Тень императора

Эврих уставился на ехидную женщину и не сразу нашелся с ответом.

— А знаешь ли ты, почему я все-таки не подарил тебе янтарные серьги?

— Чогов пожалел, жмот несчастный!

— Это само собой, но главное, купи я их тебе, ты тотчас же подумала бы: «Раз сделал подарок, значит, хочет умаслить. Значит, чем-то передо мной провинился. А ежели правду говорят, что чем больше грех, тем больше подарок…»

— Болтун! Ох и болтун! Тебе только рыбаком быть — на сети тратиться бы не пришлось.

— Это почему же?

— Зачем тебе сети? Вышел бы на бережок и начал рыбам толковать, как на суше жить хорошо. Они бы уши-то развесили и выскочили к твоим ногам. Да сами бы ещё в корзины попрыгали, — рассмеялась Ильяс.

Видящие её в этот миг ни за что бы не поверили, что перед ними грозная разбойница Аль-Чориль, за голову которой император назначил награду в пятьсот цвангов.

«Она, безусловно, умна, но, к сожалению, недостаточно умна, чтобы скрывать это. Она никогда не будет счастлива, — с горечью и печалью подумал аррант. — Умные женщины пугают мужчин, а ежели они имеют к тому же сильный характер, их ждет незавидная участь. Увы, Ильяс не из тех женщин, на которых женятся, как бы сильно мужчины их ни желали. Ее ждет одинокая старость, если только ей удастся дожить до седых волос, ведь тот, кто собирается мстить, должен копать две могилы».

Ильяс же, глядя на Эвриха, вспомнила Данафара — военачальника из Афираэну, с которым свела их судьба под стенами Игбара. Это был единственный из её многочисленных любовников, предложивший ей стать его женой. Искушение было велико. Он нравился ей, и она не сомневалась в его порядочности. К тому же в Афираэну перебрались из Кидоты Дадават с Усугласом, и ей очень хотелось повидаться с ними. Но к тому времени мысли о мести уже отравили её мозг, и она не могла представить себе мирной жизни. Ни в городском особняке, ни в загородном поместье, в кругу семьи, с детьми и мужем… Едва ли она приняла бы предложение Данафара, даже если бы по-настоящему любила его. Однако порой, бессонными ночами, ей начинало казаться, что, отказав ему, она упустила последний шанс разорвать порочный круг, сплетенный из злобы, ненависти, жажды мести и жажды власти и зажить нормальной человеческой жизнью с её маленькими, но бесценными радостями и печалями…

— Купите чудодейственную мазь! Оберегает от стали, стрел и мечей! Купите, не пожалеете! — взвыл над её ухом козлобородый торговец.

Ильяс вздрогнула и в сердцах прошептала: :

— Ну надо же! Не переводятся на свете дурни!

— Настоящие дурни не те, кто продает всякую дрянь, а те, кто её покупает, — назидательно заметил Эврих. — И среди обитателей «Дома Шайала» немало таких, кто приобрел бы по сходной цене склянку прогорклого жира, выдаваемого этим жуликом за чудодейственную мазь.

— Дурни и те и другие, — жестко сказала Аль-Чориль. — Однажды мне попался такой вот хитрец, уверявший, что его мазь защищает лучше любого щита. Я велела намазать его ею, а потом несколько раз ткнула мечом ему в живот. Негоже считать своих ближних глупцами, и тот, кто наживается на чужой дурости, рано или поздно бывает за это наказан.

Они остановились перед навесом, принадлежавшим торговцу амулетами, и Эврих, дабы не глядеть на Ильяс, склонился над россыпью безделушек. Здесь были крохотные фигурки богов, отлитые из меди и вырезанные из яшмы, нефрита или оникса; просверленные зубы крокодила и акулы; ожерелья, в которых бусы перемежались когтями волков и львов; маленькие мраморные фаллосы и зашитые в треугольные кожаные мешочки изречения из священных книг, которые должны были оберегать владельцев от всяческих напастей.

— Скажи, любезный, почему, обладая таким количеством могущественных амулетов, ты до сих пор не стал мужем какой-нибудь богатой форани или купчихи? — обратилась Ильяс к длиннолицему торговцу, взиравшему на царящую вокруг суету с усталым равнодушием много повидавшего и во многом разочаровавшегося человека.

— Едят ли мясо дети мясника? Ходит ли торговец тканями в шитой золотом парче? Я продаю то, чем не владею, то, что доверяют мне продавать жрецы и угодные Богам чохыши.

— Сколько стоит этот птицеголовый? А счастливая обезьянка?.. — спросил Эврих, видя, что Ильяс собирается задать торговцу ещё не один каверзный вопрос. — Вай-ваг! Они что, золотые? Сколько же ты просишь за эти вот кожаные мешочки?

— Сколько дашь, — неожиданно ответил длиннолицый и слабо усмехнулся, заметив изумление на лице покупателя.

