Страница 114 из 172
Низкий голос снова принялся ее урезонивать.
— Я знаю. Знаю! Да-да, в этом болоте до того весело, что даже непонятно, почему мы все еще не околели со смеху? Если ты так уж до смерти от меня без ума, то должен обеспечить мне положение, чтобы я хоть сама себя уважала… Ты передо мной в долгу… После всего, что я для тебя сделала… Я дошла до ручки. А когда я в таком состоянии, Нуф-Нуф, предупреждаю тебя — берегись!
Дверь приоткрылась шире. Стряхнув с себя оцепенение, Агата подхватила юбки, развернулась на сто восемьдесят градусов и бегом помчалась по длинному коридору.
На этот раз она все-таки дошла до картинной галереи и спустилась на первый этаж. В зале она увидела Баркера, и он провел ее в огромную гостиную, напомнившую ей декорации к пьесе «Императрица Виктория». Здесь преобладали розовый, белый и золотой цвета; мебель была обита бархатом, занавеси и драпировки — камчатное полотно. По стенам были развешаны гигантские полотна Ледера и Макуэртера. На каждом столике или шкафчике стояла оправленная в серебряную рамку фотография кого-либо из корифеев английской сцены. Среди них был и сэр Генри: три фотографии отражали различные этапы в его карьере, а на четвертой он был в парадном придворном костюме. Обычно от сознания собственной нелепости у людей на подобных портретах бывает глуповатое выражение лица, но к сэру Генри это не относилось ни в малейшей степени, и Агата вначале даже подумала, что он и здесь снят в какой-нибудь роли. Его напудренный виндзорский парик ничуть не обманул ее своей явной неподдельностью. «Какая великолепная шевелюра, — восхитилась она, вглядевшись в фотографию. — Меня не проведешь».
Расхаживая по гостиной, она увидела немало для себя интересного. На одном из столиков-витрин лежали под стеклом несколько орденов, медали и эмалевые миниатюры, пара мелких «предметов искусства», подписанная программка спектакля в честь королевской четы и — к удивлению Агаты — маленькая книга старинного образца в полукожаном переплете с тисненым узором. Агата принадлежала к числу тех, кто, увидев книгу, непременно должен ее полистать. Витрина была не заперта. Агата подняла стеклянную крышку и раскрыла книжицу. Титульный лист сильно выцвел, и, чтобы разобрать текст, она нагнулась пониже.
Древнее ифкуффтво бальзамирования трупов, — прочла она, — ф приложением раффуждений о фофтавлении фнадобий, имеющих целью фохранение тел уфопших.
Фочинение профеффора ефтефтвенных наук Уильяма Херфта. Лондон. 1678 год.
Трактат был полон наводящих ужас подробностей. В первой главе давались различные рекомендации по «ифпользованию древнего ифкуффтва фохранения трупов для придания уфопшим фовершенно правдоподобного фходфтва ф живыми. Фледует заметить, — продолжал автор, — что, нефмотря на многообразие фнадобий, в фофтав любого из них входит мышьяк». Одна особо жуткая главка называлась «Применение кофметики, мафкирующей фтрашный, бледный лик Фмерти».
«Какой же склад ума должен быть у человека, способного так хладнокровно и даже не без удовольствия описывать манипуляции, которым, вероятно, довольно скоро может подвергнуться и его собственное тело? — спросила себя Агата, и ей вдруг стало интересно, читал ли эту книгу сэр Генри и богатое ли у него воображение. — Да, но почему я не могу оторваться от этой жути?»
Услышав в зале чей-то голос, она с непонятным чувством вины быстро положила книгу на место и закрыла стеклянную крышку. В гостиную вошла Миллеман, одетая в еще вполне приличное, но невыразительное вечернее платье.
— Я тут пока хожу смотрю, — сказала Агата.
— Смотрите? — как эхо, повторила Миллеман и по своему обыкновению неопределенно засмеялась.
— Тут у вас под стеклом эта страшноватая книжечка… Книги моя слабость, так что, извините, я не удержалась и открыла витрину. Надеюсь, это разрешается?
— Да, конечно. — Миллеман посмотрела на витрину. — А что за книжка?
— Как ни странно, про бальзамирование. Она очень старая. Думаю, представляет собой немалую ценность.
