеман. — Только подумать! Эта непредсказуемая особа — я говорю про Соню — даже не потрудилась отнести лекарство для детей в школу, а папочкино отдать мне. Просто пошла в «цветочную», куда, насколько я понимаю, ей доставили орхидеи, — Миллеман фыркнула, — и все там вывалила куда попало. Мисс Эйбл, пока нашла, обшарила весь дом. Я тоже.
— Тю! — произнесла Полина.
— И тем не менее, — вступил в разговор Поль, — я готов поспорить, что именно Панталоша…
— Пусть мне сначала докажут! — скорее запальчиво, чем убежденно, перебила Полина. — Еще нужно доказать, что Панталоша вообще имела отношение к этой… этой…
— К «изюминке»? — Поль ухмыльнулся. — Мама, конечно же, это ее работа.
— У меня есть основания полагать, что…
— Да ладно тебе, мама. Это явно штучки Панталоши. Вспомни все, что она вытворяла.
— Тогда откуда у нее эта глупая игрушка. Я ничего подобного ей не дарила.
— Взяла у кого-то из детей, а может, купила. Я видел эти «изюминки» в одном магазине в деревне. Ты ведь тоже видела, Фен, да? Я тогда еще подумал, что им место на помойке.
— Я с Панталошей провела беседу, — упрямо сказала Полина, — и она дала мне честное благородное слово, что первый раз об этом слышит. А когда она говорит правду, Милли, я сразу чувствую. Матери ведь знать лучше.
— Но, мама, это же яснее ясного! — возразил Поль.
— Мне все равно, кто что говорит… — начала Полина, но ее речь была прервана появлением Седрика: как всегда очень ухоженный и элегантный, он сегодня держался более чем самоуверенно.
— Доброе утро, милейшая миссис Аллен. Доброе утро, мои сладкие, — сказал он. — Что, Поль, голубчик, все ломаешь голову, как, перефразируя народную мудрость, из синицы в небе сделать журавля в руках? А я вот придумал либретто двойной свадьбы — сплошной восторг! Правда, получается чуточку сложновато. В отсутствие дяди Клода Старцу придется взять на себя роль посаженого отца Фенеллы, а потом он перемахнет через проход и встанет рядом с собственной невестой. Я могу быть шафером сразу у двух женихов, а Поль будет одновременно женихом Фенеллы и посаженым отцом Сони. Настоящий балет! Томас будет изображать пажа, а Панталоша понесет букеты, что даст ей полную возможность швырять ими в кого угодно. Ты, мама, и все тетушки будете фрейлинами-подружками. Я уже придумал для вас восхитительно-устрашающие туалеты.
— Дерзкий шалун, — пожурила его Миллеман.
— Нет, но правда, — продолжал Седрик, ставя свою тарелку на стол, — я на самом деле считаю, что вы с Фенеллой повели себя по меньшей мере негибко.
— Не все же умеют менять свои подходы к цели так шустро, как ты, — сухо сказал Поль.
— Да, льщу себя надеждой, что мой низкий, коварный трюк удался на славу, — охотно согласился Седрик. — Соня разрешила мне заняться ее свадебным платьем, а Старец сказал, что я по крайней мере проявил родственные чувства. Что же касается Панталоши, дражайшая тетя Полина, то боюсь, она утратила свои позиции безвозвратно. У ребенка такое здоровое, крестьянское чувство юмора.
— Я только что сказала твоей матери, Седрик, и повторяю: у меня есть основания полагать, что в этом инциденте Панталоша неповинна.
— Мой бог! — воскликнул Седрик. — Как умилительно! Какая вера в свое дитя!
— Так же, как неповинна и в истории с дедушкиным зеркалом.
— У Панталоши есть и другие заступники. — Седрик с очередной обворожительной ужимкой кивнул на Агату.
Полина тотчас повернулась к ней, и Агата почувствовала себя зрителем, выходящим из зала на сцену.
— Да, — пробормотала она. — Когда Панталоша сказала, что ничего не писала на зеркале, мне показалось, она говорила правду.
— Слушайте! — с жаром вскричала Полина. — Слушайте все! Спасибо вам, миссис Аллен. Слава богу, хоть кто-то верит моей бедной малышке.
Вера Агаты в невиновность Панталоши была и так уже слегка подорвана, но Агата даже не подозревала, какое потрясение ждет ее впереди.
Из столовой она пошла в театр. Портрет стоял повернутый к стене, там же, где она его оставила вчера. Вытащив картину в проход, Агата оперла ее одним углом о пол, подняла, поставила на нижнюю перекладину мольберта и отошла назад, чтобы разглядеть получше.
Поверх полностью выписанного лица кто-то нарисовал черной краской громадные очки.
Секунд пять ее попеременно бросало то в жар, то в холод. Она потрогала холст. Лицо давно высохло и затвердело. Черные очки были еще сырые. С чувством облегчения — оно было таким сильным, что все в ней перевернулось, как от приступа тошноты, — Агата обмакнула тряпку в масло и осторожно стерла дерзкое добавление. Потом села и стиснула перед собой дрожащие руки. Ни пятен, ни размывов — голубоватые волнистые тени под глазами не испорчены; ни следа грязи на туманном розовом облачке, придававшем выпуклость лбу.
— Боже мой! — прошептала она. — Боже мой! Слава богу!
— Доброе утро, — войдя через боковую дверь, поздоровалась Панталоша. — Мне разрешили еще одну картину нарисовать. Дайте новую картонку и краски, только много. Вот посмотрите. Это коровы с самолетом, я их уже кончила. Правда, красиво?
Она опустила картонку на пол, прислонила ее к мольберту, потом, нахально копируя Агату, отступила на шаг, сложила руки за спиной и взглянула на свое произведение. Три ярко-красные коровы паслись на изумрудном лугу. Над ними по голубому небу — Панталоша нарисовала его одной лазурью — летел изумрудный самолет, из которого вываливалась черная бомба.