Страница 37 из 68
Евсей Никитич говорил спокойно, как будто читал чей-то послужной список. Чем больше слушал Томин, тем заметнее отходило его сердце. Он всматривался в лицо комиссара, и теплый взгляд черных глаз его, и густые брови вразлет теперь уже не вызывали у Томина отчуждения.
…Середина мая, а погода осенняя: несколько дней подряд шел холодный дождь со снегом. На берегах реки Кильмезь бригада вела тяжелые бои с частями генерала Пепеляева.
Комбриг Томин и военком Сидоров встречались редко. Накоротке обменивались впечатлениями дня, договаривались о дальнейшей работе — и снова в части.
Под покровом темной дождливой ночи полторы сотни всадников переправились вброд через Кильмезь и по проселочной дороге углубились в дремучий лес.
Ехали молча, осторожно. Под шум дождя комбриг и комиссар изредка полушепотом перекидывались короткими фразами.
На пути попалась небольшая деревушка. От нее лесом надо добраться до села Старые Зятцы. Без проводника ехать в такую темень через лес опасно. Разыскали старого охотника, который согласился провести отряд.
Лес внезапно оборвался и в предутреннем тумане показались очертания домов.
— В атаку! — скомандовал Томин, и сотни копыт зачмокали по раскисшей поляне.
Комбриг повел конников на центр села, комиссар — на восточную окраину, чтобы отрезать путь бегства белякам.
Кавалеристы захватили штаб соединения белых, скрутили двух офицеров и обезоружили много солдат. В штабе обнаружили сервированный стол.
— Ого! Вот это гостеприимные хозяева. Не только хлеб-соль, но и кое-что повеселее припасли их благородия, — потирая руки, шутил Томин. — Не будем гордыми: закусим, чем Колчак послал. А ты, друг любезный, — Томин обратился к одному из офицеров, — от имени генерала Пепеляева передай приказ по частям о немедленном отступлении. Передай: штаб окружен красными, командование спаслось бегством.
На командном пункте Виктор Русяев заметил, как части белых начали сниматься и поспешно отходить. Заговорила артиллерия. Полки бригады под прикрытием артогня перешли в наступление. Замысел комбрига блестяще осуществился. Переломные бои на реке Кильмезь завершились.
Минули тягостные дни. В середине июня 1919 года 3-я Армия перешла в наступление, а первого июля освободила от колчаковцев Пермь. В этот же день частями 2-й Армии был занят Кунгур.
Владимир Ильич Ленин прислал освободителям телеграмму:
«Поздравляю геройские красные войска, взявшие Пермь и Кунгур. Горячий привет освободителям Урала. Во что бы то ни стало надо довести это дело быстро до полного конца…»
— Даешь Урал! — так ответили бойцы томинской бригады на поздравление вождя.
Отступая, колчаковцы поспешно отрывались от красных, а затем вгрызались в землю и оказывали упорное сопротивление.
И опять, в который раз, Томин задумывался над тем, как быстрее и успешнее преследовать врага, не давать ему возможности пустить корни на новых рубежах. Мысли вновь и вновь возвращались к созданию армейской кавалерии.
Как-то Виктор Русяев сказал:
— Вот бы нам пехоту посадить на подводы, быстрее б погнали беляков.
— Эх, Витюша! Не пехоту на подводах, а настоящую кавалерию нам нужно, — возбужденно воскликнул Томин. — Давно я такую думку имею, да не знаю, поддержат ли.
— Завтра еду в политотдел, передам комиссару дивизии о твоей «думке», — пообещал Сидоров.
Образование армейской кавалерии было крайне необходимо, и командование Третьей Армии одобрило предложение Томина.
Первый Путиловский стальной, Красных гусар, Сводный Петроградо-Уфимский кавалерийские полки и отдельный кавдивизион были объединены в Сводный кавалерийский отряд. В нем было 3400 сабель, четыре десятка пулеметов и конно-артиллерийский взвод из двух орудий.
Командовать сводным кавотрядом поручили Николаю Дмитриевичу Томину.
