Страница 39 из 68
В бинокле — панорама деревни Курганки, прижавшейся к обрывистому берегу Тобола. Томину известно, что там скрывается отряд белоказаков, однако численность его разведке установить не удалось. Это беспокоит командира.
К штабу подскакал на взмыленном коне всадник. Его голова безжизненно опустилась на гриву, плетьми повисли руки. Ординарцы сняли красноармейца с коня. Он открыл помутневшие глаза и, тяжело вдыхая, прошептал: «Приказ… седле… о-ох…»
Боец еще что-то хотел сказать, но из его груди вырвался глухой хрип.
Когда Павел нашел зашитый в седле приказ и принес его Николаю Дмитриевичу, возмущению командира не было границ.
— Отставить наступление на Курган! Так мы уже в Кургане! — возбужденно выкрикнул Томин. — Что будем делать, Виктор?
Русяев прочитал и хладнокровно бросил:
— Наступать!
— Правильно! У нас есть приказ командующего фронтом, и мы не имеем права его не выполнить. Героя похороним утром в Кургане, а сейчас — вперед! — приказал командир.
Томин вынес командный пункт ближе к передовым позициям, на холм. Отсюда хорошо видно, как после беглого обстрела передовой линии обороны врага из единственной, оставшейся в отряде пушки пошли в атаку Красные гусары. В районе железнодорожного моста застрочили пулеметы 270-го Белорецкого полка.
Белые отбивают две атаки Красных гусар. Кавалеристы идут в третью. Пробита брешь в проволочном заграждении. Бой завязался в первой линии окопов.
— Молодцы, молодцы, ребята! Круши их! — воскликнул Томин.
Солнце садится все ниже. Вот огромный диск коснулся земли и раскаленным чугуном пополз по горизонту. От деревни Курганки стаей птиц оторвались всадники. По всему видно, белоказаки целят в правый фланг наступающих.
Командир Сводного кавотряда не спеша садится на Киргиза, поправляет кобуру пистолета. Вот он потрогал бороду, повернул голову назад, одобрительно кивнул бойцам и негромко сказал:
— Понес!
Скрежетнула сталь клинков о металлические оправы ножен. Красные кавалеристы волной перекатились через холм.
Увидев красных, белые делают разворот влево и вскоре огромные валы столкнулись. Лязг металла, ржание коней, стоны и проклятия раненых наполнили долину. В свалке боя Аверьяна Гибина оттеснили от командира. Он видит, как к Томину рвется пожилой белоказак с черной окладистой бородой. По сердцу словно ножом полоснули. Аверьян на миг закрыл глаза. Нет, сердце его не ошиблось.
— Отец! — сколь есть мочи крикнул Аверьян. — Отец, — назад!
Гибин-старший метнул на сына злобный, полный ненависти взгляд, дал шпоры коню, и шашка его блеснула над Томиным.
— Отец! И-ах!
Казак обмяк и сполз с коня.
— Эх, отец, отец, — склоняясь над мертвым, шепчет Аверьян. Бой быстро удаляется к Тоболу, шум его затихает.
— Где командир! — как молнией обожгла мысль ординарца. Аверьян пришпорил Игривого и помчался догонять своих.
При подходе полка имени Степана Разина к Троицку Пуд Титыч Тестов поставил в коробок чугунный сундучок с золотом и погнал на восток. Его тройка обгоняла шикарные, покрытые дорогими коврами кареты купцов и промышленников, брички казачьей верхушки с награбленным добром, пешеходов, идущих куда глаза глядят от большевистской «расправы».
Но как ни резво бежали кони Пуда Титыча, лихая пара Луки Платоновича Гирина обогнала его.
— Как наяривает, шельмец! — позавидовал Пуд Титыч, с грустью глядя вслед удаляющейся карете.
Только в селе Шмаково Пуд Титыч нагнал Луку Платоновича. Вместе остановились на ночлег. Проснулся салотоп раньше обычного, хотел было подтрунить над Лукой Платоновичем: «Эх, засоня!», а того и след простыл! Нет ни Гирина, ни его кареты, нет и сундучка с золотом.
Со слезами и проклятиями, не помня себя от ярости, катался Тестов по полу горницы, издавая страшный крик. Перепуганные хозяева еле привели его в чувство.