— А какова цена? — переспросил Эврих, подозревая, что неправильно понял ответ торговца.

— Определенной цены нет. Чем больше заплачено за амулет, тем дольше и лучше он служит. Все в твоих руках, почтеннейший.

— Ловко! — восхитилась Ильяс. — Прежде я с таким не сталкивалась. — Так ты что же, готов уступить такой вот амулет за пару чогов?

— Почему нет? Бери. Но в таком случае тебе лучше бросить свои медяки в миску нищего. Для тебя пользы будет столько же, а он сумеет пообедать. Скупость при подобной сделке равна мотовству.

— Твоя правда, за пару чогов счастья не купить, — согласилась Ильяс, отходя от навеса и чуть слышно, так, что её не услышал даже Эврих, добавила: — Беда в том, что его не купишь и за цванги.

Раньше ей нравилась молитва, начинавшаяся словами: «О, Тахмаанг, пошли мне достойных врагов и красивую распрю!» Но чем старше она становилась, тем ясней понимала, что отомстить недругу — значит всего лишь отдать долг, а отдача долга, пусть даже самого большого и важного, едва ли может быть целью жизни. Будет ли она счастлива, отыскав Ульчи и посадив его на трон свергнутого и обезглавленного Кешо? Прежде она не задумывалась над этим, однако Эврих любил заглянуть вперед и, наверное, был по-своему прав, вопреки утверждению, что не надобно ставить арбу впереди лошади. Ах, если бы он согласился принять участие в мятеже! Он был бы подходящим наставником для её сына…

— Ильяс… — Тревога, прозвучавшая в голосе ар-ранта, заставила её напрячься и быстро оглянуться по сторонам. — Аджам! В двадцати шагах справа. А с ним трое конников…

— Вижу, не слепая! Сворачиваем за пестрой палаткой. Только не вздумай бежать!

— Куда тут убежишь? — проворчал Эврих, прикидывая, что ежели Газахларов телохранитель их узнал, то до Скобяной улицы им никак не добраться. Стоит ему только крикнуть…

— Козлятина с рисом! Медовые лепешки! Теплые лепешки и лучшее пальмовое вино! — завопил стоящий у пестрой палатки зазывала, и Эврих понял, что уж теперь-то привлеченный пронзительными криками Аджам наверняка их узнает. Он с Хамданом уже видел когда-то, как аррант красил волосы и лицо, и халат ремесленника не введет его в заблуждение. Если бы проходы между торговыми рядами не заполняли покупатели и зеваки, у них бы ещё был шанс…

— Финики сладкие, ароматные! Барашек жареный, нежный, сочный, к нему соус луковый и чесночный!

Каждое мгновение Эврих ожидал криков «Держи! Хватай! По приказу императора!». На плечи навалился страшный груз отчаяния. Как мог он поступить так опрометчиво? Зачем взял с собой Ильяс? Почему отказался от кванге, которое Тартунг уговаривал его взять с собой?..

Он заставил себя не пригибаться, не ускорять шага, памятуя, что, когда человек ведет себя осторожно, это обязательно замечают, а заметив, поднимают тревогу. Если же он ведет себя уверенно, не привлекая к себе внимания, о нем тотчас же забывают. Забудут и его, если только Аджам не кинется ему вдогон с криком «Держи! Хватай!».

— Все в порядке, он не узнал ни тебя, ни меня, — тихо сказала Ильяс, не замедляя шага. — Не иначе как Мбо Мбелек надоумил их шататься по базару, на котором нам вовсе незачем было появляться.

— Он узнал меня. Узнал и отвернулся, — ответил Эврих, все ещё не в силах осознать, что опасность миновала.

— Если уж он узнал тебя, так, верно, догадался и о том, кто я такая, — сухо промолвила Ильяс. — Или ты хочешь сказать, что он сознательно отказался от награды в пятьсот цвангов?

Эврих промолчал. Он не желал разговаривать на эту тему, пока они не достигнут Скобяной улицы и не свернут в один из ведущих к Гвадиаре переулков, сеть которых была столь запутана, что конные дозоры даже не пытались в них соваться. Более того, он вообще не желал говорить об этом, поскольку был уверен, что Аджам узнал его. Что же касается причин, по которым телохранитель Газахлара не выдал и не стал преследовать старого знакомца, то их могло быть по меньшей мере две. Добрые чувства к заморскому лекарю, превысившие желание получить вознаграждение, и прямое распоряжение Газахлара не ловить и не узнавать Ильяс. Что бы там ни говорила Аль-Чориль, она все же была дочерью своего отца, а Ульчи — её сыном, и хитрый оксар, вероятно, ни на мгновение не забывал этого. И, очень может статься, рассчитывал извлечь из родства с Ильяс немалую выгоду, ежели Белгони будет по-прежнему благоволить к ней…