…Как только первые косые лучи солнца осветили крыши домов, и сизоватый парок стал подниматься над ними, к штабу Сводного кавотряда, в сопровождении эскадронных и ординарцев, подскакал командир полка Красных гусар Фандеев, Его Бурный, словно вылитый из вороненой стали, на полном скаку встал, нагнул голову с длинным белым пятном на лбу и начал медленно опускаться на колени.
— Загнал! Командир коня загнал! — закричали красноармейцы.
На крик из дома выбежали Томин, Русяев и командиры кавдивизионов.
— Циркач! Ну и циркач! — с восхищением проговорил Томин, наблюдая, как Фандеев слез с опустившегося на колени коня, потрепал его по шее и дружелюбно сказал: «Валяй отдыхать!» Конь поднялся, встряхнулся и с гордо поднятой головой, обежав вокруг дома, остановился.
— Здравия желаю, товарищи! — приложив руку к фуражке, бодро поприветствовал Фандеев командиров.
— С добрым утром, Сергей Гаврилович, — ответил за всех Томин.
Вид у командира полка Красных гусар праздничный. Нет и той суровости, которую привык видеть Томин на лице друга и за которую его прозвали «суровым командиром». На его припухших губах играла улыбка, она светилась и в темно-карих глазах.
— Все в сборе, товарищ командир, — доложил начальник штаба Русяев.
— Что ж, начнем.
Командиры сообщили о состоянии частей, настроении бойцов, их наступательном порыве.
Несколько минут Томин оценивал обстановку. Потом энергично встал и с некоторой торжественностью начал излагать план операции.
— Сводному кавалерийскому отряду приказано разрубить оборону противника, захватить горнозаводскую железную дорогу на участке Верх-Нейвинский завод — железнодорожная станция Шайтанка протяженностью пятьдесят верст и внезапным ударом разъединить группы генералов Пепеляева и Войцеховского.
Выслушав нужды и предложения командиров, Томин зачитал приказ по отряду и пожелал всем успехов в боях.
Из района Кунгура кавалеристы выступили 13 июля.
Совершая марш по горам, болотам и лесам, разрывая, словно паутину, коммуникации противника, красные конники освободили от белых горнозаводской район севернее Екатеринбурга, заняли города Алапаевск, Камышлов и Ирбит, разгромили отборные полки и дивизии белых, захватили большие трофеи и много пленных.
На станции Егоршино была захвачена подрывная команда.
— Англичан поймали, англичан! — с нескрываемым удивлением говорили кавалеристы.
— Чё каркаешь, сам ты англичан, едрен корень, — огрызнулся худой пожилой подрывник.
На ходу соскочив с коня и бросив поводья ординарцу, Николай Дмитриевич подошел к пленным.
— Чего это вас бросили их благородие? Сами пятки смазали, а вас оставили на расправу красным?
— Свинье не до поросят, коль ее на огонь тащат, — отозвался тот же подрывник.
— Кажется, знакомый голос?
— Знакомый и есть, Николай Дмитриевич, — отозвался Пастухов, отведя взгляд в сторону.
Томин, усмехнувшись, спросил:
— Ну, расскажи, расскажи про колчаковскую колбасу. Досыта наелся?
— Вот так наелся, едрен корень, — проведя рукой по горлу, ответил Пастухов. — Перво-наперво с меня содрали штаны, посля всыпали пятьдесят горячих и загнали в эту чертову команду, — под добродушный смешок конников рассказывал Пастухов. — Ох и злой я стал на их благородие. Прикажите, Николай Дмитриевич, дать мне коня и шашку…
— Связка-то с тобой, как со вшивой шубой, а до Тихого океана еще далеко, всякое может быть, — ответил Томин.
— Нет, ты уважь мою просьбу, не покаешься.
— Ну, верю, верю. Но кавалериста из тебя все равно не получится: устарел. Пойдешь помощником санитара.
Когда весть о занятии крупного железнодорожного узла и важного стратегического пункта дошла до Москвы, Владимир Ильич Ленин в атласе железных дорог России очертил точку с надписью «Егоршино».
В районе Камышлов — Ощепково Первый Путиловский стальной кавполк вышел из состава Сводного Кавалерийского отряда, двинул на Тюмень. Главные силы, не многим более двух тысяч всадников, Томин повел на юго-запад.