Ветер удачи

Впрочем, и без джевадаси в Городе Тысячи Храмов было на что посмотреть, чем полюбоваться, чему подивиться. Чего стоило хотя бы мрачное святилище Хаг-Xaropa, куда до недавнего времени вход непосвященным был строго-настрого запрещен! О церемониях, проводимых в этом храме, ходили самые жуткие и порой откровенно нелепые слухи, конец которым был положен во время правления Бульдонэ А случилось это следующим образом.

Группа заговорщиков-Небожителей, задумавшая свергнуть вялого, безынициативного и во всех отношениях недалекого императора и посадить на престол Мавуно его двоюродного брата — человека деятельного и властолюбивого, заручилась поддержкой главного жреца храма Хаг-Хагора и уговорила его укрыть в стенах святилища полторы сотни головорезов, коим надлежало напасть на Бульдонэ во время ритуального шествия в канун праздника Нового Риса. Принимая во внимание, что храм, посвященный повелителю страны усопших, в отличие от других зданий, мимо которых предстояло идти императорской процессии, досмотру городскими стражниками не подлежал, сделать это было совсем не трудно. Вероятно, история Мавуно, а с ней и всего мира, претерпела бы коренные изменения, ежели бы двум оказавшимся на мели ворам не взбрело в голову пробраться в мрачное и таинственное здание святилища, в надежде разжиться там серебряной, а то и золотой утварью, как раз накануне праздника.

Выбрав именно этот момент для совершения кражи, они рассчитывали, что никто не помешает их дерзкому замыслу, ибо все службы в храме Хаг-Хагора в преддверии светлого и радостного праздника, знаменующего неизбежное возрождение всего живого, умершего и погребенного, в новом, неизмеримо лучшем виде, разумеется, прекращались. Каково же было изумление воришек, обнаруживших в пустом, по их мнению, святилище отряд до зубов вооруженных громил! Смекнув, что дело тут нечисто, они со всевозможными предосторожностями пустились наутек и, подкрепив свои умственные способности рисовой водкой в ближайшей харчевне, употребив ее в надлежащем количестве, пришли к выводу, что им выпал редкий случай совершить доброе, богоугодное дело, за которое к тому же будет заплачено ничуть не меньше, чем платят обычно лишь за самые грязные и подлые преступления. Упустить такой шанс было бы непростительной глупостью, и вставшие на путь добродетели воры каким-то немыслимым образом сумели разбудить среди ночи начальника императорской охраны и убедить его произвести, вопреки традициям, досмотр храма Хаг-Хагора.

Заговорщики и нанятые ими головорезы были схвачены и подвешены за ноги «до полной потери жизни» на городской стене, проходящей по восточному краю Рассветных Холмов. Добродетельные воры превратились в состоятельных граждан, один из которых сделался впоследствии торговцем сукном, а второй — владельцем дюжины гончарных мастерских. Двоюродный брат Бульдонэ был публично принесен в жертву Хаг-Хагору, после чего храм жестокого и кровожадного Бога утратил свои привилегии и окружавший его ореол таинственности изрядно потускнел. Окончательно же закрепилась за ним репутация гнезда заговорщиков после того, как выяснилось, что два или три мага, бывшие в нем жрецами высокого ранга, участвовали в попытке вернуть Димдиго отнятый у него трон. За это земельные угодья святилища, вместе с хранящимися в нем драгоценными пожертвованиями, были по специальному указу Триумвирата отобраны в императорскую казну, и оно начало хиреть с молниеносной быстротой. Более того, имя грозного, могущественного и достойного, в общем-то, уважения и почитания Бога превратилось едва ли не в самое распространенное ругательство, а приношение ему жертв стало считаться делом недостойным и чуть ли не крамольным.

Да, о храмах Мванааке, связанных с ними историях и легендах обитатели столицы могли говорить бесконечно долго, но об одном из них Эврих, пожалуй, знал несколько больше своих провожатых да и всех прочих горожан. Увидев святилище Эрентаты-искусницы, стоящее на правом берегу Гвадиары, близ речного порта, он испытал щемящее чувство встречи со старым знакомцем, увидеть коего в чужой стране никак не ожидал. Нечто подобное он ощущал, обнаруживая в Мванааке храмы, построенные его земляками, однако на этот раз к радости встречи примешивалось еще и удовлетворение от разрешенной наконец-то хотя бы частично загадки.