Опомнившись и оставшись в комнате один, троицкий салотоп ощупал пазуху: последнее его достояние — кожаный мешок — был при нем.
В прокуренном, грязном ресторане Кургана Пуд Титыч сел за стол с знакомым офицером. Откуда-то издалека доносятся одиночные пушечные выстрелы.
Пуд Титыч неспокойно ерзает на стуле, втянув массивную голову в плечи, поглядывает по сторонам испуганными глазами.
Протирая пенсне, офицеришко пьяным голосом говорит:
— Не волнуйся! Под Курганом томинская банда сломит шею, а там подкрепление придет и погоним опять эту мразь до Москвы.
Тестов не успел открыть рта для ответа, как в переполненном зале на мгновение установилась напряженная тишина, а потом все разом вскочили с мест и кинулись к выходу.
В дверях образовалась пробка. Люди колотили друг друга по головам, неистово кричали, ругались и выли.
— Что, что случилось? — спросил Тестов опешившего офицера.
Офицер, отругнувшись, кинулся в свалку.
Пуд Титыч не помнит, как выбрался на улицу. Беспорядочная стрельба и панические крики: «Томинцы в городе! Окружены! Красные!», нагнали на заводчика такого страха, что он, не чуя под собой ног, побежал вместе со всеми к гужевому мосту. Людской водоворот занес его на середину, прижал к перилам.
— Господа, что же вы это?! — кричит Тестов, чувствуя, как трещат его ребра.
В ответ услышал брань соседа. Перила не выдержали, рухнули, и люди посыпались в воду.
Пуд Титыч схватился за грудь — кошель на месте. В сознании тонущего мелькнул сундучок с золотом…
Начштаба ввел в бой резервы, подошедшие по вызову Томина. Оборона колчаковцев между вокзалом и мостом прорвана. Напряженность боя ежеминутно нарастает. Белые офицерские части упорно защищаются, превратив каждое строение в крепость.
Отступая под прикрытие вокзальных стен, колчаковцы облили керосином и подожгли наглухо запертую, с решетками на окнах теплушку в тупике товарного двора. Сухие доски мигом охватил огонь, пламя взметнулось вверх, отбрасывая темень высоко в небо.
На какое-то мгновение, как обычно бывает на пожарах, все кругом замерло. И внезапно из огня донеслись истошные крики, взывающие о помощи, стоны, ругань, удары в стену. Но вот в эти крики вторглась песня сильных голосов:
Кавалеристы бросились спасать узников, но было поздно. Пламя быстро охватило крашеную обшивку. Задохнулась в дыме и огне песня.
…До полночи продолжались ожесточенные бои за железнодорожный мост. Белые переходили в отчаянные контратаки, но каждый раз с большими потерями откатывались.
Где-то за Тоболом ухнула пушка. В ответ раздался ружейный залп. Все смолкло. Через несколько минут Томину доложили: железнодорожный мост занят надежно.
Томин посмотрел на часы, вырвал из блокнота лист и написал:
«Начдиву 30.
Частями вверенного мне отряда в 24 часа 13 августа с боем взят город Курган. Переправы через реку Тобол противник не успел разрушить. Захвачены пленные и трофеи, количество которых выясняется.
И стремительная, как и он сам, подпись: «Н. Томин».
17 августа 1919 года. Вечер.
На огромном пространстве Зауралья противник выброшен за реку Тобол, на которой он рассчитывал остановить натиск красных полков. Над степями, перелесками, озерами и реками установилась тишина.
В штабе Пятой Армии раздается требовательный звонок. Командующему Михаилу Николаевичу Тухачевскому сообщают, что его просит к аппарату товарищ Меженинов, командующий Третьей Армией.
Между командармами происходит разговор.
Командарм 3: Могу ли теперь же отдать приказ о выходе отряда Томина из Кургана?
Командарм 5: Поздравляю со взятием Кургана. Левофланговая бригада 5-й дивизии тремя полками стоит в городе и районе Кургана, где находится и ваш отряд. Таким образом, связь полная.
Командарм 3: Отряд Томина после занятия Кургана получил распоряжение присоединиться к 30-й стрелковой дивизии.