Человек-огонь

Командующий некоторое время выжидал, потом требовательно глянул на связиста. Тот завертел ручку полевого телефона.

— Артиллерия! Шрапнелью по врагам революции, огонь! — скомандовал Томин.

Могуче выдохнули пушки, над головами атакующих с треском разорвался воздух, повисли дымчатые шары. Шрапнель пачками валила дутовцев, но подгоняемые сзади офицерами солдаты бежали вперед. Вот цепи миновали поражаемое артиллерией пространство и кинулись на окопы.

Томин вскочил и рванулся вперед, подняв над головой наган, прокричал:

— За мной, в атаку! У-рра-аа-а!

— У-р-ра-а! У-р-р-а-а! — упругой волной покатилось по снежному полю.

Враги столкнулись. Дрались молча. Только изредка у кого-либо вырывался крепкий мат или тяжелое «хах!».

Томин оказался в самой гуще схватки.

Чуть поодаль маячила папаха-ведро бывшего анархиста Верзилина. Под его могучими ударами снопами валились дутовцы.

— Молодец! Бей их, круши! — спеша на помощь, прокричал Томин.

Люди, кажется, только и ждали этого возгласа.

— Бей! Круши буржуйских холуев! Так, так! Бей! Коли! — в грозный, могучий клич слились разрозненные крики.

Центр неприятеля, где дрался Томин, не выдержал, побежал. Покатились и фланги. Командующий распорядился подобрать своих убитых и раненых и залечь в окопы.

Передышка была короткой. Дутовцы вновь открыли ураганный огонь.

— Казаки! Казаки! — раздался панический вопль.

Белоказаки с диким криком и свистом вынеслись из лощины и стальным валом покатились на окопы. Их расчет был прост: стремительной атакой разрубить надвое оборону, все смять, изрубить, открыть ворота пехоте.

На правом фланге началась паника. Еще минута — паника охватит всех, тогда конец.

Томин, быстро отдав приказ резервным отрядам, вскочил на коня и помчался туда, где красногвардейцы спасались бегством.

— Стой! Назад! — отрезав путь паникерам, закричал он. — Ложись! По врагам революции, огонь!

Застрочили пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы. А Томин уже мчится к центру, куда направлен основной удар.

Тем временем артиллеристы, рискуя поразить своих, открыли ураганный огонь прямой наводкой. Падали кони, кубарем валились казаки, а лава неудержимой волной катилась вперед, угрожая слизнуть редкие цепи защитников города.

— Молодцы!.. Молодцы!.. — восхищается Томин работой пушкарей. — Только бы вот резервы не подвели…

Еще минуту, ну, самое большее две — и вражеский удар, хотя и ослабевший от ураганного огня, но все еще могучий, обрушится на цепи красноармейцев.

Но вот снова застрочили пулеметы, раздался дружный винтовочный залп. Это отряд интернационалистов ударил по флангу врага. И как бы отвечая пулеметной скороговорке, справа раздалось громкое ура. Из засады выскочил взвод кавалеристов Каретова.

— Окружены! Засада! Окружены! — завопили белоказаки, вздыбив коней.

— В атаку! — гаркнул Томин, и его клинок, со свистом описав дугу, блеснул на солнце.

Случилось невероятное. На вражескую кавалерию поднялась в атаку красная пехота. На такой подвиг могли пойти только бойцы новой революционной армии, знающие, что они защищают, за что идут в бой.

Показалась знакомая фигура перебежчика Полубаринова. Тот, увидев Томина, начал отчаянно хлестать и пришпоривать коня.

— А, бестия! Встретились! — в азарте закричал Томин и натянул повод. Киргиз быстро набирал скорость, дистанция заметно уменьшалась. Полубаринов стал «бросать» коня из стороны в сторону. Еще мгновение и Томин снес бы предателю голову, но вдруг Киргиз засек переднюю ногу, стал припадать на нее, заметно отставая. Полубаринов на глазах уходил. Вот он спустился в лощину и скрылся с глаз.

В час жестокой сечи, когда все спуталось в один громадный катящийся клубок, троицкая артиллерия перенесла огонь на станицу Солодянку. Это явилось как бы сигналом для рабочих отрядов Блюхера, которые подошли с севера. Цепи поднялись и с криком ура ударили по флангу противника. Бросая убитых и раненых, дутовские банды кинулись бежать. Впереди всех на резвом белом скакуне уносил ноги наказной атаман, полковник Дутов.