— Возможно, мисс Оринкорт потому ею и заинтересовалась, — сказала Миллеман и с презрительным видом самодовольно проследовала к камину.
— Мисс Оринкорт? — переспросила Агата.
— На днях я зашла сюда, смотрю, она читает какую-то книжицу. А когда меня увидела, сразу положила ее в витрину и захлопнула крышку. Вы бы слышали, с каким грохотом! Удивительно, что стекло не разбилось. Должно быть, вы как раз про эту книжку говорите.
— Да, вероятно, — кивнула Агата, торопливо пересматривая свои и без того хаотичные впечатления о мисс Оринкорт.
— Папочка сегодня не в лучшей форме, но все же спустится к столу, — сообщила Миллеман. — Вообще-то, когда ему нездоровится, он ужинает у себя.
— Мне бы не хотелось, чтобы наши сеансы его слишком утомляли.
— В любом случае он ждет их с нетерпением и, я уверена, постарается позировать каждый день. В последнее время ему намного лучше, но иногда он слишком возбуждается, — последнее слово Миллеман произнесла как-то двусмысленно. — Он, знаете ли, натура очень тонкая и чувствительная. Анкреды, я считаю, все такие. Кроме Томаса. Мой бедняжка Седрик, к несчастью, тоже унаследовал их темперамент.
На это Агате сказать было нечего, и она с облегчением вздохнула, когда в гостиную вошли Поль Кентиш и его мать, а следом за ними — Фенелла. Баркер внес поднос с хересом. В зале раздался необычайно зловещий удар гонга.
— Кто-нибудь видел Седрика? — спросила Миллеман. — Хорошо бы он не опоздал.
— Десять минут назад он был еще в ванной, — сказал Поль, — я из-за него не мог туда попасть.
— О господи, — Миллеман покачала головой.
В комнату вплыла разодетая в пух и прах мисс Оринкорт, в выражении ее лица странным образом сочетались обида, торжество и агрессивность. За спиной у Агаты кто-то сдавленно ахнул, и, повернувшись, она увидела, что взоры Анкредов прикованы к бюсту мисс Оринкорт.
Бюст был украшен большой бриллиантовой звездой.
— Милли… — пробормотала Полина.
— Ты тоже увидела? — тихо прошипела Миллеман.
Мисс Оринкорт прошла к камину и положила руку на мраморную полку.
— Надеюсь, Нуф-Нуф не будет опаздывать, — сказала она. — Есть хочу — умираю. — Критически оглядев свои ярко-розовые ногти, она поправила бриллиантовую брошь. — Хорошо бы выпить.
На это заявление никто не ответил, только Поль смущенно откашлялся. Из зала донеслось постукивание палки.
— Вот и папочка, — нервно сказала Полина, и все Анкреды зашевелились. «Прямо как перед появлением августейшей особы», — отметила про себя Агата. В воздухе повисло настороженное ожидание.
Баркер распахнул дверь, и в гостиную, словно ожившая фотография, медленно вошел сэр Генри Анкред в сопровождении белого кота.
Говоря о сэре Генри Анкреде, нужно прежде всего отметить, что в собственный образ он вживался с наводящей оторопь виртуозностью. Красив он был невероятно. Волосы — чистое серебро; под тяжелыми бровями пронзительно-голубые глаза. Царственно выдающийся вперед нос. Под ним густые белоснежные усы, закрученные наверх, дабы оставить свободным доступ к устам великого актера. Четкий выпуклый подбородок, украшенный эспаньолкой. Одет сэр Генри был так, словно модельеры специально разработали этот костюм для публичных показов: бархатный вечерний сюртук, старомодный высокий воротничок, широкий галстук и висящий на длинной ленте монокль. «Даже не верится, что это человек из плоти и крови», — подумала Агата. Шел он медленно и опирался — но отнюдь не наваливался — на черную с серебром трость. Она для него не столько опора, сколько аксессуар, догадалась Агата. При своем чрезвычайно высоком росте он, несмотря на возраст, держался прямо.
— Папочка, это миссис Аллен, — сказала Полина.
Агата подошла поздороваться. «Так и тянуло сделать реверанс, — рассказывала она впоследствии Родерику. — Еле с собой совладала».
— Значит, это и есть наша знаменитая художница? — Сэр Генри взял ее протянутую руку. — Очень рад.