Точно такие же, как этот, только возведенные из желтого известняка, похожие на ступенчатые пирамиды святилища он уже видел когда-то в Мономатане, в долине Каменных Богов. С той лишь разницей, что те храмы под действием непогоды и времени, лишайников, трав, вьюна и дикого винограда почти утратили свой первозданный вид и покрывавшие их стены барельефы были безнадежно испорчены и едва различимы. Этот же, построенный, видимо, значительно позднее, сохранился великолепно, да и стоял не в заброшенной людьми заповедной долине по соседству с исполинскими, изваянными из черного базальта монстрами, а рядом с шумным базаром и явно пользовался любовью горожан.

— Это самый древний храм Мванааке, посвященный Эрентате — Богине любви, о чем ты сам, вероятно, уже догадался, глядя на покрывающие его стены изображения. Приезжающие в столицу со всей империи мужчины и женщины не только приходят к нему сами, но и приводят своих детишек, дабы те приобщались к таинствам искусства любви, — назидательным тоном сообщил арранту Хамдан.

— Высокородные лицемеры неоднократно заводили речь о том, чтобы стесать эти дивные каменные картинки, но — слава Великому Духу! — в городе всегда находились люди, своевременно затыкавшие этим недоумкам глотки, — вторил ему Аджам. — Я еще в детстве разучил все, что здесь изображено, и это не раз пригождалось мне в жизни. Хотя, должен признать, мне удавалось повторить далеко не все из того, что проделывают эти изощренные любовники.

Последнее было сказано с нескрываемым сожалением, и Эврих не удержался от улыбки, а Хамдан со смешком хлопнул товарища по плечу, утешая его тем, что в искусстве любви, как и в умении владеть мечом, нет предела совершенству и любого разумного человека это должно радовать и подвигать на все новые и новые свершения.

Разглядывая опоясывающие стены здания ленты барельефов, состоящие из скульптур, представляющих любовные пары, треугольники и группы, Эврих не мог надивиться неиссякаемому разнообразию ситуаций и поз, значительная часть которых воспринималась им как плоды самого изощренного и смелого воображения. Глядя на этот апофеоз плотской любви, он отчетливо вспомнил, как вот так же рассматривал стены старинных святилищ вместе с Узитави, а потом, по настоянию невесты Божественного Дракона, выбивался из сил, пытаясь воспроизвести увиденное. Как давно это было! Будто бы даже и не с ним, а с кем-то другим, о ком вспоминал он с грустной и снисходительной улыбкой.

Тогда его, помнится, ужасно огорчало, что он не может как следует рассмотреть украшения, детали одежды и выражения лиц множества переплетающихся человеческих фигур, предающихся разнообразнейшим любовным утехам. Всматриваясь в полустертые изображения, он старался как можно лучше запомнить их, воспринимая как страницы занимательнейшего и полезнейшего трактата Теперь же, накопив некоторый опыт и веря в собственные способности доставить женщине удовольствие в самых разных ситуациях, он придавал большее внимание тому, что композиции, изображающие самые изысканные и мудреные ласки, отличаются тонкой уравновешенностью масс, гармонией форм и линий и — что, может быть, самое удивительное — совершенным соответствием как всему объему здания, так и той части его поверхности, которую они украшают. Отмечал про себя, что живописный контраст между мелкой затейливой резьбой орнамента и монументальными формами человеческих фигур не дает возникнуть ощущению монотонности, создавая все новые и новые, необычайно прихотливые, но всегда гармоничные сочетания объемов и линий, богатейшую игру светотени, непрерывно меняющуюся в зависимости от угла зрения, от состояния неба и времени суток..

Подумав о том, как отнеслись бы к подобному святилищу местные жители, очутись оно чудесным образом посреди Аланиола, Галирада или Кондара, он тотчас же представил охватывающее зрителей чувство неловкости. Суетное возбуждение толпы, откровенно циничные и скабрезные замечания, хихиканье и возмущенные вопли блюстителей нравственности, которые, даже став бабушками и дедушками, не устают делать вид, будто не знают, откуда берутся дети Разумеется, в Аррантиаде появление этого храма вызвало бы меньше протестов, чем на Восточном континенте, но и там участь его постигла бы, по всей вероятности, печальная. Ведь махину высотой в девяносто, а то и сто локтей не скроешь за ширмой, не обнесешь забором, дабы уберечь граждан от в высшей степени растленного и развратного зрелища.