У опушки небольшого колка встретились командующий Восточным отрядом Василий Константинович Блюхер и командующий войсками Троицкого уезда Николай Дмитриевич Томин. Они обменялись крепкими рукопожатиями, как старые боевые друзья, хотя до этого встречаться им не приходилось.

Над городом опустилась звездная ночь. На горизонте по небосводу разливается багровый отсвет горящей Солодянки. Пылает осиное гнездо контрреволюции.

Держа коней под уздцы, в молчании идут Блюхер и Томин. За ними с опущенными головами шагают красноармейцы и интернационалисты. На носилках, сделанных из винтовок, несут погибших товарищей.

В ворота Гирина вошли четверо: Русяев и Фомич в сопровождении вооруженных боевиков.

Прочитав мандат начальника продовольственного снабжения гарнизона, Гирин расплылся в умильной улыбке и протянул:

— Русяев Виктор. Уж не Сергея ли Русяева сынок?

— Он самый.

— Витюша! Ну давно ли ты под стол пешком бегал. А вот уже и до начальника дорос, подстригаешь купчикам крылышки. Молодец, Витюша, молодец! Революция требует жертв…

— Мне некогда с вами, дядя Лука… гражданин Гирин, разговоры разводить, — прервал купца Русяев. — Нам нужны деньги.

— Деньги?! Витюшенька, ну какой же купец в кубышках держит деньги? В банке мои денежки лопнули.

— Ну, положим, в Челябинском банке у вас лопнуло триста тысяч. Четыре вы отдали Полубаринову на подкуп Томина. А остальные где?

Когда Русяев назвал цифру четыре тысячи, у купца чуть не сорвалось с языка «пять». Но он сдержался, а про себя отметил: «Тысчонку все же хапнул». И поймал себя на том, что подумал об этом без сожаления.

— Найдете — ваше, — проговорил Гирин. — Не найдете — не обессудьте. На нет, как говорят, и суда нет. Можете разобрать дом весь по кирпичику — денег у меня нет.

— А ты, милый купец, открой сейф, может, и не придется разбирать дом, — потребовал Фомич. — Недосуг нам твои хоромины рушить.

Гирин вошел в боковую комнату. Единственное окно, выходящее в чулан, закрыто на железный ставень.

— Ищите! — бросив на кассу ключи, проговорил купец и опустился в кресло.

Боевики начали осматривать сейфы, а Фомич, сняв шапку и обнажив свой лоб с глубоким шрамом, навалился спиной на печь. Он прищуренным взглядом смотрел на Гирина и улыбался в седые усы. Гирин заметил эту улыбку, этот прищуренный взгляд, и вдруг сердце его словно опустили в холодную воду. Что-то мелькнуло из прошлого, но работа бойцов отвлекла его от воспоминаний, он постарался отогнать прочь мелькнувшую догадку.

Красногвардейцы нашли в сейфе несколько золотых монет да кипу деловых бумаг.

— И это все? — спросил Русяев, показывая на монеты.

— Все, — ответили дружинники.

— Все ли? — все с той же усмешкой переспросил Фомич. — Дай-ка я гляну, — и он шагнул к сейфу.

С диким рычанием Лука Платонович метнулся навстречу старику. В этот миг единственным желанием купца было схватить Фомича за глотку. Но тот ловко увернулся, а дорогу Гирину преградили штыки и маузеры.

— Не скандалить, гражданин купец! — спокойно посоветовал Русяев.

— Аль узнал, Лука Платоныч, старого мастера? Давненько, давненько это было. Почитай, больше десяти лет прошло, как ты кокнул меня по темячку. Тяжелая рука у тебя и тогда была, а теперь, небось, еще потяжелела от капитала-то! — явно издеваясь над купцом, говорил Фомич не спеша. — Хорошо ты тогда меня угостил за труд мой праведный, метинка-то и сейчас живет. Думал вместе со мной захоронить тайну сейфа, как Демидовы хоронили. Обмишулился. Спасет тебя господь за то, что глубоконько ты меня в снег закопал, а то бы, прежде чем очухался, замерз. Хотел на тебя в суд подать, и то подумал: «С богатым судиться — лучше в море утопиться». Свидетелей у меня не было, кто поверит. Махнул рукой — и дай бог ноги. Зато теперь сквитаемся.